Обозреватель «Спектра» Мария Строева в рамках совместного с DELFI проекта, посвященного влиянию санкций и экономического эмбарго на экономику России, продолжает цикл бесед с ведущими эксперта страны. Она уже поговорила с недавно покинувшим свой пост заместителем министра экономического развития РФ, курировавшим макроэкономический блок Алексеем Ведевым; обсудила воздействие санкций на добывающую отрасль с ведущим аналитиком нефтегазовой отрасли и партнером информационно-консалтингового агентства RusEnergy Михаилом Крутихиным; на аграрный сектор — с руководителем одного из крупнейших производителей сельхозпродукции подмосковного «Совхоза имени Ленина» Павлом Грудининым; а также обсудила, насколько санкции затронули финансовую и банковскую сферу с бывшим президентом банка «Российская финансовая корпорация», первым министром экономики новой России (1992—1993) Андреем Нечаевым.

Теперь Мария Строева встретилась с заслуженным экономистом Российской Федерации, доктором экономических наук, членом совета Национальной фондовой ассоциации, бывшим членом совета ММВБ, экспертных комитетов при Госдуме РФ Яковом Миркиным, с которым они обсудили те направления, которым международные санкции дали импульс к росту.

– Если мы говорим о влиянии санкций и антисанкций на те или иные отрасли экономики России, можно ли выделить те из них, которые, на ваш взгляд, особенно?

– Думаю, они не страдают, а улыбаются. Даже смеются.

 — Это смех сквозь слезы?

– Не так все однозначно, как говорил один наш клиент, когда мы просили его: «Отдай долг!». Сейчас попробуем разобраться. Нужно смотреть на каналы санкций. Очевидно, первый — это ограничение выхода российских компаний на международные рынки капитала и уход иностранных инвесторов. Что касается портфельных инвесторов, то максимум минусов, которые возникли — это два миллиарда долларов. То есть тут влияние практически нулевое. Другое дело, что Россия в результате кризиса 2008−2009 годов и последующих событий потеряла весь запас портфельных инвестиций, который накапливала примерно с 2000 года.

Что касается прочих инвестиций, то там все серьезней. Там ссуды и займы, которые получали российские компании. В парадоксальной картине, которая была в нулевых годах, через бюджет часть нефтяной выручки выводилась за рубеж. И, поскольку эти деньги не шли на внутренний финансовый рынок, российские компании занимали за рубежом. Поэтому мы видели странную картину: с одной стороны, все время растут международные резервы, а с другой стороны, растут долги у компаний, потому что им для роста надо занимать. И при этом все время говорилось о том, что в России нет инвестиционных проектов, нет потребности в деньгах. В итоге это кончилось своеобразным свопом. Обменом. При ограничении доступа на международные рынки компании стали гасить свои долги по сути за счет международных резервов. То есть — рубли обменивали на валюту, а валюту в конечном итоге продавал Центральный Банк, сокращая международные резервы. Как оценивать эту операцию, как потери?

– Смотря для кого.

 — Да. С одной стороны, это все же правомерное погашение долгов. С другой, оказало влияние на девальвацию российского рубля в конце 2014 года. Но не была ее основной причиной. Так сказать, имело к этому отношение. Потому что резвость девальвации была во многом связана с тем, как в это время вел себя Центробанк. Но обратите внимание, при сокращении доступа компаний на внешние рынки и при снижении внешней задолженности России, тем не менее, не видно признаков того, что у компаний возникли существенные проблемы с финансированием своей деятельности. Девальвация рубля очень смягчила эффект от падения цен на сырье. И в целом компании, в первую очередь сырьевые, остались в зоне прибыльности. Они смогли сохранить и даже нарастить объем экспорта, добычи нефти и газа и сохранить объемы поставок топлива в Европу. Хотя изначально, в 2014 году, все ждали ее сырьевого «освобождения» от России. Но все сохранилось. Соответственно, в торговом балансе России: сырье, валютная выручка с большим плюсовым сальдо против ширпотреба и оборудования.

Фото TASS/Scanpix

– А если говорить о модернизации, которая, по идее, могла бы позволить России соскочить с сырьевой иглы и стимулировать развитие экономики, что здесь происходит сегодня? Ведь до 2014 года модернизация шла за счет импорта технологий, в основном, из Европы.

