Украшение режима. Юля Варшавская — о том, почему советская власть заставила феминисток эмигрировать (часть 1)
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press
Как получилось, что в современной России феминизм стал маргинальным и чуть ли не экстремистским движением, если наши бабушки еще 100 лет назад добились всех прав, а СССР был страной победившего гендерного равенства?
Этот вопрос я слышу регулярно и знаю, что мой ответ вряд ли кому-то понравится. Причем он не понравится всем сразу. Миф о «советском равенстве» — та самая скрепа, которая парадоксальным образом объединяет даже тех, кто разделен самыми непримиримыми политическими противоречиями. И те, и другие очень гордятся своими бабушками, которые в СССР руководили заводами и пароходами, были полноправными гражданками советского общества и почетными героинями труда. «Железные были женщины», — вздыхают их внуки.
Я тоже очень горжусь своими бабушками (у одной из них даже было прозвище «железная Марго»), но истина дороже: то, что в советское время называли «решением женского вопроса», не являлось в полной мере гендерным равенством. А уж к феминизму оно имело отношение весьма отдаленное. Более того, как и сегодня в России, феминизм в СССР считался формой диссидентства и вообще чертой буржуазного западного общества (даже формулировки с тех пор поменялись лишь незначительно).
При этом феминистки в СССР были — они делали самиздатовские журналы, боролись за свободу женщин, поднимали самые острые и неудобные для власти вопросы. И, конечно, подвергались преследованиям. В итоге самые яркие из активисток в 1980-х, накануне Олимпиады, были буквально изгнаны из страны. И сегодня, накануне 8 марта, я расскажу историю этих удивительных и смелых женщин: в первой части мы поговорим о том, почему феминизм оказался за бортом официальной риторики и как участницы движения все-таки умудрялись вести активистскую и журналистскую работу. В следующий раз я расскажу, почему КГБ выдавил этих женщин из страны, и как они жили в эмиграции.
Водораздел между «буржуазным феминизмом» и «социалистической борьбой за равенство» появился даже раньше, чем сам Советский Союз, — еще в начале прошлого века. Думаю, Клара Цеткин, Роза Люксембург и Александра Коллонтай в представлениях не нуждаются, но в их истории нам важен такой факт: они принадлежали к лагерю социалисток, которые были уверены, что женский вопрос — он классовый, то есть политический. «Мир женщин, как и мир мужской, так же разделен на классы. Никакое формальное уравнение женщины в правах с мужчиной, ни политическое, ни профессионально-трудовое, не спасет женщину от социального и экономического рабства», — писала Коллонтай.
Именно Цеткин, которая считала эмансипацию прямым следствием промышленной революции и особое внимание уделяла месту женщины на рынке труда, в 1910 году во время конгресса Интернационала социалистических женщин придумала ежегодные демонстрации 8-го марта — они должны были показать мужчинам во власти, что работниц, требующих своих прав, миллионы. А значит, требования масс надо удовлетворить (а не дарить труженицам цветы и называть их украшением коллектива).
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press
Такая активность противопоставлялась капиталистическому строю и активизму западных суфражисток. При этом в те же годы на улицы Нью-Йорка «буржуазные феминистки» выходили с очень похожими лозунгами (справедливая оплата труда и избирательное право) под предводительством основательницы Союза прогрессивных женщин Мод Мэлоун. А суфражистки в Британии до крови бились с полицией за те же ценности и права на улицах Лондона — их лидером была Эммелин Панкхерст (во многом благодаря ее многолетней борьбе в стране было принято избирательное право для женщин).
Но объединяться эти две силы отказывались наотрез — и даже когда такая мысль промелькнула во время создания праздника 8 марта, социалистки быстро ее отмели. В общем, как обычно: все равны, но некоторые равнее.
На революцию в России у активисток были большие надежды — Цеткин была преданной соратницей Ленина. И поначалу надежды вполне оправдывались: уже в 1917 году Временным правительством было принято избирательное право для женщин, а позже Александра Коллонтай смогла реализовать самые амбициозные идеи по изменению положения женщин в новом государстве (о них мы подробно писали в одной из колонок цикла). Тогда же официально возник государственный проект «решения женского вопроса».
Все были в восторге, и только Роза Люксембург изменила свое отношение к большевизму вскоре после революции: «Без свободных выборов, без свободной борьбы мнений жизнь отмирает во всех общественных учреждениях, становится лишь подобием жизни… Это диктатура клики… Свобода обязательно должна быть и свободой для тех, кто мыслит иначе».
