Предчувствие катастрофы. Владислав Иноземцев об очень необычном выборочном дефолте, который отбросит нас в 90-е Спектр
Пятница, 13 декабря 2024
Сайт «Спектра» доступен в России через VPN

Предчувствие катастрофы. Владислав Иноземцев об очень необычном выборочном дефолте, который отбросит нас в 90-е

Уличный рынок в Ростове-на-Дону в 1992 году. Фото распространяется по лицензии CC BY-SA 2.0 Уличный рынок в Ростове-на-Дону в 1992 году. Фото распространяется по лицензии CC BY-SA 2.0

Совсем недавно, описывая влияние на российскую экономику слухов (как тогда казалось) о нападении России на Украину, я оценивал итоги прошлого года и подчёркивал, что макрохозяйственные показатели слишком хороши, и фондовые рынки должны быстро пойти в рост после падения в феврале. Сейчас понятно, как жестоко я ошибался: если отталкиваться от котировки российских акций на международных биржах, падение с 15 января составило более 85%, а суммар­ная капитализация отечественных компаний на момент приостановки торгов их бумагами в Лондоне не превышала $60 млрд, что по отношению к ВВП уже меньше 10% (показатель для США превышает, на­помню, 200%). При этом рубль обесценился почти в два раза (сейчас налич­ные доллары с учётом 30%-ного «налога» продаются по 140−145 рублей против недав­них 75−78 рублей), ключевая ставка Банка России более чем вдвое выросла, а ипотечный ры­нок, стоит предположить, практически прекратил своё суще­ствование с то­чки зрения предоставления новых ссуд (в то время как плате­жи по уже за­ключенным сделкам резко девальвировались).


СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ В ТЕКСТОВОЙ ХРОНИКЕ В НАШЕМ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ


Следствием начатого Россией вооружённого конфликта в Украине стали самые масштабные экономические санкции, вводившиеся не только против нашей страны, но и, вероятно, против любого иного государства (за исклю­чением, вероятно, Ирака после его поражения в Войне в Заливе). Следствием санкций стал частичный дефолт России по ряду своих обязательств, масштаб которого мы ещё не осознаём. Прежде всего стоит отметить, что с 27 февра­ля нерезиденты не могут продать свои ОФЗ- облигации федерального займа — (с учётом владения ими бумагами на 3,22 трлн рублей, замороженная сумма составляет около $40 млрд на мо­мент обрушения валютного рынка, что соответствует общему объёму рынка ГКО накануне дефолта 1998 г.). Другим источником потерь являются те акции, по которым не проводится торгов и стоимость которых приближает­ся к нулю (2 марта GDR Сбера в Лондоне стоили 1 цент): финансовые влас­ти России осознанно отсрочивают возобновление торгов. Огромные потери россияне понесли от обесценившегося рубля, учитывая что импортные расчёты сейчас будут осуществляться по курсу, на 10−15% выше биржевого. Наконец, начались разговоры о, собственно, дефолте, то есть отказе от погашения обя­зательств государства: JPMorgan заявил о том, что Россия может не выпла­тить около $700 млн по евробондам, погашающимся в конце марта (риско­ванной кажется и выплата купонов по другим выпускам еврооблигаций 16 марта). Ведущие международные рейтинговые агентства резко — сразу на 3−6 ступени — пони­зили кредитные рейтин­ги России: сначала Moody’s «уро­ни­ло» его с Baa3 до B3, Fitch Ratings — c BBB до B, а на следующий день S&P Glo­bal Ratings — c BB+ до CCC- по внешним и с BBB- до CCC- по внутренним за­имствованиям. И хотя опасения экспертов вполне понятны, происходящие ныне на долговом рынке события необычны по двум причинам.

