Эту публикацию также можно прочесть по LAT и ENG

Журнал «Спектр» совместно с независимым социологом Ольгой Процевской и латвийским Центром исследования общественного мнения SKDS провел необычное исследование под названием «Толерантность жителей Латвии к риску и их отношение к текущим событиям».

В его основу легли два общенациональных опроса в марте 2023 года в Латвии — очный (1020 респондентов) по месту жительства и онлайн (1231 респондент) — с репрезентативной (то есть представляющей полноценный срез) выборкой в возрасте от 18 до 75 лет. Из общего количества опрошенных у 1191 респондентов родным языком является латышский, еще 1039 — русскоязычных (говорящие по-русски в семье).

Склонность к риску

Термин «терпимость к риску» пришел в социологические исследования из поведенческой экономики — не очень популярного в Латвии, но бурно развивающегося в мире направления экономических исследований, которое изучает влияние социальных, когнитивных и эмоциональных факторов на поведение индивида и организации.

В психологии он определяет, в частности, уровень риска, которому индивид готов себя подвергнуть, совершая какое-либо действие или преследуя какую-либо цель. Доказано, что готовность к риску как базовая черта личности влияет на принятие решений не только в экономике, но в самых разных областях человеческой деятельности. Почему авторы исследования решили взглянуть на предпочтения и мнения латвийского населения сквозь такую нетрадиционную призму?  

«В Латвии существует миф, что русскоязычные латвийцы более предприимчивы и готовы идти на риск, — объясняет Ольга Процевская. — Видимо, из-за того, что в публичном пространстве заметны некоторые фигуры русскоязычных предпринимателей, заработавших много денег». До сих пор у исследователей не было данных, действительно ли русскоязычные больше занимаются предпринимательством и работают на себя, чем латыши. «Мы предположили, что да, потому что им нечего терять, кроме своих оков, — говорит социолог. — Особенно бедным русскоязычным негражданам, которые по экономическим и социальным показателям находятся не в центре общества».

Отправной точкой исследования был вопрос, действительно ли их депривированный статус (депривация — потеря, лишение; то есть устойчиво малообеспеченные и дистанцированные от социума слои населения, застрявшие на уровне относительно стабильного выживания  — прим. «Спектр»)  трансформируется в желание вырваться «наверх», что в итоге приводит к большей предприимчивости, поясняет Ольга Процевская: «В том числе, в моем кругу были люди, которые поднялись из низов. Хотелось посмотреть, как это выглядит в рамках всего общества».

Ключевым термином для исследования стала «толерантность к риску», под которой подразумевают часто склонность к рискованным решениям (например, в инвестициях, финансах). Этот концепт уже достаточно хорошо изучен в других странах. Известно, какие факторы определяют формирование этого качества, и как оно само, в свою очередь, влияет на принятие решений и поведение человека.

Речь идет не только о финансовой сфере. Ольга Процевская объясняет, что люди, более готовые к риску, в среднем чаще становятся предпринимателями, больше инвестируют в образование, с большей вероятностью мигрируют, в том числе, и между странами, а также склонны использовать новые медикаменты, в том числе, вакцины. Но также такие люди чаще играют в азартные игры, делают вредные для здоровья вещи, с большей вероятностью дают взятки, потому что коррупция — это рискованное поведение.

С большей вероятностью люди, склонные к рискованным решениям, выйдут протестовать на улицу, будут голосовать за новые партии. «Толерантность к риску — это фундаментальная характеристика человека, — поясняет исследовательница. — Так что нам было интересно изучить все это в контексте Латвии как страны, пережившей серьезную историческую трансформацию».

Кто пьет шампанское?

Людей, готовых к риску, в Латвии оказалось в принципе мало — 10 процентов от общего числа респондентов, а тех, кто совершенно к нему не готов, тоже немногим больше — 13 процентов. Толерантность к риску сильно зависит от семейного происхождения и чувства обеспеченности в детстве и юности: среди латышей рискуют 11 процентов, среди  русскоязычных — всего 8 процентов (разница, впрочем, — в пределах погрешности). 

Гипотеза о большей, чем у респондентов, говорящих дома на латышском, склонности русскоязычных жителей Латвии к риску не подтвердилась, что, по словам Ольги Процевской, тоже является ценным выводом. «Зачастую обществам кажется, что они уникальны, — объясняет она. — Например, российское общество этим очень страдает».

