«Спектр» и DELFI представляют новую публикацию из серии бесед, посвященных тому как международные санкции и введенные в ответ на них российское продовольственное эмбарго повлияли на разные отрасли экономики России. Мы уже побеседовали об этом с недавно покинувшим свой пост заместителем министра экономического развития РФ, курировавшим макроэкономический блок Алексеем Ведевым. Удалось подробно поговорить на эту тему и с ведущим аналитиком нефтегазовой отрасли и партнером информационно-консалтингового агентства RusEnergy Михаилом Крутихиным. А также обсудить цены на продукты с  руководителем одного из крупнейших производителей сельхозпродукции, прославленным директором (и владельцем) подмосковного «Совхоза имени Ленина» Павлом Грудининым.

Теперь в центре внимания обозревателя «Спектра» Марии Строевой оказалась российская банковская система. Обсудить положение, в котором после трех лет санкций оказались банки страны, с ней согласился бывший президент банка «Российская финансовая корпорация», доктор экономических наук, первый министр экономики новой России (1992—1993), член Президиума Арбитражного третейского суда Москвы и председатель партии Гражданская инициатива Андрей Алексеевич Нечаев.

– Огромное спасибо, что согласились поговорить: сегодня уговорить российских банкиров на интервью практически невозможно. Каким образом санкции повлияли на банковскую сферу и можно ли вообще выделить именно эту составляющую в общих негативных тенденциях? По мере нашего общения с представителями других отраслей стало ясно, что просчитать отдельно эффект от санкций довольно трудно, а в целом и без них все не очень хорошо.

 — Это правда. Совершенно очевидно для меня, что сегодня Россия находится в системном экономическом кризисе, и санкции его усугубляют, но не являются первопричиной, хотя наша пропаганда очень любит на эту тему рассуждать. В этом она совпадает, кстати, и с американскими СМИ, и с европейскими, которые нет-нет да и говорят, мол, вот как мы их уели. Но санкции — совсем не главная причина кризиса. И действительно невозможно посчитать в падении ВВП, которое было в 2015−2016 годах, сколько дали ему санкции, сколько цена на нефть, а сколько — просто из-за того, что в свое время была выбрана тупиковая модель развития.

Я не встречал ни одного исследования, где было бы сказано, что именно санкции дали 15 процентов сжатия кредитования. Или 35 процентов. Я думаю, что это действительно невозвозможно подсчитать. Скажем, есть оценки влияния антисанкций на инфляцию. Примерно 1,5−2 процента они добавили к росту цен. А значит, косвенно — санкции.

Банковский сектoр, безусловно, пострадал больше других. Главная причина, почему санкции негативно на нем сказались, это то, что крупные российские банки в 90-е и особенно в нулевые годы привыкли занимать дешевые деньги на западе. И когда для них фактически закрылся западный рынок капитала, то это было серьезным испытанием. На средних и малых банках все это никак не сказалось, а на крупных — еще как! Им пришлось перестраиваться, обращаться к Центральному Банку. Центробанк ввел такие демпфирующие механизмы — валютные РЕПО и так далее — поскольку резервы ЦБ вполне позволяли эти санкции пережить. И, собственно, благодаря им и пережили, хотя резервы существенно сократились. И в итоге каких-то дефолтов, драматических невыплат по долгам не было. Но, конечно, источник дешевых денег исчез. И это сказалось в итоге и на процентных ставках российских, и на возможности инвестировать в крупные проекты.

 — Вы сказали, что средние и малые банки не пострадали. Но раз от этого пострадали крупные игроки и деньги для всех подорожали, то благодаря эффекту домино и средние и малые в результате должны были пострадать, как минимум, от этого.

 — Малые и средние просто не пострадали напрямую, потому что у них не было выхода на иностранные рынки капитала. Я именно это имел в виду. Для них гораздо болезненнее оказалась политика Центрального Банка. Он после масштабной девальвации конца 2014 года — одной из причин которой, конечно же, были санкции — резко поднял ставки и, соответственно, деньги стали дороже и для банков, и для их клиентов. Как следствие — кредитование сжалось.

ЦБ РФ резко поднял ключевую ставку в декабре 2014 года, изменив ее значение с 10,5% годовых сразу до 17%. Однако с тех пор ключевая ставка последовательно снижалась — до 14% и 11,5% в 2015 году, 10,5% — к концу 2016 года. В марте 2017 года ЦБ РФ вновь понизил ключевую ставку — до 9,75%. Тем не менее, ставка остается весьма высокой. Для сравнения Европейский центробанк удерживает свою ключевую ставку на уровне в 0% — прим. «Спектра»

Но банки, по крайней мере, некоторые, с лихвой это компенсировали, играя на валютном рынке. Когда за неделю можно заработать несколько десятков годовых — то какие там кредиты! В этом как раз и проблема, с которой, в частности, ЦБ борется: лишние деньги идут на валютный рынок. Они не идут в реальный сектор экономики. Это большая проблема. Но к этому надо добавить политические риски, надо добавить общее недоверие между банками и клиентами, между банками и Центробанком, между банками и финансовыми властями. Такая общая неопределенность в отрасли и в целом в экономической политике.