С одной стороны, сам по себе дефолт выглядит крайне маловероятным. Даже несмотря на действия западных правительств, Банк России располага­ет огромными финансовыми возможностями — в китайские бумаги, номини­рованные в юанях, инвестировано около $125 млрд, а запасы золота превы­шают 2,3 тысячи тонн (что по текущему курсу эквивалентно $145,4 млрд). На­личные доллары, евро и фунты в хранилищах Банка России оцени­ваю­тся в $30−32 млрд. В то же время внешний долг правительства России не пре­выша­ет $60 млрд, что составляет около 40% стоимости золотого запаса ст­hаны. Даже пресловутые $700 млн могут быть покрыты 11 тоннами золота: я не ду­маю, что инвесторы, учитывая осо­бенность момента, откажу­т­ся получить металл вместо долларов (в крайнем случае, он может быть пред­ложен им с небольшим дисконтом). С внутрен­ним долгом вообще нет проблем: бюджет до самого последнего времени сводился с профицитом, Министерство финансов отмечало, что вообще не имеет потребности эмитировать новые выпуски ОФЗ — так что расплатиться с инвесторами не представляет про­блем (тем более что рубли за последние дни серьёзно обес­ценились по от­но­шению к доллару).

С другой стороны, дефолт уже является печальной — но рукотворной — ре­альностью. Я уже говорил о том, что Банк России запрещает нерезидентам продавать находящиеся у них на балансе ценные бумаги; этого, однако, ему показалось мало, и Министерство финансов 2 марта не перечислило купон по ОФЗ в пользу инвесторов-нерезидентов. Учитывая также, что в России de facto уже введены множественные валютные курсы и запрещены переводы в пользу зарубежных контрагентов, рейтинговым компаниям былo бы чест­нее говорить о «выборочном дефолте» (рейтинг SD по шкале S&P). Однако это, на мой взгляд, один из самых необычных выборочных дефолтов в истории — он происходит не от нехватки средств, а от необъяснимой ненависти Крем­ля ко всему иностранному и ко всем иностранцам, в том числе даже тем, кто ссудил российский бюджет деньгами, наивно поверив в прочность рубля и в честное слово отечественных правителей. Вопрос о дефолте, таким обра­з­ом, сегодня определяется исключительно политической волей и непонятн­ой кремлёвской целесообразностью, а не экономическими трудностями и финансовыми ограничениями.

Центральный Банк России. Фото REUTERS/Scanpix

Центральный Банк России. Фото REUTERS/Scanpix

На мой взгляд, власти в конечном итоге скорее всего расплатятся с ино­странцами — хотя бы потому, что обрушивать рынок еврооблигаций дорого для них самих: значительная часть ценных бумаг тут принадлежит россия­нам, которые владеют ими через западные инвесткомпании; рынок же ОФЗ имеет все шансы стать ещё более значимым в новых условиях в силу необ­ходимости привлекать средства в бюджет и связывать деньги предприятий и населения — поэтому полномасштабного дефолта не будет и здесь. В конце концов, можно вспомнить, что отказа в платежах по внешнему долгу не фик­сировалось даже в 1998, а сегодняшние 16−20% годовых в рублях, приноси­мые банковскими депозитами, несопоставимы со 150%, под которые власти подписывались на­ка­нуне августовского дефолта.

Однако, на мой взгляд, в нынешней ситуации — в отличие от событий почти четвертьвековой давности — ни курс рубля, ни проблема государстве­нного долга, ни даже состояние фондового рынка не являются определяю­щими факторами. Основной проблемой становится ограничение возможно­стей расчётов с иностранными контрагентами, и, что ещё важнее, (не)готов­ность крупнейших мировых компаний работать с российскими контраген­тами. Если в 1998 году именно дефолт запускал девальвацию и экономический спад, а в 2008 его место занял крах фондового рынка, сопровождавшийся тем не  менее схожими последствиями, то в 2022 году кризис был создан полити­ками — причём эффект войны настолько велик, что сейчас даже сложно оце­нить масштабы проблем. Понятно пока только одно: в ближайший месяц не стоит ожидать окончания военной операции, да и успешность её для Моск­вы выглядит неочевидной. Между тем одной недели военных действий хва­тило для того, чтобы бизнес в России прекратили все открывшие здесь ранее свои заводы международные автоконцерны, несколько крупнейших торговых сетей, основные операторы срочной почтовой доставки, а также десятки ме­нее значимых корпораций. При этом стоит добавить, что в Россию запреще­ны поставки всех видов пассажирских самолётов, а Airbus и Boeing отказа­лись проводить сервисное обслуживание своих лайнеров; закрыто авиасо­общение с большинством развитых стран и, наконец, почти вся первая де­сятка глобальных шиппинговых компаний перестала принимать заявки на перевозку грузов в страну. С каждым днём количество бизнес-связей россий­ских компаний с зарубежными партнёрами будет сокращаться, а потери рос­сийской экономики — расти.

