Николай Дедок и Игорь Олиневич провели в тюрьме около пяти лет. Первый был осужден за несанкционированную антивоенную акцию возле здания Минобороны в Минске. Его приятель был осужден за поджог автомобиля на территории российского посольства в белорусской столице в знак солидарности с защитниками Химкинского леса в 2010 году. Оба белоруса были признаны политзеками Хельсинкским Комитетом и ОБСЕ.

Почему их освободили накануне президентских выборов, что поменялось в Белоруссии и насколько общество готово встретить итоги голосования 11 октября, узнал Дмитрий Окрест.

Лукашенко перехватил тему белорусской независимости

Николай Дедок:

Выборы ничего нового не принесут: ну будет плошча до пяти тысяч человек, потом лайтовый разгон. Лукашенко не захочет картинки с избитыми демонстраторами. И все — Лукашенко опять президент. Народ не стал субъектом политики, белорусы ничего не решают, а все политические активисты в маргинальном положении. Мои надежды только на то, что из-за стремительно ухудшающегося экономического положения начнутся стихийные акции, ведь идут массовые увольнения. Даже когда начнутся выступления из-за кризиса, едва ли оппозиция сможет консолидировать протест.

Плакат в поддержку Николая Дедка, фото из личного архива

Единственный шанс у белорусской оппозиции себя проявить — если начнется украинский вариант. Но люди твердо усвоили, что после майдана начинается гражданская война, а значит убийства и разрушенные дома. Оппозиционеры попали в непростую ситуацию: Лукашенко перехватил тему белорусской независимости, которой они всю дорогу спекулировали. Часть оппозиции пошла на коллаборационизм. 

Они чуть ли не в открытую говорят, что Лукашенко — единственный гарант независимости. И лучше вместе с ним против Путина, а демократия и права человека подождут. И Лукашенко тоже на развилке: возможна оккупация, как в Крыму, но и пойти на сближения с Европой нельзя — это грозит потерей власти и тюремным сроком.

Раньше я писал на мове [белорусском языке] эпизодично, но сильно поменял отношение после оккупации Крыма, поскольку я не хотел бы жить в стране, где стоят российские войска. Не хотел, чтобы меня называли русским: да, я говорю на русском, но это язык, на котором меня воспитали и у меня не было возможности выбрать. Русский народ должен сам бороться против того, чтобы его ассоциировали со словом «оккупант». Наш белорусский щит против «Русского мира» и всего, что с ним связано, это не белорусская армия, не Лукашенко, а уважение к родной культуре, которое начинается с языка.

Меня очень поразило, что российская пропаганда в тюрьмах имеет колоссальное влияние. Все смотрят российские новости, все ненавидят Америку и бандеровцев, все готовы за Путина разорвать. Они ненавидят Беларусь, потому что сидят здесь и не могут реализовать свои потребительские мечты. До кризиса в России только и слышалось «Освобожусь и уеду в Россию работать».

Игорь Олиневич:

Приспособленчество и пренебрежение личным достоинством, в том числе и оппозиционными политиками на минувших выборах в 2010 году заживо хоронят любые освободительные тенденции народа. Да и теперь такая же ситуация. Неужели кто-то надеется, что люди выйдут на площадь после оглашения результатов выборов на этот раз? Нельзя забывать, что какой народ — такая и политика. 20 лет тирании и печальное историческое наследие в виде большевизма и царизма тяжелым грузом висят на нравственности белорусского общества.

В Беларуси заключенных до сих пор наказывают лишением еды, свиданиями с близкими, информационной изоляцией. Если бы им дали право голосовать, то вряд ли бы кто пошел на выборы. В тюрьме ведь все очевиднее, играть роль добровольного клоуна в этом дешевом театре смешно и унизительно. Там оппозицию почти никто не уважает. За что, спрашивается? За подыгрывание режиму? 

В массе своей зеки ненавидят все, что связано с государством. Для арестантов любая бюрократия — это априори враг. Иначе немыслимо! К тому же бывшие чиновники, которых встречаешь уже и в тюрьме, не молчат о том, как все устроено в коридорах власти на самом деле. Да как еще к власти должны относиться люди, которые живут в почти бесправном, полурабском состоянии? В такой ситуации изменения начнутся тогда, когда народ «дойдет до ручки», что, по всей видимости, уже не за горами.