Возможно, она даже не представляла, насколько была права.
На ранних этапах существования СССР идеи Коллонтай, которая после революции стала наркомом общественного призрения (социального обеспечения), были во многом направлены на освобождение женщин: изменилось их положение в браке, было закреплено равенство между супругами, а также между детьми, рожденными в браке и вне брака; теперь женщины имели право на развод. Важнейшие изменения коснулись образования, которое стало не просто доступным, но и обязательным для девочек всех возрастов.
Но бывшая соратница наркома Роза Люксембург оказалась права в главном: в диктатуре не было и нет места ничьей свободе. Освобождение женщины в этой системе не имело никакого отношения к ее личным правам и свободам — ее «освобождали» как строителя социализма. Согласно марксистской теории, дискриминация женщин была лишь частным случаем классовой, а не гендерной эксплуатации. И когда стало понятно, что слишком много свобод мешают женщине и поднимать демографию, и строить коммунизм, партия (читай — властные патриархальные мужчины) быстро установили рамки, за которые женщинам нельзя было выходить.
Уже в середине 1930-х в СССР были запрещены аборты, под запретом оказался феминизм как проявление буржуазности, внешний вид и поведение женщин были регламентированы, а задачи женщины сводились к тому, чтобы быть достойной советской гражданкой. Конечно, были и позитивные моменты: работала система яслей и молочных кухонь, которые должны были облегчить материнство трудящейся женщины; девушки массово получали образование и могли реализовать себя в ранее недоступных отраслях — инженерном деле, науке, медицине и так далее. Но все это были права, а не свободы. В итоге, женщины, по сути, работали в две смены (на работе и дома), что получило впоследствии в гендерных исследованиях название «двойная нагрузка» или «двойная смена». Чего хочет сама женщина, никто не интересовался, потому что она в первую очередь была советским гражданином.
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press
И все это, конечно, не имело никакого отношения к феминизму, который уже к середине ХХ века говорил не только о правах и равенстве, но и о свободе. В том числе, о сексуальной. В 1960-х на рынке в США появились оральные контрацептивы, в Британии Мэри Куант «изобрела» мини-юбку, на Западе в целом гремела сексуальная революция, развивалась индустрия порнографии и эротических журналов, а журнал Cosmopolitan под предводительством первой женщины на посту главного редактора Хелен Герли Браун создавал образ «девушки Космо» — самостоятельной, раскрепощенной и сексуальной.
Конечно, у этого были свои негативные стороны и последствия, которые мы как общество расхлебываем до сих пор, но просто сравните два мира и два детства.
Главное отличие фем-движения на Западе и «решения женского вопроса» в СССР было в том, что в первом случае женщины сами заявляли о своих требованиях и нуждах, перемены шли «снизу», а во втором — «права» спускались сверху, по велению партии. Нет, конечно, были всякие комитеты советских женщин, но как они работали и какими принципами руководствовались, думаю, можно представить, посмотрев на отчеты из современных заседаний Госдумы, где депутатки говорят исключительно то, что соответствует общей конъюнктуре.
При этом идея, что советские женщины добились равенства, была очень важна для официальной риторики: не только внутри страны, но и в качестве витрины для «западных партнеров». Советские представительницы участвовали во всевозможных международных конференциях о правах женщин, особенно с конца 1970-х, во время «Десятилетия женщины ООН» — так называлась декада с 1976 по 1985 годы, в рамках которой постоянно обсуждались вопросы гендерного равенства и была принята Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин.
В СССР очень гордились тем, что их опыт на таких мероприятиях был интересен, ведь у них был очередной повод показать, что только в социалистическом обществе возможно равенство. Поэтому активистки имели возможность выезжать за границу и даже читать западную литературу, чтобы быть в курсе событий. А в мире в это время гремела вторая волна феминизма, которая ставила совершенно иные вопросы, нежели просто «права работниц».
И вот, как только в этом безвоздушном пространстве появилась хотя бы небольшая лазейка, случилось невероятное: в 1979 году в советском Ленинграде заработал феминистический самиздат. Идея создания журнала пришла к неофициальной ленинградской художнице и поэтессе Татьяне Мамоновой за много лет до этого — еще в конце 1960-х. В 1968 году ее вызвали в КГБ из-за участия в протесте против введения советских войск в Чехословакию, и именно там она впервые упомянула о своем желании сделать женское издание.