Это исследование было прекрасно тем, что исследователи действительно не знали, как карта ляжет, результаты стали сюрпризом, рассказывает социолог. «[Выяснилось, что] люди, происходящие из бедных семей, менее склонны рисковать, чем выходцы из зажиточных семей. Этническое измерение здесь проявилось только в том, что русскоязычные в целом беднее, и, если человек является бедным русским, его профиль толерантности к риску будет прогнозируемо самым низким. Наиболее высок он, если ты молодой зажиточный латыш».

Выясняя уровень благосостояния респондентов, авторы опроса не уточняли месячный доход семьи. Им было важно, как ощущается имеющийся уровень достатка. Использовали стандартные вопросы SKDS. В нижней части шкалы находятся люди, согласившиеся с утверждением «мы не можем свести концы с концами, не хватает денег даже на еду». Далее идут те, которым «хватает денег на еду, но покупка одежды уже доставляет трудности». 

 «Обе категории — объективно бедные люди», — поясняет Ольга Процевская. Выше располагаются те, у кого «достаточно денег на еду и одежду, но приобретение товаров более длительного употребления, таких, как холодильник или телевизор, доставляет трудности». В этой категории находится самая большая часть латвийского общества. Еще выше — те, кто «может купить товары долгосрочного использования без труда, но совсем дорогостоящие покупки доставляют трудности». Эта категория уже живет в достатке. И вариант «мы можем себе позволить и квартиру, и дачу, и другие дорогостоящие покупки» выбрали совсем богатые люди. Таких по итогам опроса, всего два процента.

Респондентов также просили оценить благосостояние семьи в их детстве, потому что этот фактор влияет на формирование толерантности к риску. Известно, что чем беднее семья, из которой человек происходит, тем ниже его готовность и желание рисковать. Иными словами, если человек был бедным, то он, по словам исследовательницы, таковым, скорее всего, и останется. Как показывают данные, среди русскоязычных жителей Латвии ненамного, но больше людей субъективно малообеспеченных, чем среди латышей — в отличие от оценок жизни семьи в детстве.

В опросе также выяснялось, есть ли у человека опыт самостоятельной хозяйственной деятельности. 26 процентов респондентов с родным латышским языком ответили, что являются сейчас или были когда-то в своей жизни предпринимателями или самозанятыми лицами. Среди русскоязычных таковых 23 процента. Разница в рамках статистической ошибки, так что, можно сказать, по языковому срезу она не проявляется. То есть, в латвийских реалиях ни одна из языковых групп не демонстрирует выдающейся предпринимательской активности.

Как исследовалась склонность к риску? Респондентам задавали два вопроса. Первый такой: «Представьте, что вы участвуете в игре, и можете выбрать 50 евро гарантированного приза или участвовать в лотерее, где только один из 10 билетов выигрывает 1000 евро, а остальные пустые». Ответ предлагалось отметить на шкале вероятности. Во втором вопросе респондент оценивал в баллах, насколько он в целом склонен брать на себя риск в повседневной жизни. «Такова обычная международная практика. Комбинация этих вопросов обычно используется для оценки объективного уровня толерантности к риску каждого респондента», — поясняет исследовательница.

По результатам опроса участники были разделены на три группы.  «Рисковые» — люди, которые выбрали лотерею и субъективно оценили свою готовность к риску на 8−10 пунктов из 10. Избегающие риска — это те, кто выбрал гарантированный приз и оценил свою готовность к риску на 1−3 пункта. Остальные попали в группу «другие». «Рисковых» среди всех респондентов оказалось 10 процентов, избегающих 13 процентов.

Среди «рисковых» респондентов бизнесом занимаются или занимались 13 процентов, а среди избегающих 11 процентов. Разница мала. «Никогда не занимался» ответили девять процентов склонных к риску людей и 13 процентов избегающих риска. Если добавить языковой признак, разница становится больше: среди латышей, склонных к риску, предпринимателей 15 процентов. «Это уже статистически релевантная разница» — утверждает Процевская. Среди русскоязычных, склонных к риску, предпринимателей 12 процентов. Это тоже больше, чем в среднем, но меньше, чем среди латышей (но близко к погрешности).

---

• Описывая рисковых респондентов, можно отметить, что 24% этой группы в детстве были бедными или почти бедными, 39% — ниже среднего класса, и 29% — средний класс и богатые. С другой стороны, 30% избегающих риска в детстве были бедными или почти бедными, 35% — ниже среднего класса, и 30% — средний класс и богатые.

• При описании рисковых респондентов можно заметить, что 17% этой группы — бедные или почти бедные, 47% — ниже среднего класса, и 36% — средний класс и богатые. С другой стороны, 31% избегающих риска — это бедные или почти бедные, 45% — ниже среднего класса, и 24% — средний класс и богатые.