 — До середины 2015 года была катастрофическая картина сокращения импорта оборудования из ЕС, особенно из Германии. Почти на 40 процентов. Но объективное наблюдение показывает, что причина такого сокращения — не столько санкции. Хотя понятно, что все стали очень осторожны в сделках, оценивают риски, не нарушают ли санкции, спрашивают разрешения. Но базовая причина сокращения импорта оборудования — сжатие валютной выручки. То есть, цены на сырье резко понизились, стала меньше выручка, в результате стали закупать меньше оборудования. При этом, когда была провозглашена политика лучшего балансирования и разворота на восток, появились опасения, что технологии, закупленные в Китае, будут гораздо хуже качеством.

– Вы хотите сказать, что эти опасения не подтвердились?

– Мои многочисленные респонденты подтверждают, что качество этого оборудования и технологий очень быстро повышается. Еще надо учесть, что компании получают оборудование ровно того качества, которое заказывают. Кроме того, это же не только Китай. Это и Япония, и Южная Корея. Я много писал и говорил о том, что эти страны находятся под военным зонтиком США и вроде бы там должны быть ограничения на торговлю с Россией. Они, видимо, есть, эти ограничения. Но, тем не менее, технологический поток с востока не только не уменьшился, но и приумножился. В итоге действительно картина получается более сбалансированная. Если посмотреть на данные по торговому обороту, то в 2013 году ЕС — это основной клиент России: 49 — 50 процентов внешнеторгового оборота. В 2015 году это направление снизилось до 43 процентов.

 — Куда ушло остальное?

 — В первую очередь, растет доля Китая. Уже почти 15 процентов. Южная Корея. И, кстати говоря, увеличилась доля США.

 — А это каким волшебным образом?

 — Не знаю! (смеется). Не намного, но доля США выросла почти до 4 процентов. И снова немного увеличилась доля ЕС — до 46 процентов (в 2016 году).

 — А насыщение, наполнение этих торговых процентов как-то изменилось, или осталось прежним? То, чем мы торгуем с миром и что покупаем.

 — В основном конструкция та же самая. Обмен сырья на ширпотреб и технологии. На самом деле, мы в нулевые годы часто говорили о том, что неправильно жить по принципу «все можно купить». Сырье в России производит (вместе с теми, кто охраняет, обеспечивает инфраструктуру, курирует)  всего 10−15 миллионов человек. А что делать всем остальным? 146 миллионов человек заслуживают большой универсальной экономики, которая во многом обеспечивает сама себя. Мы много кричали — и я тоже кричал — что мы теряем финансовый сектор. Он очень мелкий для такого огромного рынка. Еще мы кричали, что потеряли экономику средств производства. Что мы не производим оборудование. И действительно, посмотрите на эти замечательные данные Росстата: в месяц в 2013 — 2014 году в России производилось 180−200 металлорежущих станков.

Производство оборудования для добывающей отрасли в Екатеринбурге. Фото TASS/Scanpix

– Штук?!

– Штук, да. Это несколько процентов от числа выбывающих из строя по стране. В оборудовании, в инструменте зависимость от импорта была 80 процентов и выше. Это признано государством. В начале 2015 года издавались приказы об импортозамещении и давали задания, сколько нужно произвести. И можно сравнить с первоначальными данными. И видно: по инструменту зависимость была 100 процентов. По многим позициям оборудования — 80, 85, 90, 95 процентов. Ужасно! В торговле с Китаем у нас пассивное торговое сальдо именно потому, что объем поставок оборудования и товаров для населения превышает потоки сырья. И если мы говорим о влиянии санкций и антисанкций, то оно может быть самым благотворным именно потому, что наконец можем, как говорят в армии, обернуться к своим обязанностям. Те, кто принимает решения, наконец поняли, что Россия заслуживает большой универсальной экономики. С этим связана и оценка уровня безопасности. Нужно преодолеть потерю технологий. И началось восстановление, на самом деле.

 — А в чем? Где его можно увидеть?