Объяснялось это тем, что у Мамоновой был доступ к западным журналам, она общалась с иностранными дипломатами, говорила на нескольких языках. Так она узнавала об идеях западного феминизма: будучи сторонницей марксизма, считавшей, что на заре существования СССР женский вопрос решался верно, она все же заинтересовалась многими темами, которые обсуждали в мире. Их она пыталась привнести в советский дискурс. Но для официальной прессы эти идеи были слишком радикальными. Например, в 1970 году Мамонова отправила в редакцию журнала «Советская женщина» текст о сексуальности, где, в частности, говорилось о мастурбации и гомосексуальности. Я хорошо могу представить себе лицо того редактора, потому что видела нечто подобное в 2024 году в России.
Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press
Тогда стало понятно, что нужен свой журнал. Его сделали несколько смелых женщин, объединенных общими взглядами: помимо Мамоновой к работе присоединились писательница Наталия Малаховская, православный философ Татьяна Горичева и поэтесса и правозащитница Юлия Вознесенская. Первый номер журнала «Женщина и Россия» вышел в 1979 году и радикально отличался от всего, что могло быть написано о гендерной тематике в то время в СССР. Повестка журнала была гораздо шире: по сути. издательницы писали обо всех проблемах советского общества через фем-оптику — от материнства до ГУЛАГа. Как вспоминала Наталья Малаховская, они писали «о проблемах социальных, о том, что творится в родильных домах, в абортариях, в семьях, превращенных для многих женщин и детей в маленькие домашние концлагеря, о детских садах, лагерях и школах».
Конечно, альманахом тут же заинтересовались в КГБ, и уже со второго номера у его авторов начались проблемы. Тем более, что эти женщины давно были известны органам не только журналистской, но и активистской работой. Например, Юлия Вознесенская участвовала в акциях протеста, потому что не могла официально публиковаться, и в 1976 году ее приговорили к ссылке в Воркуту. Оттуда она сбежала, за что получила два года в лагере. В одном из номеров «Женщина и Россия» было опубликовано ее письмо из следственного изолятора в Новосибирске, где она описывала пытки над молодыми девушками, которых надзиратели «ошпаривали кипятком в душе, били кулаками и ключами, заперли больше двадцати человек в бокс на четверых». После этого КГБ стали еще сильнее давить на Вознесенскую, угрожая отправить ее сына воевать в Афганистан. А Татьяне Мамоновой органы угрожали лишением родительских прав.
При этом феминистки не встречали поддержки и в диссидентском движении. Женский вопрос не вызывал интереса в этих кругах, а проблемы детских садов и прочего казались «нытьем» на фоне более серьезных социально-политических проблем. Как рассказывает исследовательница Александра Талавер, журнал был «реакцией на замалчивание женских проблем внутри диссидентского круга и как реакция на сексизм внутри этого круга». Об этом пишет в своих мемуарах Наталья Малаховская: главной похвалой для нее было, если ей говорили, что она пишет, как мужчина. «Тогда слово „мужчина“ было синонимом качества. Поэтому для нее признание своей женской идентичности или женского существа было большим шагом вперед. В этом смысле диссидентский феминизм будет очень сильно отличаться от западного феминизма второй волны — для него будет важна рекламация порой очень традиционной женственности», — объясняет Талавер.
Еще один важный и неожиданный с точки зрения современного читателя аспект — религиозность некоторых создательниц альманаха. Как и многие диссиденты того времени, для которых тайная религиозность была своего рода бунтом против советского атеизма, феминистки обращались к вере в поисках духовности и ответов на свои вопросы. Это даже стало в какой-то момент причиной их раскола: Татьяна Мамонова была убежденной атеисткой, а вот другие женщины пришли христианству. В итоге то ли из-за угроз от КГБ, то ли из-за философских расхождений они разделились — и так новой группой был создан феминистский православный клуб «Мария».
Его участницы издавали одноименный журнал, организовывали конференции, встречи и даже киноклуб. В журнале активистки продолжали еще в нескольких номерах (которые удалось выпустить) поднимать темы абортов, материнства, реального положения женщин в СССР и всего, что не могло понравиться советской власти. Тем более, на дворе сияла Олимпиада, и ее блестящий след не должны были очернять какие-то бунтарки. Ведь советская женщина давно получила все права, что они еще хотят?
Давление КБГ усиливалось с каждым днем и каждым номером: в итоге к 1981 году практически все женщины, которые издавали оба журнала, были вынуждены бежать за границу. О том, как феминисток выдворяли из страны, куда они уехали и чем занимались, оказавшись в эмиграции, мы поговорим в следующей колонке.
