Бабушка с флагом — это сейчас всем понятный мем, взятый Россией на вооружение как один из символов войны против Украины, «Специальной военной операции» (СВО). СВО не хватает символов, как кислорода огню, и неведомая бабушка, которая в селе под Харьковом «вышла с красным флагом навстречу украинским солдатам и не отдала флаг взамен на еду», буквально на глазах этим символом стала — пластиковые стандартизированные памятники, муралы на стенах, открытки в ДНР, картинка на корпусе ракеты-носителя «Роскосмоса». Возможно нас ждет еще одна специальная операция, которую депутат Государственной Думы РФ от КПРФ Нина Останина предложила срочно провести, чтобы «эвакуировать» бабушку с флагом из Харькова в Москву.
Свежеизготовленный пластиковый памятник бабушке с красным флагом в разрушенном Мариуполе приезжал открывать заместитель главы АП РФ Сергей Кириенко. Так что мы можем уверенно утверждать, что бабушка стала фактором и символом как внутренней, так и внешней политики России. А хорошие качественные символы в России традиционно всегда в прошлом — одним словом, как правило, не живые.
Поэтому за жизнь бабушки с флагом, которую зовут Анна Ивановна Иванова, в Харькове всерьез опасаются. Реальная Анна Ивановна сейчас занята важным делом — ставит на ноги заболевшего мужа. Лежала чета в терапии обычной харьковской больницы №8, но, как только они там обосновались, начальник Национального центра управления обороной Российской Федерации генерал-полковник Михаил Мизинцев вдруг объявил в Москве о том, что в этой самой больнице развернули пушки и два склада с боеприпасами.
Чем подобные заявления опасны для больниц все уже знают на примере родильного дома в больнице №3 города Мариуполя — их как «базы боевиков» бомбят особо мощными боеприпасами. Анну Ивановну с мужем и всеми остальными пациентами горбольницы №8 срочно развезли по разным больницам Харькова. Мизинцев сообщал «о складах боеприпасов» 5 мая, а уже 7 мая спецоперации по захвату бабушки потребовала Нина Останина.
Корреспондент «Спектра» встретился с Анной Ивановной 8 мая, когда стало понятно — чтобы россияне отстали от человека, нужно его показать живым и таким как он есть.
Эти пластиковые бабушки в России очень разные. В Мариуполе это коренастая широкоскулая бабушка в огромных то ли валенках, то ли сапогах, на фоне ухоженного Сергея Кириенко просто страшная в своем черном пластиковом исполнении с ярко красным флагом в руках. В Екатеринбурге на мурале она изображена в образе скорее молодого мужчины, одетого в цвета флага России, ее изображения в Белгороде, Ярославле, Мурманске или подмосковном Реутове тоже сильно разнятся, иногда она выглядит изможденной голодом иконой.
Настоящей живой Анне Ивановне всего 69 лет, она худощавая, невысокая, но довольна бойкая и энергичная пожилая женщина. С точки зрения российских пропагандистов, «правильная» у нее только фамилия Иванова и муж по имени Иван — русский человек родом из Белгорода.
В остальном все — вне любых очевидных схем. Жизнь очень сильно бросала и била эту женщину, у нее совершенно нестандартная личная история.
Последние пару лет жила Анна Ивановна в родительском доме в Великой Даниловке — в конце прошлого века это село слилось с Харьковом и теперь является его частью — так что формально она горожанка. Живет семья Ивановых самой дальней части Даниловки — дальше полоска леса в пару километров и село Циркуны. Циркуны были захвачены российской армией и освобождены 6−7 мая, а вот Даниловка с 24 февраля все время была за позициями ВСУ. Так что Анна Ивановна не встречала вошедших в село украинских солдат, они у нее пару месяцев можно сказать были соседями.
Расспросить про Ивановых никого в Великой Даниловке (при переводе на русский пригород иногда зовут просто Большой Даниловкой) практически невозможно — их ближний к лесу край самый пострадавший от обстрелов, все соседи бежали, а Анна Ивановна упорно держалась за родительский дом по двум причинам: больной муж и упование на Бога, который все управит.
