«Хочу сформулировать самую основную мысль, возникшую в годы войны, от которой я никогда не отказывался. Это о жизни. Счастье — внутри нас», — начинает интервью Леонид Рабичев, российский поэт, график, живописец, писатель-мемуарист.

В Вильнюсе на прошедшей книжной ярмарке он представил свою книгу «Война все спишет» литовскому читателю. Она, наверное, лучше всего объясняет суть этих слов о счастье. Леонид Рабичев встретился в Вильнюсе с Олегом Ерофеевым и дал интервью для портала Delfi.lt

«Спектр» публикует это интервью в сокращении. Оригинал материала на сайте Rus. Delfi.lt.

«Опыт войны. Горят города, можно потерять свой дом, город, родину, любимого человека, самую лучшую картину, но и все можно начать сначала. Все — впереди», — знает Леонид Николаевич.

Ему везло, даже ранен не был. «Моя главная задача предстоящей жизни — описать то, что я видел на войне», — цитирует письмо своим родителям из сороковых. Через 50 лет он выполнит свое обещание.

Его мемуары об этой войне стали для многих россиян шоком. О насилии над германским гражданским населением советскими солдатами и офицерами и до Рабичева говорили. В основном историки. Но чтобы так прямо и большим тиражом…

Так получилось, что на той же ярмарке была представлена и книга литовского автора Руты Ванагайте «Наши» об уничтожении евреев в Литве, в котором принимали участие их сограждане. И тоже ведь историки писали, но чтобы так…

И нетрудно теперь догадаться, как примерно звучали обвинения о воде и мельнице в адрес российского автора на родине.

Многое и часто можно списать на врагов, но «счастье — внутри нас», как и память, которая стремится наружу.

Память о прошлом в 93 года Леонида Николаевича не подводит, сложнее с краткосрочной: куда положил, где оставил?

А в той, что не отказывает, — почти век: отец революционер, парады 7 ноября, Сталин, брат, война, Осип и Лиля Брик, Твардовский, Литературный институт и много стихов.

- Ваша книга переведена на литовский, и Вы ее представляете в Литве, а есть ли еще запросы перевести на другие языки?

- Нет. Начал я книгу в 2003 году, а закончил — в 2008 году. И у меня не было денег на издание. Надо было 7000 долларов.

- А как Вы их нашли?

- Один новый русский мне дал. Прочитал и дал.

- Фрагменты Вашей книги уже публиковались в Литве и были восприняты с большим интересом. А как Ваша книга была воспринята в России?

- Во-первых, кончилась война 9 мая 1945 года. Содержание моего первого письма родителям было такое: моя главная задача предстоящей жизни — описать то, что я видел на войне. Никто об этом не говорит, об этом не знают.

Было очень много талантливых людей, которые погибали, но были и бездарные, которые находились наверху. Разобраться в этом — это моя главная задача. Чтобы люди узнали. Но сейчас я не буду писать.

Это не игра и не самоутверждение, это совсем из других измерений, это покаяние.

Как заноза, сидит это внутри не только меня, а всего моего поколения. Вероятно, и всего человечества.

Л.Рабичев. «Война все спишет»

Был такой Л.Копелев, который попробовал начать говорить, и его на 10 лет посадили, или Г.Померанц, который несколько слов сказал, и начались преследования. Я это знал. Через 50 лет я начал писать. Я считал, что это невозможно. Действительно, это было невозможно, потому что это могло сопровождаться репрессиями.

- Сейчас репрессий нет. Есть общественное и другие мнения. В этом плане, как Вашу книгу восприняли в России?

- В интернете есть много страниц различных мнений. Я недавно перечитал их и очень удивился. Потому что мне 93 года, и у меня в последние пять лет ухудшается память. Я как будто сам впервые читал, но одновременно вспоминал что-то еще и записывал. У меня лежит в компьютере вторая книга мемуаров.

«Война все спишет» была напечатана в журнале «Знамя» и попала в интернет. В России она продается.

Издательства «Авваллон», которое ее издавало, уже нет. И когда они испытывали трудности, и надо было платить налоги за помещение, они привезли мне 500 экземпляров в художественную мастерскую в Москве, на Таганке. Я и сюда 20 экземпляров привез.

- Я спросил об этом, потому что Ваш друг, поэт, прозаик Ольга Ильницкая в 2002 году, как вы пишите, сказала: «Я не желаю слушать это, я хочу, чтобы Вы, Леонид Николаевич, этот текст уничтожили, его печатать нельзя!»

- Восстановились у меня отношения с ней. Вы знаете Глеба Павловского. Она его жена.

- Вы поссорились из-за этой книги?

