Жизнь Сабины (при рождении — Шейвы) Шпильрейн, как часто происходило с женщинами ее эпохи, определили влиятельные мужчины. К сожалению, память о ней тоже долгое время была определена именами этих мужчин: Шпильрейн вошла в историю как «та самая пациентка Юнга», хотя была талантливым психоаналитиком и женщиной по-настоящему трагической судьбы. Мужчины, начиная с ее собственного отца и заканчивая отцами психоанализа, использовали ее для своих экспериментов, прикрывая это заботой, пользой или вкладом в науку.

Несмотря на все полученные психологические и даже физические травмы, Шпильрейн не просто смогла переработать их в профессиональную деятельность, получив уникальное для девушек начала ХХ века образование, но и нашла в себе силы сепарироваться от таких гигантов, как Карл Юнг и Зигмунд Фрейд. Кстати, оставшись с обоими в дружеских и рабочих отношениях. И большую часть жизни она была как раз не пациенткой, а практикующим психоаналитиком и ученой. 

В своей работе Сабина предвосхитила одну из ключевых концепций Фрейда — об Эросе и Танатосе, а еще внесла большой вклад в работы Юнга и Жана Пиаже, а также в советскую школу психоанализа. «Общение с Сабиной Шпильрейн, привезшей в Москву живые традиции венской, цюрихской и женевской психологических школ, оказало важное влияние на формирование психологических воззрений Выготского, Лурии и их окружения», — писал Александр Эткинд в своей книге «Эрос невозможного. История психоанализа в России».

При этом и в истории психоанализа, и в массовой культуре Шпильрейн отводят роль то «коварной соблазнительницы» своего доктора, то разлучницы великих учителя и ученика, то просто «сумасшедшей русской». Ее имя было сначала вообще забыто, а потом, когда в середине 1970-х нашли ее дневники и переписку с Юнгом и Фрейдом, она стала частью их истории. Даже в тех работах, где ей дана какая-то субъектность (как, например, у Эткинда), ее судьба все равно рассматривается через призму мужских имен. В этой колонке мы попробуем посмотреть на Сабину Шпильрейн как на женщину с выдающимися способностями и талантливого психоаналитика. И, конечно, как на эмигрантку, которая вернулась на родину, но нашла там только забвение и трагическую смерть.

«Леди студент». Юля Варшавская — о том, как Швейцария дала эмигранткам шанс получить образование

Вообще, рассказывая о судьбе нашей героини, сложно избежать плохих шуток про «все из детства». Хотя в ее случае смешного мало. Сабина выросла в состоятельной семье варшавских евреев, которая за пару лет до ее рождения (в 1885 году) поселилась в Ростове. Затем они с родителями на несколько лет вернулись в Варшаву, но Екатерининскую гимназию Сабина заканчивала в России — и с золотой медалью. Вообще у нее никогда не было проблем с учебой. Проблемы были дома.

Первым мужчиной, определившим жизнь нашей героини, был ее отец, Нафтул Шпильрейн. который издевался над дочерью до тех пор, пока она не угодила в психиатрическую клинику. И не только над ней — всех своих детей, Сабину и ее братьев (все они станут учеными, в том числе Исаак Шпильрейн, который заложил основы советской психотехники) — Нафтул постоянно избивал. Его излюбленным способом было снять с ребенка штаны и бить ладонью по голым ягодицам. Но это не все — после экзекуции он заставлял их целовать себе руки: те самые, которыми бил. Все это, конечно же, как и все родители-садисты, он делал «ради их блага»: растил наследников сильными духом. Например, если мальчики дрались, он заставлял их бить друг друга часами, а если они отказывались, мог предложить Сабине выколоть одному из них глаза — и смотрел на ее реакцию. Дети должны были хорошо учиться, но иногда пропускали школу. Если синяков было слишком много, Нафтул приказывал дочери врать, что она болеет, пока следы его побоев не проходили.

Куда в это время смотрела мать детей, Ева Шпильрейн? Она была занята: во-первых, работала стоматологом, а во-вторых, регулярно заводила романы, во время которых частенько просила дочь посидеть с младшими братьями. Если та отказывалась, мать устраивала ей настоящие истерики и избивала. А еще конкурировала с дочерью за внимание отца и запрещала ей проявлять любые формы женственности и сексуальности. Последней каплей для хрупкого состояния Сабины стала смерть младшей сестры от тифа.