Все коммуникации, газ, электричество и всякую связь с миром (телефоны нужно заряжать) в Даниловке разбило еще в феврале, оба телевизора у Ивановых замолчали тогда же. С российской и любой другой пропагандой Анна Ивановна не пересекалась совсем. Аптека и магазин тоже закрылись — приезжали к пожилым людям украинские волонтеры с едой, работал храм на другом конце села и прилетали мины и снаряды.
В военной форме и устройстве большого мира Ивановы разбираются не очень, в начале апреля, выходя с красным флагом, Анна Ивановна на самом деле думала, что встречает зашедших российских солдат — говорит, хотела показать чужим военным, что в их конце села есть флаг их страны. Она до встречи с корреспондентом «Спектра» была уверена, что красный флаг с серпом и молотом до сих пор символ России и после встречи, возможно, по-прежнему так и считает.
Говорит Анна Ивановна на суржике, причудливой смеси украинских и русских слов, ее родители были украинцами, и в детстве она пользовалась только родной речью, потом с мужем из России освоила и русский.
Жизнь у нее была тяжкая, война вокруг ужасная, но себя Анна Ивановна не потеряла — с ней ее вера. Она глубоко воцерковленный человек, прихожанка местного храма Украинской православной церкви, слово «Московский патриархат» она не любит к ней применять и помнит, что в их храме с февраля перестали поминать на службе патриарха Кирилла.
Муж у нее второй, а вот детей у Анны Ивановой нет — было четверо, и все погибли не своей смертью…
«Я сначала и жила, и не жила с тем человеком (первый муж) — Яценко Николаем — потом пошла я от него, а потом в 1979 году сошлась вот с этим своим мужем — Иваном, — поясняет перипетии своей жизни Анна Иванова. — Мама моя ворожка (ворожея — прим. «Спектра») была и пришел он с сестрами до нас, познакомились, сошлись и 43 года живем вместе. Много всякого было, сестры его меня не любили — у меня же двое детей тогда было».
«Сначала сын у меня родился Саша, потом Олежек, потом Танечка. И как-то я поехала до свекрухи в гости, и у меня заболел зуб, пошла его рвать, пока меня не было, свекруха положила полуторамесячного ребенка на горячую лежанку, спиной. Приехала я и сразу в больницу попала — написали потом в справке «очаговая пневмония», поджарила мне свекруха дочку, погибла девочка…» — перечисляет свои смерти Анна Ивановна. Четвертый ребенок, девочка, у нее родилась уже в браке с Иваном Алексеевичем, мужем с которым она живет с 1979 года.
«Малая наша Анечка погибла дома, — рассказывает Анна Ивановна. — Я оставила ее дома и пошла — мне на 15:00 нужно было на работу, а муж возвращался в 16:00, думала, будет все это время спать. А кто что сделал? Он не курил тогда — ни спичек, ни сигарет у нас в доме не было, а пожар получился! Она задохнулась — линолеум горел… А потом, через время меньшего сына убили, друзья такие попались. И старшего тоже убили…»
За жизнь Анна Ивановна проводила к смерти многих — ухаживала за умирающей матерью, братом, да и чужих людей тоже, как тут говорят, «доглядала». Рассказывает об этом она в первую очередь — ей было крайне важно рассказать людям про себя, детей и уже умерших родных людей.
С приходом независимости Украины Анна Ивановна переехала в населенный пункт Двуречная, работала там на элеваторе оператором.
«А оператором знаете какие работы? — говорит Анна Иванова. — Там то кнопки нажимаешь, но еще и лопатить надо! Когда привозили гречку, кукурузу — там фуры большие, их надо было лопатить, чтоб на ленту все шло…
И жили мы, когда в Двуречной, сидим за столом и стук в дверь, а собаки не гавкают! Мы переглянулись — никто в хату не заходит! А у меня чувство такое, кажу: «Дома какая-то беда!». Получила я деньги и поехала на Даниловку. Конечно, я сожалею, что не вызвала тогда репортеров, чтоб сняли на кино — в доме паутина висела как шторы, мама лежала в постели и брат меньший тоже лежал в постели, бо Чернобыль съедав его. Поприбирала я, паутину пособирала и понимаю, что нужна большая помощь, а этот (показывает на мужа) тоже болел — я его бросаю, получаю деньги и еду в Даниловку, до мамы и двух братьев. Смотрела их всех до последнего дня, братика Сережку чернобыльца последнего — на руках у меня скончался, дала таблетку запивать и все…
А перед тем он мене сказал: «Анечка, приезжайте и живите с супругом, никто не имеет права вас отсюда вывести!» — он знал потому-то. Что я тот дом тоже строила и деньги вкладывала!