- Нет. Мы были более близкими друзьями. Она постоянно бывала у меня в гостях. У меня избранные стихи в 2003 году изданы, и там ее фотография вместе со мной. Она была на всех днях рождения на протяжении лет 20-ти.

Почти всю книгу я написал в госпиталях. У меня подряд несколько заболеваний было. И вот я под капельницами продолжал писать.

Она приехала в третий госпиталь. Думала, что ей буду читать новые стихи. Но вместо стихов я ей прочитал «Благовещение». Помните, там Андрианов командовал изнасилованием двух девочек.

Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов… — командует майор А. — Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись!

Л.Рабичев. «Война все спишет»

И это ее реакция была, но я сказал: нет, я буду писать.

- Но это был 2002 год. А почему не в 90-х. Ведь в то время шло развенчание мифов, связанных с советской историей?

- Я просто переживал это все. Не знаю, почему я не писал. Другие книги писал: поэзия и отдельные воспоминания.

Издательство «Центрполиграф» в 2010 году издало книгу большим тиражом. Вот на нее реакция со всех сторон, потому что она пошла в продажу по всей стране.

- Все-таки вышла после войны книга Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», которая даже премию получила, эта книга была тоже достаточно откровенная. Почему, как Вы думаете, она прошла?

- Думаю, что Сталин непосредственно после войны не разошелся. И в это время не только он. Очень много было самиздата.

Читали друг другу давали. Входила в мою кампанию Татьяна Назаренко. Это академик живописи. Сейчас всемирно известная художница. Мой друг в то время. Все время мы переживали это.

Я считаю, что моя жизнь — это продолжение жизни моего отца. Удивительная совершенно жизнь.

Во-первых, он говорил и писал всю жизнь правду. В 16 лет состоял в социал-демократическом кружке под Саратовом, участвовал в революции в Саратове. Потом его направили в Киев. Он был подпольщиком. Киев был занят немцами. Постоянно вел дневники.

После освобождения становится дежурным по городу Киеву, а дивизия Н.Щорса освобождает. Щорс, освободив Киев от немцев, отдал Киев солдатам своим на разграбление. Врывались в квартиры, насиловали женщин и девочек, грабили. Население в ужасе совершенно было, а местная подпольная организация ВКП (б) тоже в ужасе: как же о нас подумают? И решили вывести дивизию Щорса из Киева.

Начали с ним переговоры, но ничего не получалось, он не хотел уходить. Ему нравилось, что его солдаты делали. В конце концов он дает согласие на встречу с четырьмя большевиками, которые должны были быть безоружными. Их обыскали и пропустили к нему в особняк, который он занимал. В том числе и мой отец.

Значит, четыре часа они пытались его уговорить вывести дивизию. Он не хотел. И в это время все встали уже со своих мест, волновались, размахивали руками, мой отец потихоньку подобрался, сзади его кресла встал, вытащил из кармана кошелек, приложил к его затылку, сказал: подписывай приказ о выводе дивизии, иначе стреляю. И тот боялся обернуться и подписал приказ о выводе своей дивизии.

Сейчас он идеализирован, никто этого не пишет и не знает почему-то. А это в дневнике моего отца.

- Окна гостиницы в Вильнюсе, в которой мы находимся, выходят на площадь, на которой раньше стоял памятник И. Черняховскому…

- Да, Черняховский был командующим войсками 3-го Белорусского фронта. Вы знаете, я выполняя какое-то задание, ехал в нескольких километрах от переднего края, шоссе шло уже. Это уже была Восточная Пруссия. Солдат выходит и говорит мне: только что проехал Черняховский, и он погиб. Я пробежал эти 8 километров. Я видел его убитого. Случайный снаряд, осколок попал в него, а шофер жив.

- Он у Вас в книге тоже упоминается. Упоминается и в связи с эпизодами, которые причиняют, как сказал А.Невзоров, физическую боль. Ведь руководство могло своим приказом, решительными действиями пресекать то, что происходило в Восточной Пруссии?

- Это сделал Конев. Когда нас привели на первый Украинский фронт в Силезию, на берегу Одера. И маршал Конев в первый день расстрелял 40 офицеров и солдат, которые начали насиловать немок. И все прекратилось мгновенно.

Полковник-регулировщик? Достаточно было одной команды? Но ведь по этому же шоссе проезжал на своем «Виллисе» и командующий 3-м Белорусским фронтом маршал Черняховский. Видел, видел он все это, заходил в дома, где на постелях лежали женщины с бутылками между ногами? Достаточно было одной команды?

Л.Рабичев. «Война все спишет»

- А почему другие не делали, как Вы думаете?

- Мое впечатление, что весь генералитет был развращен вообще. Никто об этом не писал. Теперь почему это происходило. Были очень талантливые люди. Были бездарные, всякие были среди генералитета.