В общем, понятно, почему в возрасте 18 лет, в 1904 году, многообещающая молодая девушка, мечтавшая заниматься медициной и показывавшая блестящие результаты в учебе, оказалась в больничной палате с диагнозом «психотическая истерия». И вот тут в ее жизни появился второй главный мужчина — молодым перспективным доктором в клинике Бургхельцли в Цюрихе, куда привезли Сабину, оказался Карл Юнг. Так началась сложная история отношений трех людей — Фрейда, Юнга и Шпильрейн, — которая долгое время оставалась лишь объектом исследования и «некой русской», предметом бурной переписки между аналитиками.

Дело в том, что еще не было патентованных способов лечения таких пациентов, в том числе, медикаментозных. Обычно их обливали холодной водой и били электрошоком. Но Фрейд в те годы продвигал инновационный подход: метод ассоциаций. Он связывал симптомы, которые демонстрировали такие люди, с подавленными эмоциями и эротическими фантазиями. Сабина была идеальным study case: жестокость отца действительно породила в ней сексуальные перверсии, которые выражались, например, в возбуждении от унижений и побоев. Юнг понял, что это его шанс.

Тогда молодой доктор решился написать о своем эксперименте «учителю» в Вену — эта переписка продлилась 9 лет, в течение которых они отправили друг другу 359 писем, пока не возненавидели друг друга навсегда. Так мы и узнали, что происходило со Шпильрейн в годы ее жизни в Швейцарии. Поначалу все было отлично: методика действовала, план лечения Юнга в сочетании с советами Фрейда помогали девушке. Помимо психоаналитической работы доктор привлекал ее к своей научной деятельности как помощницу, так как видел в ней большой потенциал (а заодно переводил ее бурную эмоциональную жизнь в мирное русло). Сабина стабилизировалась, — и через год ее выписали из клиники. В июне 1905 года она (с рекомендациями от Юнга) поступила в Университет Цюриха на медицинский факультет. Но это только начало истории. 

Дальнейшую часть отношений Юнга и Шпильрейн принято романтизировать: например, им посвящен фильм «Опасный метод», где Сабину сыграла Кира Найтли, показывая ее манипулятивной истеричкой, а психоаналитика — сдержанным, но слегла запутавшимся красавцем. Но если прочитать письма, картинка вырисовывается совершенно иная: прекрасно осознавая, что у пациентки с подавленными эротическими фантазиями может случиться «перенос» на своего врача, глубоко женатый Юнг все равно позволил случиться их роману. А Фрейд вроде бы и не осуждал: мол, такой опыт тоже нужен.

Факты таковы: врач сделал пациентку своей любовницей, полностью нарушив профессиональную этику. И только он нес за это ответственность, потому что находился в доминирующей позиции. Сегодня, во времена новой этики, мы знаем, что никакой иной трактовки этих событий быть не может. А в начале ХХ века Юнг мог спокойно писать Фрейду: «Она подняла гнусный скандал единственно потому, что я отказал себе в удовольствии сделать ей ребенка. Я всегда вел себя по отношению к ней как джентльмен, но перед судом своей слишком чувствительной совести я не чувствую себя полностью чистым; и это ранит больше всего как раз потому, что мои намерения в отношении нее были самыми достойными. Но Вы знаете, как это бывает — дьявол может превратить в порок и саму добродетель».

В письмах Фрейду Юнг выставлял себя буквально пострадавшим от сталкинга. И хотя некоторые исследователи предполагают, что отношения Юнга и Шпильрейн были чисто эмоциональными, историк и психоаналитик Петер Левенберг утверждал, что роман был сексуальным и, следовательно, нарушал профессиональную этику Юнга. Более того, по словам Левенберга, эти отношения «поставили под угрозу положение [Юнга] в Бургхельцли и привели к… его отъезду из Цюрихского университета».

Сабина, состояние которой в целом было стабильным, отлично училась и погружалась в теорию психоанализа (fun fact — ее диплом был посвящен шизофрении, и его основные идеи заимствовал Юнг в своих последующих работах по этой теме). Но Сабина все еще была болезненно привязана к Юнгу, что видно по ее письмам. Их отношения длились целых 7 лет. Видимо, в попытке спасти себя, Шпильрейн написала Фрейду с просьбой выслушать ее лично. Но он ответил девушке лишь сухим письмом, в котором отказал в приеме и предложил письменно изложить ситуацию. Позже он сильно об этом пожалел. 

Гнев Тамары. Юля Варшавская — о том, как психолог Дембо отказывалась приспосабливаться к несчастью

В дело вмешалась даже мать Сабины, которая пришла к Юнгу с прямыми вопросами. И тут психоаналитик показал, какой он на самом деле профессионал и джентльмен: «В этом холодном письме он разграничивает роль врача и любовника таким образом: врачу платят за его работу, и потому он точно знает ее границы. Мужчина и женщина, с другой стороны, не могут бесконечно поддерживать одни только дружеские отношения. Поэтому Юнг всерьез предлагал госпоже Шпильрейн начать отныне платить «надлежащую компенсацию» за то, чтобы он, Юнг, строго придерживался роли врача, и даже назначал цену», — писал Александр Эткинд.

Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press

В это время отношения Фрейда и Юнга начали портиться — их взгляды на психоанализ разошлись (не буду вдаваться в подробности, об этом написаны сотни статей), возникло классическое столкновение «ученика» и «учителя», а еще слухи о ненадлежащем поведении швейцарского доктора наконец дошли до Вены. В конце концов, Фрейд написал Шпильрейн каноническое письмо, которое я позволю себе привести целиком — уж слишком редко мужчины так прямо признают свои ошибки в отношении женщин и просят за это прощения:

«Дорогая коллега, сегодня я узнал от самого д-ра Юнга о деле, бывшем поводом для визита, который Вы хотели мне нанести, и теперь я понимаю, что одну сторону дела я угадал верно, но другую выстроил неправильно и в ущерб Вам. Я должен просить у Вас прощения за эту ошибку. Впрочем, тот факт, что, как признает и мой юный друг, оплошность совершил мужчина, а не женщина, удовлетворяет мое желание видеть женщину в самом лучшем свете. Пожалуйста, примите это выражение моей симпатии к достойному способу, которым Вы разрешили конфликт. Преданный Вам Фрейд».

С тех пор расстановка сил в треугольнике изменилась. Сабина Шпильрейн перестала быть «сумасшедшей русской пациенткой» и «предметом переписки» — она стала полноправным участником и научных процессов, и отношений с Юнгом и Фрейдом, но уже в качестве коллеги и профессионала. Шпильрейн закончила университет и покинула Цюрих в 1911 году, а Юнг ушел из психоанализа и занялся аналитической психологией. Сначала Сабина переехала в Вену, где вела активную совместную работу с группой Фрейда. Вообще он любил окружать себя умными женщинами. Здесь она познакомилась с некоторыми российскими психоаналитиками, в том числе с Павлом Шефтелем, за которого вышла замуж в 1912 году. Еще через год у них родилась дочь Рената.

В 1911 году Шпильрейн была принята в члены Венского психоаналитического общества и выступала там с докладами, которые вызывали большой резонанс. В 1912 году она защитила в Вене докторскую диссертацию, ставшую фундаментом для всех дальнейших исследований влечения к смерти. Процесс освобождения от чувств к Юнгу привел ее к открытию: сексуальное влечение — не единственная сила, существующая в человеке. В нас живет и другой инстинкт — разрушения. Сегодня мы знаем это как базу фрейдистской теории, но первой об этом сказала Сабина Шпильрейн. Через 20 лет Фрейд признался: «Я помню мое собственное защитное отношение к идее инстинкта разрушения, когда она впервые появилась в психоаналитической литературе, и то, какое долгое время понадобилось мне, прежде чем я смог ее принять».

Все эти годы (с 1909 по 1923-й) Шпильрейн вела постоянную переписку и с Фрейдом, и Юнгом. По сути она была своеобразным «мостиком» между разорвавшими связь учеными. Она занималась не только своей научной работой, но и переводами трудов Фрейда и других европейских психологов на русский язык. «Как и в других европейских странах, в России в 1910-е годы начала формироваться собственная психоаналитическая традиция (…) все они вернулись в Россию до революции, чтобы начать активную работу в качестве практиков и популяризаторов психоанализа», — писал Эткинд. Есть данные, что в 1912 году Шпильрейн читала в России лекции по психоанализу.

А в Европе ей с каждым годом становилось сложнее: она переехала в Берлин, но испытывала проблемы с поиском пациентов. Семейная жизнь не ладилась: замужество не смогло до конца излечить Сабину от сложной эмоциональной зависимости от бывшего доктора, что было лейтмотивом ее корреспонденции с Фрейдом. В начале Первой мировой войны Павел Шефтель оставил жену и один вернулся в Россию, где поселился в Ростове-на-Дону и завел другую семью, в 1924 году у него родилась дочь. С деньгами у Шпильрейн становилось все хуже, и к началу 1920-х она даже не могла платить взнос как член Венского психоаналитического общества, в итоге, ей давали в долг. А когда в 1922 году она поругалась с Обществом, Фрейд отказался приехать ей помочь, хотя в письмах очень поддерживал.