• Следует отметить, что 33% рисковых респондентов сказали, что они являются или были самозанятыми или владельцами бизнеса (66% никогда ими не были), в то время как 22% избегающих риска признали это (77% никогда не были самозанятыми или владельцами бизнеса).

- Отчет исследования: толерантность к риску жителей Латвии и их отношение к текущим событиям / Spektr. Press / SKDS

---

Бедные молчат

Вырисовывается классическая ловушка бедности. «Если ты происходишь из бедной семьи, это влияет на тебя разными способами, — объясняет Ольга Процевская. — Если пользоваться терминологией Пьера Бурдьё, у тебя меньше не только экономический, но и социальный и культурный капитал. То есть, меньше связей, ниже образование, и ниже твои возможности на базе этого капитала выстроить свою жизнь вверх по социальной лестнице. Среди прочего, бедность в детстве дает человеку меньшую толерантность к риску, а тем самым меньше шансов, что он будет заниматься предпринимательством — а это все-таки способ выбиться в люди».

Что из этого следует? «Неолиберал сказал бы, мол, бедность всегда была и будет, и это не является нашей проблемой, потому что кто хочет, всегда пробьется, — говорит Процевская. — Я этот взгляд не разделяю. Особенно в таком маленьком обществе, как латвийское, мы не можем себе позволить не развивать таланты бедных людей. В традициях социал-демократов было бы начать государственные интервенции. Они известны. Во-первых, можно просто давать бедным людям деньги. Есть такая интервенция, которая называется «пособия». Эта тема обсуждается в Латвии значительно меньше, чем влияет на нас. По данным международных исследований в Латвии 25 процентов населения находится в зоне риска бедности. Сейчас эти люди могут свести концы с концами, но вот ломается машина, и они не могут ее починить. Или им не по карману вылечить зуб. И это очень вредно для общества».

Другую большую интервенцию, по словам исследовательницы, государство должно провести в области образования. «В послевоенной Европе общедоступное образование, начиная с детских садов являлось средством снижения неравенства в обществе, выравнивания разницы в происхождении, — поясняет она. — Потому, что если все ходят в одни и те же садики и школы, то те, кто происходит из нижних слоев, подтягивается к общему уровню. В Латвии де-факто этого не происходит: люди состоятельные отдают детей в частные садики и школы и потом отправляют учиться за границу».

Еще один важный фактор, влияющий на ситуацию — это миграция. Ольга Процевская напоминает об исследовании профессора Латвийского университета Михаила Хазана, согласно которому сразу после кризиса 2008 года в результате «политики затягивания поясов» из Латвии уехало примерно 200−300 тысяч человек. Это огромная для Латвии цифра, и, по словам Процевской, эту численную потерю можно помножить на коэффициент толерантности к риску — поскольку известно, что чем она выше, тем более склонен индивид мигрировать.

«Можно предположить, что выехавшие — это действительно более предприимчивые люди, чем среднестатистический житель, — говорит исследовательница. — Это увеличивает негативный экономический эффект такого рода миграции. Наше исследование показывает, что эффекты будут заметны еще через поколение. У бедности есть определенная вязкость. Она должна быть вопросом номер один в политической повестке Латвии. Однако здесь обсуждаются другие вопросы».

Раскол по линии НАТО

Исследование состоит из трех частей. В первой рассматриваются традиционные для Латвии вопросы: отношение жителей к членству страны в международных организациях, событиям в Украине, голосованию на последних выборах. Вторая посвящена заявленной теме: толерантности к риску. Затем исследователи выяснили корреляцию этого показателя с ответами на вопросы актуальной повестки.

Итак, 75 процентов опрошенных довольны участием Латвии в ЕС: 38 процентов полностью, 37 процентов — вполне. Недовольны 18 процентов: частично 13 процентов, совсем — пять процентов. Как обычно, довольных латышей больше, чем русскоязычных, но и среди последних во всех трех группах отношения к риску больше еврооптимистов, чем евроскептиков.

Из значимых различий можно упомянуть следующие. Среди латышей, избегающих риска, больше всего безоговорочных сторонников членства в Евросоюзе: 54 процента (41 процент среди склонных к риску, 45 процентов среди «других»). Приковывает внимание наибольшая доля евроскептиков (против и скорее против) у склонных к риску русскоязычных — 31 процент при 26 процентах среди избегающих риска и 27 процентах среди «других».

Отношение к НАТО демонстрирует раскол в обществе. Если среди русскоязычных довольны членством Латвии в блоке всего 41 процент, то среди латышей их 86 процентов. «В целом, известно, что поддержка НАТО (и ЕС) в латвийском обществе резко выросла, начиная с февраля прошлого года, среди русскоязычных в том числе, но не в такой мере, как среди латышей», — напоминает Ольга Процевская.