 — Статистические данные очень противоречивые. Например, «экономическое чудо» в производстве металлорежущих станков. Теперь вместо 180−200 у нас производят в месяц 300−350. Рост в полтора раза. Смешно, конечно. Да, мы понимаем, что это те же самые штуки, не тысячи. Но все-таки, на безрыбье и рак рыба. Дальше, скажем, раздел «машины и молоты, ковочные, штамповочные и прессы». Это все данные Росстата. В 2013 году за месяц производили 350 штук, а в 2016 году — уже 1149.

 — Эдак мы, Яков Моисеевич, лет всего через 200 выйдем на нормальные объемы и заживем?

 — Ну, специалист бы сказал, что вообще-то не всегда по количеству надо судить. Бывают «штуки», а на деле огромные агрегаты. Мы видим главное — разворот средств, инвестиций в то, что называется «производство средств производства». В экономику сложных вещей. Отчасти, безусловно, это было связано с ростом военно-промышленного комплекса. Который объективно не может существовать без технологической базы. Плюс девальвация — она объективно помогает тем сегментам обрабатывающей промышленности, которые работают на экспорт. Скажем, поставки космических двигателей США. Или поставки вооружений. Небольшая часть автомобильной промышленности.

Санкции напомнили о том, что экономика должна быть универсальной. И вызвали, повторюсь, оживление в тех отраслях, которые занимаются производством средств производства. Президент в послании Федеральному собранию в декабре 2016 года назвал темпы роста военной промышленности — 10 процентов. А каждый знает, что на коротком горизонте рост военного производства означает прямое оживляющее влияние на экономику. На дальних горизонтах, конечно, все сложнее.

Точно такой же эффект создали и антисанкции. Поскольку означали отказ от лозунга «Мы будем добывать и продавать сырье, а все остальное купим». В аграрном секторе, как и в секторе военной промышленности, случилось реальное экономическое чудо. Там быстрый рост. Как, кстати, и в фармацевтике. Россия стала одним из ведущих экспортеров зерна, стала экспортировать свинину в Китай. Темпы роста отрасли — 2−3 процента. В 2016 году — 4,8%. Хорошая динамика в производстве мяса птицы, свинины. Народ накормлен, на самом деле. Продовольствия сегодня хватает и для того, чтобы поставлять на экспорт.

Цены на продукти в Москве Фото TASS/Scanpix

– Вы понимаете, что сейчас читатели ваши слова прочтут, и немедленно скажут, что по статистике у вас может выходить все, что угодно, но посещение продовольственного магазина выявит совершенно другое, а именно — вы увидите там 90 процентов импортных продуктов по диким ценам и малое количество отечественных дурного качества? Потому что продовольственная безопасность — это когда страна сама себя обеспечивает продовольствием, а не только способна поставлять на экспорт зерно низкого качества.

– Конечно, я москвич, а Москва — это совершенно особая тема, но я много езжу по стране. И могу сказать, что все же Россия накормлена. Ну, то есть, все более менее сыты, хотя, конечно, у всех очень разный уровень доходов. Очень большой рост в 8−14% сейчас у фермерских хозяйств. Крупные агрохолдинги получают большую финансовую поддержку государства.

 – В беседе со мной представители отрасли с вами не соглашались и говорили о крайне слабой поддержке государства.

– Понимаете, дело в том, что в нескольких отраслях экономики — военно-промышленный комплекс, аграрный сектор, отчасти производство средств производства — были искусственно созданы нормальные рыночные условия. Низкий процент за счет субсидий, доступный кредит, бюджетные инвестиции, налоговые льготы. Там государство концентрирует свои усилия для роста. Конечно, участники рынка будут жаловаться. Разные категории хозяйств получают совершенно разную бюджетную поддержку. Совсем недавно я обсуждал эту проблему с представителями аграрной отрасли. Они считают, что крупные холдинги получают гораздо больше средств, чем небольшие игроки. Но в целом идет рост.

Девальвация рубля тут тоже сыграла в плюс. Этот же эффект мы видели в 1998 году. Как только рубль слабеет, появляется барьер для импорта — начинает оживать отечественный производитель. Кроме того, надо помнить, что в кризис всегда и везде, в любой стране мира, начинает нарастать серая, неформальная экономика. Традиционно в кризис всегда спасаются огородами. Скажем, приусадебные хозяйства, сады, огороды в России всегда занимали очень большую долю в производстве овощей и фруктов. Картошка — 75 — 80%. Если, скажем, Всемирный банк в 2010−2011 годах оценивал долю неформальной экономики в России в 41−43 процента, а на Украине в 46−48 процентов, то сегодня с уверенностью можно сказать, что она выше. Так спасается население, так оно себя кормит. В регионах, где всегда были небольшие бюджеты, это особенно видно.