А перед тем в Двуречной была певчая в храме, тетя Оля — ее мужа похоронили, поминали и она вдруг сказала: «Ну как мне теперь, ни детей, никого!» — я ей и сказала, что, если что она нас позвать может всегда. Переехали мы в Даниловку, и я как-то звоню батюшке, отцу Андрею и спрашиваю за тетю Олю, а он отвечает, что ее парализовало и некому за ней смотреть. Ну мы тут все бросили, собрали вещи и переехали туда, снова в Двуречное — посмотрела на нее я, а там на спине рана, на руках раны, везде раны! Мне все удалось все раны заживить почти, а на пояснице не смогла — пошло внутрь и она погибла. Ну, а потом еще одна бабушка нашлась такая — я ж у церковь ходила и тете Дусе сказала, что можем и ее досмотреть. Она уже картошку сама почистить не могла, а у нее и собака была — ее ж тоже кормить! Она на нас дом переписала, но мы не смогли его потом на себя записать, для этого гроши нужны, а у нас их не было! Так мы и остались там (без оформления), а потом я сказала мужу: «Давай уже поедем в дом, который я строила!».
Приехали — света не было, газа не было, дров не было, угля не было, ничего не было! Храни бог всех соседей наших, благодарю их за помощь — каждый чем-то помочь хотел, у нас воды не было чем достать! Со временем, как мужа перевезла, появилась у нас ножовка, потом пилка «Дружба-2» — дрова так и пилили. У людей позычила (одолжила — прим. «Спектра») семь тысяч гривен — на свет, чтоб нам его подключили, я долг старый погасила и свет провели снова. Было это уже два года назад, так в Даниловке с тех пор и живем.
-Сразу к вам россияне дошли?
- Не знаю, сказали, что они в Циркунах, но связи никакой не было. Прилетало к нам и здорово прилетало — и окна дрожали, и вылетали, и крыша отак просто с гвоздей от взрыва поднялась!
Иван Алексеевич, муж Анны Ивановны, очень глух, не слышит разговоров вокруг, болеет сильно в свои 77 и живет в своем, огражденном тишиной, как стеной, мире. Он врывается в этот не очень понятный ему мир со своими словами как в речку, внезапно и неожиданно.
«А скажите мне только правду — кто более в этом конфликте строптивый, Россия или Украина?» — вдруг посреди беседы очень громко говорит дед. Я поясняю, что не понимаю слова «строптивый» по отношению к войне — Путин выступал тогда, когда у них еще работал телевизор, объявил «спецоперацию», отдал приказ своим войскам перейти границу, бомбит Харьков и Великую Даниловку, Украина отбивается изо всех сил, Европа помогает — все вроде простые факты, которые можно лично «пощупать», где тут место такому слову как «строптивость»?
- Неужели нельзя было договориться, как это было бы в Советском Союзе?! — привычно перехватывает у мужа разговор Анна Ивановна. — Я, конечно, понимаю, что Россия несправедливо поступила, что пошла войною на нас — ну какие мы фашисты против них, если мы ничего злого против них не делали? Ну, какие мы фашисты, чтоб против нас бомбами такими?! Какая польза с этого, цель? Больно, конечно, что так с Украиной обратились. Мы ж ездили с мужем, как только поженились, до Кремля, там даже фотографировались на память…
Мне как позвонили, что вы придете, я ночь, не спала — все думала, а что я могу сказать людям? Ведь Россия, Украина, Белоруссия, все эти страны освобождали и Польшу, и остальные страны от немцев, но немцы же с войной пришли, а мы защищались. А вот русские… Мы ж на них не нападали, зла не творили, а чего русские так против нас пошли? Боль, конечно, в душе есть! Мы ж, Украина, Россия и Белоруссия три христианских страны, православных — мы ж не воевать должны! Это грех большой перед богом!
- Есть у вас родня в России?