Солидарность и «помилуха»

Николай Дедок:

Я узнал, что буду свободен не сразу — это был самый обычный тюремный день. Я как нарушитель сидел тогда как обычно в ПКТ, к 6 вечера попили с соседом чаю и вдруг открывают двери. Заходят два офицера типа «собирайся с вещами». Я отказывался идти, они наотрез отказывались что-то сообщить. Выпроводили в итоге, на КПП стояли все мои «кешера» [сумки]. Уже снаружи стояли сотрудники КГБ, такие лица, что не спутаешь ни с чем. Сказали «садись довезем», дождались со мной поезда и дали билет. Все, свобода! В 12 я был дома — пришла мама.

Мне не кажется, что Лукашенко в очередной раз всех обыграл с нашим освобождением. Он мог освободить нас год-два назад, потому что все годы этого требовали люди. Его прижала экономическая обстановка — нужны кредиты от ЕС, и потому пошел на такую репутационную потерю. Лукашенко не любит что-то делать под давлением. Это его моральный проигрыш в нашем случае. 

В Беларуси скоро появятся новые политзаключенные, к тому же сейчас сидят еще правозащитники Михаил Жемчужный и Андрей Бондаренко, помогавшие осужденным. На них оказывают давление, я про статусные отношения, кастовую систему, все эти «петухи» и прочие. Это именно то, что делают органы против политзаключенных и тех осужденных, что борются за свои права.

Конечно, им было бы лучше, если бы я подписал «помилуху» [прошение о помиловании] — напрямик мне предложили один раз, когда признали политическим. Потом только намеки. Они хотели показать «смотрите, сраные революционеры сначала кричат, что против власти, кидают коктейли Молотова, а потом просят прощения».

Все простые заключенные знали, что если кто вдруг шел на волю, то написал «помилуху». Отношение было презрительным: «тоже мне борцы нашлись, если против Лукашенки пошел — чего заднюю включаешь». И моя «помилуха» использовалась бы в пропаганде. Но скажу честно, если бы мне добавили еще 10 лет, то не могу гарантировать, что отказался бы от прошения.

Игорь Олиневич:

Мое освобождение пришло неожиданно. Общее мнение было таково, что меня с зоны [система бараков за колючей проволокой] собираются закрыть в ПКТ [помещение камерного типа]. А уже оттуда через пару-тройку месяцев этапировать в обычную тюрьмю. Особых чувств, как ни странно, не возникло. В лагере отвыкаешь от эмоциональности.

Николай Делок и Игорь Олиневич после освобождения, фото из личного архива

Освобождение политических заключенных — моральная заслуга тех людей, которые за нас боролись и формировали общественное мнение. Без этой солидарности не было бы никакого освобождения, сидели бы до конца, как остальные зеки, до которых обществу дела нет. 

Но раз приговоры в отношении политических были признаны несправедливыми, то почему решения тех же самых судей в отношении остальных десятков тысяч арестантов по умолчанию признаются верными? Истинные причины нашего освобождения мне неизвестны. Обществу мало что известно о происходящем в кругу правящей элиты, гадать на кофейной гуще не вижу смысла. 

«Заключение и свобода»

Игорь Олиневич:

Вот насколько свобода в Минске отличается от несвободы в тюрьме? Сегодня после пяти лет в неволе страна воспринимается сквозь призму тюрьмы. Те же карцера, шмоны, липовые нарушения, ссученные, главпахан. То же бумагомарательство, взяточничество, официальная ложь, показуха, двойные стандарты, выдаивание денег, бесправие. В лагере страну называют «зоной лайтового режима», и смешного в этом нет ни капли. 

Вместе с тем удивил дух расслабленности в людях на улице, ведь это в корне отличается от лагерной атмосферы. Как будто в другую страну приехал.

Николай Дедок:

Выйдя на свободу после пяти лет отсидки, я заметил сильные изменения: на улице у людей в глазах страх, в разы стало больше видеокамер, даже ночью на красный свет все пешеходы стоят, хотя в километре нет машины. Тогда была плошча, были молчаливые протесты — сейчас и намека не будет. Заключение и свобода почти ничем не отличаются: просто в тюрьме отношение между людьми выражено в более обостренной форме.

И да, тюрьма — это то место, где люди оказывают сексуальные услуги не потому что насилие, а просто хочется курить и попить чай. Им денег не шлют, а зарабатывать уборкой лень. В общем-то, как и на воле не все хотят работать…