Отмечает она и парадоксальную ситуацию: среди русскоязычных, избегающих риска, поддержка НАТО почти полностью отсутствует (16 процентов при 19 процентах и 20 процентах у склонных к риску и «других» соответственно), в то время как среди латышей из той же группы бескомпромиссных сторонников альянса максимальное число: 63 процента при 49 процентов среди склонных к риску и 56 процентов среди «других». Это число значительно выше, чем в целом среди всего населения.

«Однако важно понять, что иногда эти результаты коррелируют не с толерантностью к риску как таковой, а с факторами, которые ее определяют: уровнем достатка и возрастом, — поясняет исследовательница. — И мы не можем точно установить причинно-следственную связь. В принципе спекуляции в этой сфере несколько оправданы тем фактом, что НАТО — это организация коллективной защиты, и, если ты избегаешь риска, логично ее поддержать».

Любопытно сравнить эти показатели с данными более чем двухлетней давности. В 2020 году онлайн-журнал «Спектр» и Центр исследования общественного мнения SKDS при поддержке посольства Нидерландов и посольства Швеции в Латвии провели социологическое исследование, показавшее, что подавляющее большинство русскоязычных жителей Латвии — 73 процента — по своим взглядам являются европейцами, так себя и воспринимают. Тогда членство Латвии в ЕС удовлетворяло 70% опрошенных русскоязычных жителей страны (сегодня этот показатель снизился и составляет 65%) а вхождением в НАТО тогда были довольны всего лишь 32% опрошенных (к 2023 году этот показатель вырос на 9 процентных пунктов и в настоящий момент составляет 41%).​

Как и в других странах, в Латвии «рисковые» люди с большей вероятностью поддерживают новые партии, которые только что появились на политической арене. Избегающие риска склонны голосовать за традиционные партии. Эта тенденция наиболее заметна в двух аспектах. Во-первых, русскоязычные «рисковые» новой партии «Стабильность!» Алексея Росликова отдают предпочтение значительно чаще (25 процентов), чем в целом в обществе (шесть процентов) и существенно чаще, чем другие «русские» группы (17 процентов избегающие риска, 13 процентов «другие»). Среди латышей за Росликова проголосовали, согласно данным опроса, три процента. Во-вторых, наибольшая поддержка Национального объединения — среди латышей, избегающих риска — 15 процентов против девяти процентов в обеих других группах. Добавим так же, что латыши, склонные к риску, реже всех выбирали другого политического долгожителя — «Новое Единство»: 10 процентов против 17 процентов и 18 процентов у избегающих риска и «других» соответственно. Они же чаще всего заявляли, что не участвовали в выборах — 25 процентов против 20 процентов и 16 процентов.

---

• Оценивая участие Латвии в различных организациях, 77% рисковых респондентов положительно оценили членство Латвии в ЕС и 72% — членство Латвии в НАТО. Среди избегающих риска 78% положительно оценили членство Латвии в ЕС и 65% — членство Латвии в НАТО. Следует отметить, что, оценивая участие Латвии в этих организациях, избегающие риска несколько чаще, чем другие группы, были «полностью удовлетворены» участием Латвии в этих организациях.

• Анализируя связь между электоральным выбором и отношением к риску, можно сделать вывод, что рисковые респонденты несколько чаще, чем респонденты в целом, выбирают партии, впервые избранные в Саэйм (например, Stabilitātei, Progresīvie, Latvija pirmajā vietā). Избегающие риска, однако, предпочитают NA несколько чаще, чем в среднем. Следует отметить, что избегающие риска несколько чаще, чем рисковые респонденты, указали, что голосовали за Jaunā Vienotība, NA, Saskaņa и Latvijas Krievu savienība. Интересно отметить, что русскоязычные рисковые респонденты значительно чаще, чем другие группы, отдавали предпочтение партии Stabilitātei, а русскоязычные избегающие риска — Saskaņa и Latvijas Krievu
savienība.

- Отчет исследования: толерантность к риску жителей Латвии и их отношение к текущим событиям / Spektr. Press / SKDS

---

На отношение к Путину склонность к риску не влияет

На отношение к Путину и конфликту в Украине, как отмечает Процевская, фактор толерантность к риску предсказуемо не влияет. Наиболее важен родной язык респондентов. «У нас было несколько вопросов, — поясняет исследовательница. — Во-первых, мы спрашивали, насколько люди согласны с некоторыми нарративами. Россия совершила акт агрессии или она защищала в Украине свои легитимные интересы?». В пользу агрессии высказались 85 процентов латышей и 34 процента русскоязычных. Сторонников версии защиты интересов среди латышей — шесть процентов, среди русскоязычных — 38 процентов.