Но, во-первых, насиловали телефонисток, санитарок, которые в армии были. Это полевые жены такие. С другой стороны, без разрешения ставки не имели права никаких действий производить. Так было всюду. Ставка — это Сталин. Почему? Разведка показывает, что надо немедленно начинать наступление. И он напряженно думает, что же делать: а если ничего не выйдет, то меня тут же расстреляют. И он не начинал наступление, он напивался. Канистры со спиртом стояли у каждого генерала. В обороне. В наступлении — нет. В обороне они всегда были полупьяные.

- Одна из таких наиболее ужасных страниц Вашей книги — это тема насилия над гражданским населением на территории Восточной Пруссии, а одна, на мой взгляд, из прекрасных — это тема любви Вашей и к Вам, рядом с которой всегда смерть. Почему это с Вами происходило?

- Погибнуть можно было в любой момент. Мне везло. Я ранен не был. Много раз около меня падали мины. От снаряда летели рядом осколки, пули — все мимо проходило.

В конце 1943 года у меня были одни мужчины во взводе, присылают 8 телефонисток. Восемь молодых 18−19-летних девушек, которые подали заявление, что хотят воевать с немцами, с фрицами. И их направили на войну. Прислали ко мне. Уже через четыре часа — звонок начальника штаба армии: в 21 час представить для выполнения боевого задания Машу Захарову. Она в ужасе. Она понимает, что это за боевое задание. И я понимаю. Я беру разрешение, отправляюсь с ней на передний край и скрываюсь. Ничего у них не получается. Я сумел их всех 8-х защитить от генералов, от полковников. Сначала мне говорили, что меня в штрафную отправят. А потом возникло уважение. Такого не было офицера, который бы не спал со своими подчиненными.

- Вы и о себе пишите, о том, что были очень искренние чувства, как сами влюблялись…

- Я влюблялся все время. Но такая концепция была, не столько у меня, но у моего друга Тарасова: мы считали, что если я сойдусь с одной, то все буду для нее делать, а тогда перед другими стыдно. Я стеснялся, очень переживал. Меня звали, в меня влюблялись. Такая Вера Михеева была влюблена меня. Я ей говорил, что у меня в Москве невеста есть. Никакой невесты не было. Врал.

– Пойдем, лейтенант! Почему, б…, не хочешь меня? 

– Не могу я, Ирина, и не хочу изменять невесте своей, — говорю я, а самого чуть не лихорадка бьет, и она с сомнением покачивает головой: 

– Чудак ты какой-то.

Л.Рабичев. «Война все спишет»

Создается у меня в 1944 году такой пост наблюдения, в котором изменившие генералам женщины. У меня был талантливый сержант помкомвзвода, он их обучил телефонии. Они великолепно работали, но когда я приезжал, они все бросались на меня, хотели стать моими любовницам. У меня сердце билось, переживал жутко, что я за человек, что за евнух какой-то?

- Как влюблялись в Вас, как влюблялись Вы — то же самое с другими происходило?

- Не только со мной. Но я очень переживал. Другие нет — переспал и ушел. Я считаю, что я был более интеллигентен. Я думал так, что если в меня влюблялись мои телефонистки, если я с ней сойдусь, то отдам ей всю жизнь, а как другие будут.

Только случайно возникающие — там два случая описано, когда я потерял невинность и второе — это «Благовещение», там описано.

Боже мой, Господи! Юная, как облако света, чистая, благородная, и такой жест — «Благовещение» Лоренцетти, Мадонна!

Л.Рабичев. «Война все спишет»

Меня повели туда, и я решил жениться на немке тут же. Мой ординарец говорит: ты с ума сошел, лейтенант, тебя же отправят в штрафную. Нельзя этого делать. Ты не от мира сего, кричал. Я сказал, что мне безразлично, пусть меня хоть расстреляют завтра. Она моя на веки, все.

– Родной мой, я не могу, я дал ей слово, завтра я напишу Степанцову рапорт и женюсь на ней!

– И прямо в Смерш?

– Да куда угодно, три дня, день, а потом хоть под расстрел. Она моя. Я жизнь за нее отдам.

Л.Рабичев. «Война все спишет»

- Вы участвуете в парадах Победы Москве?

- Нет.

- Почему?

- Два моих друга участвуют, но я нет. Меня не приглашали.

- Как изменилось отношение к войне и победе — сейчас и первые десятилетия?

- Я относился примерно так, как Солженицын. Я уклонялся. Я не был в партии. Во время войны я верил в Сталина, в победу коммунизма во всем мире. После войн я встретился с друзьями, которые уже стали диссидентами. И мне рассказали мои друзья о том, что существует ГУЛАГ, около 10 миллионов заключенных невинных.