 — Вы упоминали фармацевтику. Там тоже рост?

— Сегодня рост экономики России крутится где-то в районе нуля. Я ее называю «болотной», голову вытянет — хвост увязнет. Чрезвычайно низок объем инвестиций, их не хватает. Но, тем не менее, есть яркие островки экономического роста. Одним из них является фармацевтика. Где та же самая идея импортозамещения и где искусственно созданы нормальные рыночные условия в проценте, кредите, налоговых льготах, деньгах из бюджета. Плюс девальвация рубля. Отсюда — темпы роста в 7−10% и чудо.

Вообще, что такое сегодня российская экономика? Сохранение объемов добычи сырья и основной конструкции «сырье против валюты плюс активный торговый баланс». Хорошо себя чувствует металлургия, тяжелая химия, и вот эти островки быстрого роста: фармацевтика, аграрный сектор, военная промышленность. Но внутри экономики существуют три кризиса. Первый — инвестиционный. Второй — сокращение уже четвертый год подряд реальных доходов населения. И третий, неявный, — это слишком крепкий рубль, который держится, по оценке, на потоке кэрри-трейд и, как только риск для спекулянтов превысит приемлемые пределы, мы можем увидеть ситуацию массового сброса рублей и прийти к финансовому кризису со всеми очевидными неприятностями.

Фармацевтическое производство в Санкт-Петербурге. Фото TASS/Scanpix

 — А что вы видите в среднесрочной перспективе? Как я понимаю теперь, понемногу завершая свое небольшое расследование влияния санкции и антисанкции на российскую экономику, беда вся заключена не вовне, а внутри. Беда не из-за санкций, а из-за самой конструкции российской экономики.

 — Да, безусловно. Причина в модели экономики и ее финансов.

 — В связи с этим, на ваш взгляд, каковы перспективы на ближайшие года три?

 — Это развилки. Если будет продолжаться сегодняшняя экономическая политика, то все будет по-прежнему. Такая экономика может долгое время существовать, но если вдруг случится малейший внешний шок… Знаете, как больной, которого плохо лечили, он вроде бы все-таки поднялся на ноги по принципу «больной исцелился сам», пытается сам ходить по больничному коридору, но если вдруг споткнется — он немедленно скользнет в кризис.

Необходимы иные решения, которые связаны со стимулированием роста. И с освобождением экономики. Мы много этим занимаемся. Альтернативной экономической политикой. Называем ее «экономика роста». Коротко говоря, это связано с экономической либерализацией. Доступность кредита, снижение процента, повышение нормы инвестиций и выход инвестиций в регионы, умеренно ослабленный рубль, резкое сокращение административной нагрузки и, конечно же, разгосударствление. Потому что госсектор в 60−70 процентов ВВП — это очень тяжелый случай. Это костенеющее существо. Приватизация, снижение налоговой нагрузки, очень сильные налоговые стимулы за рост и модернизацию и подчинение экономической политики интересам населения и среднего и малого бизнеса. Вот это те точки роста, которыми должна прирастать экономика.

Конечно, можно напрягать мышцы и создавать искусственный рост на отдельных островках, но невозможно это делать долго. Настоящая экономика, модернизированная, со стабильным ростом — это экономика свободного дыхания. Как это сделать, осторожно, сбалансированно, не допуская шоков, весь инструментарий макроэкономической инженерии хорошо известен. Множество таких инструментов уже формально существует, имеет законодательную базу в российской практике. И хотя все это мечты, но в истории случаются неожиданные повороты.

Читайте предыдущие материалы:

«Идеальный шторм». Экс-замминистра экономразвития об экономике России после трех лет санкций

Лечение от нефтезависимости. Партнер RusEnergy о санкциях, ценах на нефть и российской экономике

«Стопроцентное импортозамещение». Опыт выживания «Совхоза имени Ленина» под «ни на что не повлиявшими» санкциями

«Денег в системе полно». Андрей Нечаев о том, что мешает развиваться российским банкам и как на них повлияли санкции

Продолжение следует