«Но здесь нужно иметь в виду, что 28 процентов русскоязычных ушли от ответа на этот вопрос, — подчеркивает Процевская. — Можно предположить, что они не захотели демонстрировать социально неодобряемые взгляды. Это, скорее всего, люди из серии «не все так однозначно». По-прежнему отношение русскоязычной части общества к войне нам неизвестно. Однако и среди латышей 10 процентов отказались отвечать. Это много. Мы не знаем, как они разделяются. Тут с еще большей вероятностью можно предположить, что они сочли свой возможный ответ неприемлемым и скрыли его. У части людей действительно нет мнения, но таких обычно в любом опросе бывает три-пять процентов».

Кроме языка, отчетливо влияет на распределение ответов возраст. В группе 18−30 лет людей, которые обозначают это событие как агрессию, 74 процента, а среди тех, кому за 50 лет — 58 процентов.

Коррелируют ответы и с доходом респондентов. Бедные реже других называют происходящее актом агрессии (50 процентов), средний класс и выше — в 74 процентах случаев. «Возможно, люди с низким достатком воспринимают этот нарратив как официальную позицию государства и поэтому в принципе против нее, — предполагает исследовательница. — Если среди бедных латышей про акт агрессии говорят 74 процента, среди зажиточных уже 92 процента. Среди русскоязычных тоже наблюдается такая «лестница»: бедные признают акт агрессии в 24 процентах случаев, зажиточные — в 48 процентах». 

«Антиэлитистский потенциал нашего общества высок, — говорит Процевская. — Взгляды людей очень зависят от того, где они находятся в социально-экономической иерархии. И это еще одна причина для борьбы с бедностью. Наверное, «пятая колонна» формируется не там, где у нас принято ее искать, и становится ею по другим причинам: не потому, что русские, а потому, что бедные. Эти люди просто не чувствуют фундаментальной связи с государством, потому что не видят поддержки с его стороны».

Второй вопрос, который касался Украины, звучал так: «Кого поддерживают ваши близкие и друзья?». Здесь исследователи для простоты употребили словосочетание «украинское руководство» и «российское руководство». 40 процентов респондентов в целом ответили, что все в их окружении поддерживают Украину. Еще 19 процентов — что Украину поддерживает большинство в их кругу. То есть, в целом 59 процентов респондентов живут в проукраинских информационных «пузырях». Все или почти все окружающие поддерживают российское руководство только у четырех процентов респондентов. И еще у шести процентов — «больше поддерживают Россию», то есть, всего 10 процентов составляют живущие в пророссийских «пузырях». 

Еще у 15 процентов участников опроса одинаковое число друзей и близких поддерживают обе стороны. «Среди русскоязычных таких 25 процентов, интересно, как складываются эти круги общения», — задается вопросом Ольга Процевская. Еще 27 процентов отказались от ответа. Таким образом, русскоязычные разделяются на несколько одинаковых по размеру блоков и, судя по всему, они в состоянии поддерживать отношения в своем кругу независимо от взглядов. Это нехарактерно для латышей, которые более едины: у 84 процентов респондентов близкий круг скорее или полностью поддерживают украинское руководство. «Из других исследований нам известно, что латыши, в принципе, больше общаются с другими латышами, а русскоязычные, как меньшинство, просто вынуждены чаще общаться в смешанных сообществах, — комментирует этот результат исследовательница.

Есть корреляция и по уровню дохода. Чем более зажиточные респонденты, тем больше в их кругу людей, которые поддерживают только Украину. Бедные принимают сторону российской власти? Нет, наибольшая корреляция с уровнем достатка проявляется в группе «сложно сказать». Среди бедных уходит от ответа 24 процента респондентов, среди зажиточных — 10 процентов. «В целом, во всех этих «военных» вопросах мы видим большую группу уходящих от ответа людей, и она-то как раз и содержит самые интересные результаты, — подчеркивает Ольга Процевская. — Если сравнивать по регионам, уклонившихся больше всего в Латгалии — 28 процентов при средних 16 процентах».

Можно предположить, рассуждает исследовательница, что это люди, которые не желают высказывать свои взгляды по причине их общественной неприемлемости: «Бедные в прямом смысле русскоязычные латгальцы сидят и скрывают свое мнение по острым вопросам, но голосуют за Росликова. Они выражают свой протест не тем, что выскажут в опроснике мнение, идущее вразрез с мейнстримом. Они его будут держать при себе. Этим выборы и прекрасны, что человек заходит в кабинку и делает выбор, находясь наедине с собой».

