Совсем недавно, описывая влияние на российскую экономику слухов (как тогда казалось) о нападении России на Украину, я оценивал итоги прошлого года и подчёркивал, что макрохозяйственные показатели слишком хороши, и фондовые рынки должны быстро пойти в рост после падения в феврале. Сейчас понятно, как жестоко я ошибался: если отталкиваться от котировки российских акций на международных биржах, падение с 15 января составило более 85%, а суммар­ная капитализация отечественных компаний на момент приостановки торгов их бумагами в Лондоне не превышала $60 млрд, что по отношению к ВВП уже меньше 10% (показатель для США превышает, на­помню, 200%). При этом рубль обесценился почти в два раза (сейчас налич­ные доллары с учётом 30%-ного «налога» продаются по 140−145 рублей против недав­них 75−78 рублей), ключевая ставка Банка России более чем вдвое выросла, а ипотечный ры­нок, стоит предположить, практически прекратил своё суще­ствование с то­чки зрения предоставления новых ссуд (в то время как плате­жи по уже за­ключенным сделкам резко девальвировались).

СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ В ТЕКСТОВОЙ ХРОНИКЕ В НАШЕМ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ

Следствием начатого Россией вооружённого конфликта в Украине стали самые масштабные экономические санкции, вводившиеся не только против нашей страны, но и, вероятно, против любого иного государства (за исклю­чением, вероятно, Ирака после его поражения в Войне в Заливе). Следствием санкций стал частичный дефолт России по ряду своих обязательств, масштаб которого мы ещё не осознаём. Прежде всего стоит отметить, что с 27 февра­ля нерезиденты не могут продать свои ОФЗ- облигации федерального займа — (с учётом владения ими бумагами на 3,22 трлн рублей, замороженная сумма составляет около $40 млрд на мо­мент обрушения валютного рынка, что соответствует общему объёму рынка ГКО накануне дефолта 1998 г.). Другим источником потерь являются те акции, по которым не проводится торгов и стоимость которых приближает­ся к нулю (2 марта GDR Сбера в Лондоне стоили 1 цент): финансовые влас­ти России осознанно отсрочивают возобновление торгов. Огромные потери россияне понесли от обесценившегося рубля, учитывая что импортные расчёты сейчас будут осуществляться по курсу, на 10−15% выше биржевого. Наконец, начались разговоры о, собственно, дефолте, то есть отказе от погашения обя­зательств государства: JPMorgan заявил о том, что Россия может не выпла­тить около $700 млн по евробондам, погашающимся в конце марта (риско­ванной кажется и выплата купонов по другим выпускам еврооблигаций 16 марта). Ведущие международные рейтинговые агентства резко — сразу на 3−6 ступени — пони­зили кредитные рейтин­ги России: сначала Moody’s «уро­ни­ло» его с Baa3 до B3, Fitch Ratings — c BBB до B, а на следующий день S&P Glo­bal Ratings — c BB+ до CCC- по внешним и с BBB- до CCC- по внутренним за­имствованиям. И хотя опасения экспертов вполне понятны, происходящие ныне на долговом рынке события необычны по двум причинам.

«Чудо» «коммерческого государства». Владислав Иноземцев об успехах экономики России, взрывной рост которой сдерживает только внешняя политика Кремля