- Да, двоюродный брат. От маминой сестры сын. Не общаемся с ними потому что не знаем где они, адреса нет. Жили они в Казахстане, а потом переехали куда-то в Саратов, что ли… Папа у Толика был с Украины, с Житомира — Толик, Лиля и Олечка, то мои братья и сестры. И их отец женился на моей родной тетке. Толик он вот зачем-то в Россию поехал, а Лиля и Оля тут в Харькове и Полтаве, были живы, а сейчас не знаю — связь порвалась вся с месяца два назад совсем. В Даниловке с начала войны ни света, ни газа и связь потом без света пропала. Магазина, аптеки не стало — волонтеры привозили нам продукты, и консервы, и хлеб, и крупы привозили. Дай им бог здоровья, храни господи всех этих детей-волонтеров (привычно крестится).
- А кто это все заснял, сцену с красным флагом — тоже волонтеры?
-Нет, это военные, рядом стояли. Уже не помню они мне еду приносили тогда, чи я им выносила кушать? Но я в том момент чего-то подумала, что это русские зашли в село, я в той форме не разбираюсь — военные и военные. Хотела им показать, что русский флаг у нас тоже есть!
- А вы думаете, что российский флаг он красный?
- А какой?!
- Трехцветный — бело-синий-красный.
- Надо же… Я хотела показать, что флаг у нас есть тот, что мы с ним воевали. Он же красный — это ж любовь!
- Цвета крови?
- Цвета крови, но это же мир, мир после войны! Потому что когда завоевали Германию — это было на мир, не на войну! Я так понимаю, что когда завоевали, то поставили этот флаг для мира, не для войны. Пролитая кровь, как Иисус Христос пролил свою кровь — за народ. Так и наши люди пролили кровь тогда.
- А вы знаете, что в Государственной Думе призывают провести специальную операцию и забрать вас в Россию?
- А зачем я им?! Хай бог милует! Погибель Украины — это не оправдание России, никак не оправдание… Это горе! Горе это должно быть не только Украине, а и России, и Белоруссии, ибо мы православной веры люди. Христиане! И мы должны защищать друг друга, а не убивать!
- А как вы относитесь к своей такой славе в России, памятники везде, больницу вот вашу отслеживают…
- Что нам там делать в той России? Я б хотела вернуться домой и жить в своем доме! Я не знаю, что там сейчас в Даниловке творится… У нас сильно бомбили, прямо сильно — у нас окна повылетали прямо с рамами, двойные окна были! Никто толком не знает, что с ним. Всю жизнь работаю, эта «бодрая женщина» такая пред вами потому что тяжелые труды все время! Муж мой сейчас болеет. А дрова заготовить, воду заготовить, постирать, еды заготовить — сумки попривозить, питание разное. Я раньше получу пенсию, скуплюсь на целый месяц, мешок вот такой — и на той тачечке тащу, вон она у нас стоит возле стенки (в палате стоит тачка с мешком) …А в магазине я до этой войны только хлеб, масло да корм котам брала…
Волонтеры, доставившие нас к семье Ивановых, начинают рассказывать, что в их двор прилетела мина — в центре двора окна вынесло, кухню побило, но все убеждают Анну Ивановну что с ее то известностью помогут теперь и с окнами, и с крышей, и с летней кухней…
-Мне известность знаете какая нужна?! — вдруг взрывается баба Анна. — Мир в Украине! И в России и Белоруссии тоже пусть, пусть все найдут мир и взаимопонимание, вот это мне нужно! А зачем мне знаменитость, разве она что дает? Только опасность, что за мной будут охотиться раз я знаменитость. Оно мне не надо! Мне со стариком бы дожить бы свои годы как-то…
У нас огород большой, соток 25, ничего же в этом году не посадили! Дедушке плохо стало, пошли в церковь, а батюшка видит такое дело — и отправил нас в больницу… И печень у него, и геморрой, и язва двенадцатиперстной, и ноги не ходят — болезней целый букет! Три недели лечат уже, только чуть лучше…
Я б хотела, чтоб Путин почув (услышал — прим. «Спектра») нас, та сказала бы ему: «Путин, ты бы лучше засевал поля пшеницей, капустой там … выращивать все, да кормить Россию и Украину! А не бомбить Украину — такие же поля у нас… Не хотелось бы, чтобы они стреляли дальше… Я не знаю, что у них в голове, мир или война, я не знаю, что у них там в голове — смирятся ли с тем, что надо отойти? Или войной еще будут дальше идти?