---

• Согласно данным опроса, рисковые респонденты, оценивая события в Украине, чаще говорили, что «Россия совершила акт агрессии и напала на независимое государство, чтобы удержать его в сфере своего влияния» (66%, 62% в группе избегающих риска) и реже (19%) говорили, что «Россия была вынуждена защищать свои интересы против НАТО и интересы русскоязычного населения в Украине» (21% в группе избегающих риска).

• По данным опроса, 63% рисковых респондентов сказали, что их друзья и родственники больше поддерживают позицию украинского руководства (по сравнению с 58% избегающих риска). О том, что друзья и родственники больше поддерживают позицию российского руководства, одинаково часто говорили как те, кто рискует, так и те, кто избегает риска.

- Отчет исследования: толерантность к риску жителей Латвии и их отношение к текущим событиям / Spektr. Press / SKDS

---

Русскоговорящие отцы и их дети

Мы попросили прокомментировать результаты исследования нескольких признанных в опросной отрасли экспертов.

Ведущий исследователь Института социальных и политических исследований факультета социальных наук Латвийского университета Юрис Розенвалдс отметил позитивный тренд: постепенно, но достаточно отчетливо возрастает число тех, кто положительно относится к вступлению Латвии в НАТО. «До сих пор считалось, что значительная часть русскоязычного населения находится под влиянием российских средств массовой информации, но эта тенденция говорит об обратном», — говорит политолог.

Розенвалдс заметил также, что молодое поколение, в отличие от старших, не очень доверяет русскоязычным общественным СМИ (33 процента). «Хорошо, что они все-таки ориентируются на латвийские коммерческие СМИ на русском (64 процента), а не на российские (семь процентов), — говорит политолог. — Трудно сказать, что здесь причина, а что следствие. Может быть, им кажется, что общественные СМИ связаны с государством, которому они не очень доверяют. Или, наоборот, государство само снижает доверие к ним, фактически держа эти СМИ на «голодном пайке» и при этом грозя пальцем журналистам, мол, ищите другое место работы, все должно быть на латышском?». 

Исследователь Института философии и социологии Латвийского университета, эксперт Центра анализа европейской политики Мартиньш Капранс также обратил внимание на то, что 60 процентов латвийских русскоязычных черпают информацию о происходящем в Латвии и мире из латвийских русскоязычных же коммерческих СМИ. «Государственная медийная политика в последние несколько месяцев направлена на повышение потребления содержания на латышском языке и латышских СМИ среди русскоязычных, — говорит эксперт. — И данные опроса показывают, что это в большой степени wishful thinking, принятие желаемого за действительное. Наивная, популистская, но недостижимая в реальности стратегия. Я не вижу, с какой стати вдруг это большинство перестало бы получать информацию на русском языке».

С другой стороны, по его словам, данные опроса в сочетании с опубликованными ранее исследованиями показывают, что среди латвийских русскоязычных есть большая и устойчивая аудитория (40−45 процентов), которую можно назвать двуязычной по своей природе. Эти респонденты признаются, что получают информацию на двух языках, не только на русском, но и на латышском или, может быть, на английском. И, конечно, двуязычная модель больше представлена среди более молодой аудитории. 

Директор латвийского исследовательского центра Providus Ивета Кажока в очередной раз, по ее словам, убедилась, что латвийские русскоязычные — не однородная масса. «Например, интересно, что молодежь, говорящая по-русски, а также те, у кого высокие доходы, значительно более позитивно настроены по отношению к НАТО, чем старшие поколения и люди с низкими доходами, — говорит она. — Также в контексте войны именно эти группы занимают более ясную проукраинскую, а не пророссийскую позицию».

Мартиньш Капранс отметил, что при явном еврооптимизме обеих общин в отношении к НАТО аудитория раскалывается. В то время как у латышей оно отчетливо позитивное, у русскоязычных в целом негативное. Мало того, внутри русскоязычной общины также очевидна поляризация по этому вопросу. Почти половина молодежи от 18 до 30 лет настроена положительно по отношению к НАТО, а остальные, особенно люди в годах, заметно более отрицательно оценивает его роль. Бедные настроены более негативно, чем состоятельные. «Факторы, влияющие на раскол русскоязычной общины — это возраст и материальное положение, — резюмирует исследователь. — Плюс здесь не выделен фактор гражданства, но я уверен, что мы бы увидели еще большее различие между гражданами и негражданами».