Я к этому относился, конечно, отрицательно. Был нарком иностранных дел Литвинов. И его дети, Миша, жена Флора, они неожиданно становятся моими друзьями. Они опекали Сахарова, когда Сахаров был сослан в Горький (Нижний Новгород). Они привозили ему продукты, а сын их Павел, когда события были в Чехословакии в 1968 году, он вышел на Красную площадь в числе 7 человек («демонстрации семерых» на Красной площади 25 августа 1968 года — прим. DELFI.lt) Все они были арестованы. И он был выслан из страны. Так вот, он из Америки присылал им все, что происходит в мире. Они давали мне.

Тут я хотел бы несколько слов об отце сказать. В 1942 году немцы наступали на Кавказе на Грозный и Баку. По предложению совета Совнаркома его направляют туда. И он должен принять решение — взрывать или не взрывать нефтепромыслы в Грозном и Баку. Он принимает решение не взрывать. Его награждают. Но если бы он принял решение взрывать, уже в пяти километрах были немцы, его бы, конечно, расстреляли.

Его очень уважали. Помню в детстве, когда мне было лет 10, ему постоянно звонил Молотов, консультировался по экономическим вопросам, консультировались Калинин, Куйбышев по разным вопросам, когда возникали трудности. Он экономист-международник — МГУ, три языка знал. В 1930 году он получил постоянный пропуск в Кремль. Когда мне было от 5-ти до 12-ти лет, сидел около Мавзолея, когда проходили парады 7 ноября, рядом со Сталиным.

- Сейчас, особенно когда смотришь российские каналы, складывается такое ощущение, что существует гипертрофированный культ Победы. Как Вы к этому относитесь?

- Отрицательно.

- На Вашем пиджаке нет георгиевской ленточки, почему?

- Потому что много очень лжи вокруг. Я отрицательно отношусь к тоталитаризму, к этим новым олигархам, мне это все непонятно. Я считаю, что государство скатывается к империи Сталина. Все больше и больше приближается. Я пишу по этому поводу открыто стихи и читаю их. Идет 93 год и бояться нечего.

- У Вас в книге есть такой эпизод, где Вы со своими сослуживцами встретились после войны и делились воспоминаниями, и они рассказывают о том, чего не было. Как сейчас Ваши отношения с памятью?

- Память у меня была абсолютная до 80-ти с чем-то лет. Сейчас память очень плохая стала. Я забываю, куда очки положил, но помню, что было 50 лет назад. Что-то вспоминаю, о чем я не писал.

- Леонид Николаевич, находиться рядом с человеком, который посещал кружок Осипа Брика и знал Лилю Брик и не спросить… Какой след в Вашей жизни и творчестве оставила эта семья?

- Осип Максимович Брик оставил любовь. Фантастическая память. Знал наизусть всю русскую классическую поэзию — Пушкина, Лермонтова. И текущих поэтов — Слуцкого, Асеева, Кирсанова. Все у него дома бывали, и я всех знал. Он меня познакомил со всеми, он ко мне очень хорошо относился.

А Лиля увлекалась мужчинами (смеется). Она же не жила с ним. Она ему нашла постоянную женщину, с которой он жил. Рассказывала, как она вчера встретила в трамвае молодого человека и с ним переспала. Ничего не скрывала, все рассказывала.

- А память о В.Маяковском? Не забывала о нем?

- Никогда. Когда я первый раз попал в этот дом, они все время говорили о Володе. Я думал, что это кто-то из присутствующих, а это был Володя Маяковский. Лиля Юрьевна сделала скульптурный портрет. Он всегда стоял у них в центре комнаты.

(Папа рассказывал, как выступил где-то с критикой стихов Маяковского и поссорились, — дополняет сын Федор.)

Поссорились. Я говорил, что можно было не обязательно так, что можно и классически и ямб. Статья в «Литературной газете» была.

Это в 1946 году. Я демобилизовался и сразу пошел в Союз писателей. Послушали мои стихи, и тут же я выступал на вечере под председательством Твардовского.

- А на фронте когда были, читали А.Твардовского «Теркина»?

Конечно. И мне очень нравилось. Во фронтовых газетах было. Симонов мне нравился на фронте.

Давайте я вам пару стихотворений прочитаю:

Писать без оглядки — какое блаженство!
Без страха, по чувству избранства, по праву
Охоты и лени, по-детски, по женски,
И просто по праву, и вовсе без правил,

Невнятно- опасно, понятно- случайно.
Бесчпечно — навечно, годами и наспех.
И на смех, и насмерть! Не бойтесь ошибок.
Завидное счастье писать без оглядки.