Российские власти, атаковав Украину и развязав полномасштабную вой­ну в центре Европы, создали уникальную ситуацию: на фоне аномально вы­соких цен на энергоносители, растущих мировых рынков, отмены ковидных ограничений по всему миру российская экономика стремительно входит в штопор, сохраняя при этом высокую степень платежеспособности. Чего мы можем ожидать от неё с учётом ныне складывающихся тенденций?

На мой взгляд, к концу текущего года кризис в России достигнет самого значительного масштаба с первой половины 1990-х годов. Впервые с времён перестройки инфляция будет подпитываться дефицитом — сокращение пре­дложения многих привычных товаров вкупе с удешевлением рубля толкнёт цены вверх на 40−50%. Инфляция, официально рассчитываемая Росстатом, составит не менее 30%, а ключевая ставка Банка России, вопреки большинс­т­ву прогнозов, не снизится, а повысится в течение года. Курс рубля опустит­ся до 150−170 рублей, причём его постоянное снижение будет дополнитель­но стимулировать инфляцию. Реальные располагаемые доходы населения снизятся на 12−17%, причём кризис ударит не столько по бедным слоям насе­ления, сколько по городскому среднему классу, который потеряет множество элементов комфорта, которые давно стали привычными. В целом рос­сийская экономика сократится не менее чем на 10%, и спад продолжится и в следу­ющем году. Страна будет при этом находиться в состоянии объявленного или латентного чрезвычай­ного положения и управляться всецело репресси­вными методами, совершенно не способствующими экономическому росту. Политическая природа кризиса предполагает, что выход из него окажется возможен только в случае смены власти и полного демонтажа нынешней «вертикали».

В 2016 году в своей статье в Washington Post я предположил, что в той же ме­ре, в какой 2000-е годы были для российской экономики периодом надежды, а 2010-е — десятилетием застоя, 2020-е годы могут стать «десятилетием эконо­мического саморазрушения». Разумеется, я не имел в виду, что президент Путин нач­нёт войну против соседнего постсоветского государства — но даже тогда бы­ло видно, что развивавшаяся в России система корпоративного государства не может сосуществовать с открытой миру конкурентной эконо­микой. Либо путинское государство, либо современная экономика должны были умереть — и сейчас мы как раз переживаем агонию той хозяйственной системы (пусть и несовершенной, олигархической, порождающей неравен­ство, но представлявшей собой огромный скачок, по сравнению с социалис­тическим плановым хозяйством), которая сформировалась в стране вопреки её политической логике. Это порождает предчувствие катастрофы, которая, в отличие от классического дефолта, может растянуться на долгое время. Любой экономист знает, что после дефолтов 1994 года в Мексике, 1997-го в Вос­точной Азии, 1998-го в России, 2001-го в Аргентине эти страны оказывались прекрасным местом для бизнеса уже через 2−4 года, и инвесторы забывали о долговых проблемах как о досадной «осечке». Мы, даже несмотря на видимые сходства с подобными кризисами, вступаем в эпоху, более похожую на 1990-е годы в Югославии. Она может быть долгой или короткой, но для запустив­ших нынешние процессы очень запросто может закончиться так же, как и для Милошевича и его соратников.


СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ В ТЕКСТОВОЙ ХРОНИКЕ В НАШЕМ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