По ответам на вопросы об Украине также можно наблюдать это фрагментированное общественное мнение среди русскоязычных — в отличие от латышей с их явным консенсусом. Среди русскоязычных только треть согласилась с утверждением, что мы в Украине имеем дело с агрессией России, отмечает Мартиньш Капранс. И более трети, 38 процентов респондентов — легитимируют вторжение.

«И, кроме того, эта знаменитая уже, огромная, на самом деле, часть, 28 процентов — люди, которые отказались от ответа, либо которым «трудно сказать», — говорит эксперт Центра анализа европейской политики. — Их число сохраняется примерно одинаковым в течение года [войны]. Почему? Можно предположить, что некоторые до сих пор не поняли, что произошло. Другие, возможно, не хотят занимать ясной позиции, потому что она заставит взять на себя некую символическую ответственность по отношению к другим русскоязычным».

Таким образов в Латвии, заключает Мартиньш Капранс, сохраняется противоречивая ситуация: в обществе в целом поддерживается одно мнение — о российской агрессии, — а среди русскоязычных, особенно, если ты живешь в таких выраженно русофонных местах как Рига или Латгалия, может доминировать, наоборот, представление, что Россия «была вынуждена» напасть: «Два различных конкурирующих и на различных уровнях значимых взгляда. Поэтому человек предпочитает позицию не занимать. Важно понять, что в течение года эта фрагментация по отношению к Украине сохраняется. Мы можем разрезать русскоязычную общину на три части. И тут тоже мы видим поколенческий раскол. Наверное, этот феномен, который, вы, возможно, видели в фильме Владислава Токалова «Все будет хорошо», ярко проявился в этих данных».

Фрагментация русскоязычных заметна и по ответам на вопрос о поддержке руководства той или иной стороны конфликта: 25 процентов поддерживает украинское руководство, 22 процента — российское, 27 процентам (это самая большая часть) трудно сказать что-то определенное. «Но самая интересная группа — четвертая, — говорит исследователь: — Четверть опрошенных, которые вызывают недоумение, по крайней мере, у латышей — потому что соглашаются с обеими сторонами. Это противоречит законам формальной логики. Я думаю, что такова на самом деле их позиция: они одновременно готовы понять и Зеленского, и Путина».

Что это означает в их повседневном поведении и практике, задается вопросом Мартиньш Капранс: «Одновременно люди жалеют погибающих в Украине агрессоров-россиян и жертв-украинцев, которых эти россияне убивают? Мы говорим, конечно, о ситуативном отношении и идентификации. Кто эти люди? Это не свойственно преимущественно латгальцам или преимущественно бедным русскоязычным. Немного чаще, чем в среднем, эта неопределенная позиция характерна старшему поколению. Но в целом у этой группы нет никаких социо-демографических маркеров».

Юрис Розенвалдс, напротив, отмечает, что число респондентов, которые выбирают вариант ответа «не знаю», уменьшилось со времени последних известных опросов, и увеличилось число определившихся, и, к сожалению, с обеих сторон.

Политические предпочтения русскоязычных

Мартиньш Капранс отмечает, что 35 процентов русскоязычных поддерживают умеренные политические силы, где находятся не только номинально русскоязычные партии, но и Союз «Зеленых» и крестьян, «Прогрессивные», «Латвия на первом месте» и «Согласие».   На радикальном, по его словам, фланге, находятся «Стабильность!» и Латвийский русский союз, которые вместе собрали 20 процентов поддержки. 

«СЗК», «Прогрессивные» и «Латвия на первом месте!», которые считаются нерусскими партиями, вместе собрали 23 процента голосов русскоязычных. Это серьезный результат, если учесть, что Латвийский русский союз набрал только шесть процентов. «Здесь впервые мы получили статистически обоснованное подтверждение того, что на выбор людей, раньше голосовавших за «Согласие», повлияло то, что партия заняла недостаточно четкую позицию и в вопросе о русских школах, и в вопросе о памятнике, — отмечает Капранс. — Но интересно также, что утверждения о школах и памятнике не имели особой релевантности для молодых респондентов. И это еще один повод говорить о поколенческом расколе».

И здесь Капрансу оппонирует Розенвалдс, который увидел, что несмотря на успехи «Прогрессивных» и «СЗК» среди русскоязычных, сохраняется этнически ориентированная система партий. Удивили Розенвалдса около 30 процентов русскоязычных избирателей, которые заявили, что они никогда за «Согласие» не голосовали. «Это противоречит прежней ситуации, когда ««Согласие»» было этаким ««зонтиком»» для русскоязычного избирателя, — отмечает он. — А с другой стороны, неудивительно, что многие из русскоязычных избирателей на последних выборах не голосовали за «Согласие» потому, что партия ‘показалась им скучной’».