В том же году Сабина приезжала на конгресс в Берлине, где ее выступление сыграло роль в решении вопроса о признании Русского психоаналитического общества. А уже в 1923 году она вдруг сама уезжает в Россию. Почему она приняла это решение, по сути разрушившее ее жизнь и карьеру? Из ее писем мы понимаем, что Сабина думала об этом с 1917 года. Уже тогда она описывала Юнгу свои сны, которые сама интерпретировала как стремление вернуться домой и «пригодиться на родине». Возможно, как и многие в Европе, она романтизировала происходящее в России и думала, что в новой стране будет построена уникальная школа психологии (эту идею тогда лоббировал Троцкий). Поразительно, но Фрейд, с которым Шпильрейн советовалась по поводу своего решения, не отговорил ее, хотя относился к происходящему в России с большими опасениями.

В 1923 году она была принята в члены Русского общества, одновременно с Александром Лурией и двумя другими казанскими аналитиками. Александр Эткинд приводил данные найденной анкеты Наркомпроса, согласно которой с сентября 1923 года Шпильрейн работала в трех местах: «…научным сотрудником Государственного психоаналитического института, врачом-педологом в «Городке имени Третьего Интернационала» и заведующей секцией по детской психологии 1-го Московского университета. Свою профессию она определяла как «психиатр и врач-педолог». Почти никаких публикаций советского периода под ее именем не осталось, но при этом многие ее идеи позже возникали в трудах советских психиатров.

Мы почти ничего не знаем о ее профессиональной деятельности после 1923 года. Последняя ее работа была опубликована в Европе в 1931 году — она касалась детской психиатрии. В России, как писал Эткинд, Шпильрейн была одинока, а круг интересов московских аналитиков был ей «глубоко чужд». Фрейду и Юнгу было уже не написать, поддержки не было. После опалы Троцкого психоанализ в СССР попал под запрет, возможностей становилось все меньше. Сабина хотела делать дело, а не заниматься обслуживанием власти, поэтому уже в 1924 году ее лишили работы в детском доме. В итоге Шпильрейн вернулась в Ростов-на-Дону, где, судя по отрывочным данным, работала в 1930-е врачом в поликлинике, психотерапевтом и даже учительницей в школе. В 1926 году она родила вторую дочь, Еву (они с Шефтелем спустя 10 лет разлуки воссоединились).

В Ростове Сабина встретилась со своим отцом, который умудрился даже после НЭПа сохранить какую-то часть капитала (что она при этом чувствовала, мы не знаем, но можем догадываться). Парадоксальным образом вчерашняя звезда европейского психоанализа, доверенная самого Зигмуда Фрейда, теперь жила в «в трех комнатах, выгороженных из конюшни во дворе старого ростовского дома». Из воспоминаний ее дочерей и падчерицы мы знаем, что в одном из углов стояла кушетка, которая очень была похожа на психоаналитическую, но доказательств, что Сабина принимала пациентов, не осталось. Ее родственники вспоминали, что в последние годы она выглядела очень опустившейся, особенно после смерти мужа в 1937 году. Носила какие-то тряпки, которые ей приносили добрые люди.

Когда началась война, она отказалась эвакуироваться: никто так и не узнал, почему. В июле 1942 года Ростов-на-Дону заняла немецкая армия. Сабина Шпильрейн и две ее дочери были расстреляны в Змиевской балке в августе 1942 года. Когда-то, в минуты своей душевной болезни, в юности, она завещала свой мозг клинике Бургхельцли, а одну из частей своего тела — развеять по полю, посадить там дуб и написать на нем: «Я тоже однажды была человеком. Меня звали Сабина Шпильрейн».

«Сестра, скальпель!». Юля Варшавская — о том, как эмигрантки строили карьеру в медицине

Завещание Сабины, как вы можете догадаться, не было исполнено. Но в 2004 году на месте казни была установлена мемориальная доска, а рядом посажены дубы. На доске та самая фраза — про «человека». Грустная ирония заключается в том, что женщине действительно до сих пор приходится доказывать, что она «тоже человек». В случае Сабины Шпильрейн, это были «еще и психоаналитик», «еще и ученая». Современные исследователи до сих не могут найти ни одного внятного объяснения, почему имя Шпильрейн было предано забвению до 1970-х, пока не нашли переписку с Фрейдом и Юнгом. Да и в последующие годы ей практически не воздали должное.

Кто знает, какое место она бы заняла в истории, если бы не вернулась в СССР. Как и многие ученые, очарованные идеей «большого социального эксперимента», она в итоге как будто подтвердила свое научное открытие: реализовала стремление к разрушению. Танатос оказался сильнее Эроса. Похожая судьба ждала и других женщин-ученых, вернувшихся на родину после учебы и работы за границей. Но об этом мы поговорим в следующей колонке. 

Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press