С одной стороны, сам по себе дефолт выглядит крайне маловероятным. Даже несмотря на действия западных правительств, Банк России располага­ет огромными финансовыми возможностями — в китайские бумаги, номини­рованные в юанях, инвестировано около $125 млрд, а запасы золота превы­шают 2,3 тысячи тонн (что по текущему курсу эквивалентно $145,4 млрд). На­личные доллары, евро и фунты в хранилищах Банка России оцени­ваю­тся в $30−32 млрд. В то же время внешний долг правительства России не пре­выша­ет $60 млрд, что составляет около 40% стоимости золотого запаса ст­hаны. Даже пресловутые $700 млн могут быть покрыты 11 тоннами золота: я не ду­маю, что инвесторы, учитывая осо­бенность момента, откажу­т­ся получить металл вместо долларов (в крайнем случае, он может быть пред­ложен им с небольшим дисконтом). С внутрен­ним долгом вообще нет проблем: бюджет до самого последнего времени сводился с профицитом, Министерство финансов отмечало, что вообще не имеет потребности эмитировать новые выпуски ОФЗ — так что расплатиться с инвесторами не представляет про­блем (тем более что рубли за последние дни серьёзно обес­ценились по от­но­шению к доллару).

С другой стороны, дефолт уже является печальной — но рукотворной — ре­альностью. Я уже говорил о том, что Банк России запрещает нерезидентам продавать находящиеся у них на балансе ценные бумаги; этого, однако, ему показалось мало, и Министерство финансов 2 марта не перечислило купон по ОФЗ в пользу инвесторов-нерезидентов. Учитывая также, что в России de facto уже введены множественные валютные курсы и запрещены переводы в пользу зарубежных контрагентов, рейтинговым компаниям былo бы чест­нее говорить о «выборочном дефолте» (рейтинг SD по шкале S&P). Однако это, на мой взгляд, один из самых необычных выборочных дефолтов в истории — он происходит не от нехватки средств, а от необъяснимой ненависти Крем­ля ко всему иностранному и ко всем иностранцам, в том числе даже тем, кто ссудил российский бюджет деньгами, наивно поверив в прочность рубля и в честное слово отечественных правителей. Вопрос о дефолте, таким обра­з­ом, сегодня определяется исключительно политической волей и непонятн­ой кремлёвской целесообразностью, а не экономическими трудностями и финансовыми ограничениями.

Центральный Банк России. Фото REUTERS/Scanpix

На мой взгляд, власти в конечном итоге скорее всего расплатятся с ино­странцами — хотя бы потому, что обрушивать рынок еврооблигаций дорого для них самих: значительная часть ценных бумаг тут принадлежит россия­нам, которые владеют ими через западные инвесткомпании; рынок же ОФЗ имеет все шансы стать ещё более значимым в новых условиях в силу необ­ходимости привлекать средства в бюджет и связывать деньги предприятий и населения — поэтому полномасштабного дефолта не будет и здесь. В конце концов, можно вспомнить, что отказа в платежах по внешнему долгу не фик­сировалось даже в 1998, а сегодняшние 16−20% годовых в рублях, приноси­мые банковскими депозитами, несопоставимы со 150%, под которые власти подписывались на­ка­нуне августовского дефолта.

Однако, на мой взгляд, в нынешней ситуации — в отличие от событий почти четвертьвековой давности — ни курс рубля, ни проблема государстве­нного долга, ни даже состояние фондового рынка не являются определяю­щими факторами. Основной проблемой становится ограничение возможно­стей расчётов с иностранными контрагентами, и, что ещё важнее, (не)готов­ность крупнейших мировых компаний работать с российскими контраген­тами. Если в 1998 году именно дефолт запускал девальвацию и экономический спад, а в 2008 его место занял крах фондового рынка, сопровождавшийся тем не  менее схожими последствиями, то в 2022 году кризис был создан полити­ками — причём эффект войны настолько велик, что сейчас даже сложно оце­нить масштабы проблем. Понятно пока только одно: в ближайший месяц не стоит ожидать окончания военной операции, да и успешность её для Моск­вы выглядит неочевидной. Между тем одной недели военных действий хва­тило для того, чтобы бизнес в России прекратили все открывшие здесь ранее свои заводы международные автоконцерны, несколько крупнейших торговых сетей, основные операторы срочной почтовой доставки, а также десятки ме­нее значимых корпораций. При этом стоит добавить, что в Россию запреще­ны поставки всех видов пассажирских самолётов, а Airbus и Boeing отказа­лись проводить сервисное обслуживание своих лайнеров; закрыто авиасо­общение с большинством развитых стран и, наконец, почти вся первая де­сятка глобальных шиппинговых компаний перестала принимать заявки на перевозку грузов в страну. С каждым днём количество бизнес-связей россий­ских компаний с зарубежными партнёрами будет сокращаться, а потери рос­сийской экономики — расти.