Застрельщики перемен в университете не учились

Мартиньш Капранс поблагодарил авторов за данные о доходах респондентов. «Мы этот вопрос обычно считаем неважным: в какой мере неравенство в Латвии существует именно в этническом разрезе, — говорит он. — Здесь, конечно, речь идет о субъективном восприятии финансового благополучия, а не об объективных данных. Результаты опроса позволяют думать, что в Латвии этнолингвистически обоснованной социально-экономической сегрегации скорее не существует».

Социолог заметил, что в сегменте малоимущих (это первые два уровня) русских на шесть процентов больше, чем латышей, но он считает, что эта цифра близка к статистической погрешности. Бедными считает себя четверть русскоязычных респондентов, однако гораздо больше, фактически три четверти себя отнесли к среднему классу или состоятельной прослойке. Капранс заключает из этого, что нарративы о Латвии как неудавшемся государстве, распространяемые из России и нацеленные на русскоязычных, по всей видимости, не работают.

Впрочем, он отметил и менее позитивную тенденцию: молодые латыши, видимо, чувствуют себя более успешными, чем их родители, поскольку гораздо реже, чем старшие, относят себя к малоимущим группам. В русскоязычной среде это не столь характерно.

Схожим образом реагируют представители обеих общин на вопрос о материальном положении в детстве. Среди латышей в двух нижних группах у 10 процентов, судя по их ответам, положение с годами улучшилось — то есть, в детстве они были хуже обеспечены, чем сейчас. Среди русскоязычных Мартиньш Капранс такой позитивной динамики не заметил. Он напомнил, что речь идет о субъективной оценке: «Среди латышей распространено мнение, что экономическое положение в стране со времен их детства улучшилось, среди русских — нет. Реже всех его поддерживают русскоязычные старше 55 лет. Я не думаю, что речь идет именно об объективном благосостоянии. Трудно представить, что в позднем Советском Союзе они жили богаче, чем сейчас. Скорее, речь идет о социальном статусе, которого они, как они чувствуют, лишились».

Философ, публицист, доцент и ведущий исследователь Латвийского университета, редактор интернет-журнала Satori Игорь Губенко единственный из комментаторов оценил данные исследования толерантности латвийских жителей к риску. «Интересна сама ее социо-демографическая картина, — говорит он. — Мы не видим между русскоговорящими и латышами значимой разницы, за исключением Видземе, где 34 процента русскоязычных респондентов относятся к группе избегающих риска».

Ни в одном другом географическом регионе среди русскоязычных нет такого большого удельного веса избегающих риска. В чем причина, задается вопросом Игорь Губенко: «Видземе — регион, в котором русскоговорящие жители присутствуют в меньшинстве. Это самый латышский регион страны по языку. Возможно, речь идет о конформности, порождающей отсутствие инициативы, готовности к радикальным изменениям. Это качество способствует консервативному подходу к жизненным выборам».

Губенко признает, что его озадачила первая часть исследования, посвященная оценке текущих событий. «Там мы отчетливо видим, что высшее образование является самым значительным фактором присутствия критического мышления, медиа-грамотности у респондентов, — отмечает эксперт. — Доля окончивших только среднюю школу самая большая во всех трех группах, маркирующих отношение к риску, и это отражение реальных пропорций среди населения. Но в русскоговорящем сегменте наглядно видно, что среди людей со средним образованием имеется 72 процента готовых рисковать — заметно больше, чем в двух других группах отношения к риску (62 процента среди избегающих риска и 49 процента среди ‘других’)».

Игорь Губенко рассматривает этот аспект с точки зрения электорального выбора. В целом латвийское население демонстрирует невысокую готовность к риску, и в этой связи интересно посмотреть на факт, что уже более 10 лет власть в государстве удерживает одна и та же политическая сила, которая находится в центре коалиции. Преобладание среди «рисковых» русскоязычных людей со средним образованием ведет к популярности партий, чьи настроения можно выразить девизом «долой элиты!», рассуждает Игорь Губенко. И действительно, отмечает он, мы видим в парламенте новые политические силы популистского толка. Русскоязычные голосуют за «Стабильность!» не потому, что «Согласие» сошло со сцены и больше не за кого, а от того, что именно эта партия отражает их чаяния, уверен редактор интернет-журнала Satori. 25 процентов склонных к риску русскоязычных, самая большая доля, голосовали за «Стабильность!».