Десятки иностранных компаний и брендов объявили о прекращении работы в России — публикуем полный перечень

Российские власти, атаковав Украину и развязав полномасштабную вой­ну в центре Европы, создали уникальную ситуацию: на фоне аномально вы­соких цен на энергоносители, растущих мировых рынков, отмены ковидных ограничений по всему миру российская экономика стремительно входит в штопор, сохраняя при этом высокую степень платежеспособности. Чего мы можем ожидать от неё с учётом ныне складывающихся тенденций?

На мой взгляд, к концу текущего года кризис в России достигнет самого значительного масштаба с первой половины 1990-х годов. Впервые с времён перестройки инфляция будет подпитываться дефицитом — сокращение пре­дложения многих привычных товаров вкупе с удешевлением рубля толкнёт цены вверх на 40−50%. Инфляция, официально рассчитываемая Росстатом, составит не менее 30%, а ключевая ставка Банка России, вопреки большинс­т­ву прогнозов, не снизится, а повысится в течение года. Курс рубля опустит­ся до 150−170 рублей, причём его постоянное снижение будет дополнитель­но стимулировать инфляцию. Реальные располагаемые доходы населения снизятся на 12−17%, причём кризис ударит не столько по бедным слоям насе­ления, сколько по городскому среднему классу, который потеряет множество элементов комфорта, которые давно стали привычными. В целом рос­сийская экономика сократится не менее чем на 10%, и спад продолжится и в следу­ющем году. Страна будет при этом находиться в состоянии объявленного или латентного чрезвычай­ного положения и управляться всецело репресси­вными методами, совершенно не способствующими экономическому росту. Политическая природа кризиса предполагает, что выход из него окажется возможен только в случае смены власти и полного демонтажа нынешней «вертикали».

В 2016 году в своей статье в Washington Post я предположил, что в той же ме­ре, в какой 2000-е годы были для российской экономики периодом надежды, а 2010-е — десятилетием застоя, 2020-е годы могут стать «десятилетием эконо­мического саморазрушения». Разумеется, я не имел в виду, что президент Путин нач­нёт войну против соседнего постсоветского государства — но даже тогда бы­ло видно, что развивавшаяся в России система корпоративного государства не может сосуществовать с открытой миру конкурентной эконо­микой. Либо путинское государство, либо современная экономика должны были умереть — и сейчас мы как раз переживаем агонию той хозяйственной системы (пусть и несовершенной, олигархической, порождающей неравен­ство, но представлявшей собой огромный скачок, по сравнению с социалис­тическим плановым хозяйством), которая сформировалась в стране вопреки её политической логике. Это порождает предчувствие катастрофы, которая, в отличие от классического дефолта, может растянуться на долгое время. Любой экономист знает, что после дефолтов 1994 года в Мексике, 1997-го в Вос­точной Азии, 1998-го в России, 2001-го в Аргентине эти страны оказывались прекрасным местом для бизнеса уже через 2−4 года, и инвесторы забывали о долговых проблемах как о досадной «осечке». Мы, даже несмотря на видимые сходства с подобными кризисами, вступаем в эпоху, более похожую на 1990-е годы в Югославии. Она может быть долгой или короткой, но для запустив­ших нынешние процессы очень запросто может закончиться так же, как и для Милошевича и его соратников.

СЛЕДИТЕ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ В ТЕКСТОВОЙ ХРОНИКЕ В НАШЕМ ТЕЛЕГРАМ-КАНАЛЕ