Знаете, Росстат вместе с Минэкономики провели интересное исследование. Выясняли, какие факторы в наибольшей степени мешают развитию бизнеса. Эксперимент не очень чистый, конечно, потому что в перечне не было коррупции. Ее обошли. Как и административное давление. Но из оставшихся примерно десяти факторов: высокие налоги, высокие ставки, жесткое налоговое администрирование. Подавляющее большинство выбрало как самый мешающий — экономическую неопределенность. 

 — То, что крупные российские банки до сих пор отрезаны от внешнего финансирования, так или иначе будет иметь пролонгированные последствия? В 2017−2018 году ситуация будет ухудшаться?

 — Нет, мне кажется, что банки уже адаптировались. 

 — А за счет чего? 

 — С одной стороны, какое-то финансирование все же есть. С другой стороны, Центробанк предложил им целый ряд определенных инвестиционных механизмов. Но парадокс заключается в том — почему я и говорю о недоверии — что у нас в последние месяцы, причем устойчиво, профицит, извините за выражение, ликвидности примерно 1,8 триллиона рублей. То есть денег в банковской системе море. Но банки при этом не кредитуют. Потому что непонятная ситуация. Неясно, что будет с курсом рубля. Нет хороших инвестпроектов. 

— Что с долгами банковских заемщиков, физических и юридических? Растет задолженность? 

— Просрочка выросла. При этом она не драматическая. Но дело в том, что надо учитывать арифметический эффект. Как наш нынешний экономический рост во многом является следствием низкой базы 2015−2016 годов — мы к этому низкому уровню можем, скажем, получить один процент роста в этом году — так и в банковской сфере. За счет того, что новых кредитов выдают меньше, а старые просрочены, то их доля в общей массе растет. 

 — А то, что сегодня среди российских банков государство занимает огромную долю (на мой взгляд, критическую) и что идет серьезное укрупнение в отрасли — это хорошо, или плохо, на ваш взгляд? 

 — Ну, я как либерал считаю, что плохо. Потому что должна быть обязательно конкуренция. И искусственное административное выдавливание с рынка небольших банков — практика, которую, собственно, еще Дубинин начал — это неправильно. Потому что уже где-то во второй половине 90-х годов у нас появились достаточно мягкие по западным меркам, но жесткие для российской кредитной системы требования к банковскому капиталу. И если за прошедшие уже двадцать лет малые и средние банки, не разорившиеся и не поглощенные, это выдержали — значит у них есть своя ниша, и она далеко не всегда криминальная.

Хотя надо сказать, что формализация и бюрократизация банковского надзора и, на мой взгляд, довольно опрометчивое следование нормам Базеля III, во многом и толкают банки ко всяким сомнительным операциям. Потому что банковский бизнес становится низкорентабельным, особенно у малых и средних игроков. Им надо как-то выживать. И вот они пускаются во все тяжкие: отмывание, обналичка, вывод денег за рубеж. Я все-таки 22 года был президентом банка. И по моим оценкам, сегодня в банке половина людей не занимается собственно банковскими операциями. Они занимаются отчетами для ЦБ, внутренним контролем, внутренним аудитом, борьбой с отмыванием, общением ежесуточным с Росмониторингом, налоговой, прокуратурой. Только ленивый не запрашивает у банка информацию. А чтоб ее предоставлять, нужен специальный софт, квалифицированные кадры, высокие зарплаты. Поэтому золотые дни банковского бизнеса, если не считать несколько недель девальвации, когда можно было на курсе заработать годовую прибыль — эти счастливые времена жирных котов —прошли. И я абсолютно убежден, что жесткий регулятивный пресс только подталкивает банки, особенно маленькие, хотя грешат этим и большие, ко всякого рода полукриминальным деяниям.

Глава ЦБ РФ Эльвира Набиулина на пресс-конференции в марте 2017 года, где было объявлено о снижении процентной ставки до 9,75%. Фото EPA/Scanpix

– Все предприниматели России сегодня клянут высокую ставку рефинансирования, которую держит Центробанк. Из-за нее деньги дорогие, а значит, никто не идет за кредитами. Если никто не идет за кредитами, значит, банки не кредитуют. А если банки не кредитуют, значит, они перестают быть собственно кредитными организациями. И перспектива их существования становится не очень ясна, поскольку они не выполняют свою основную функцию.

– Ну, Маша, не стоит совсем уж сгущать краски. Скажем, кредитование физических лиц сначала действительно перестало расти. Впервые за 25 лет.  Где-то во второй половине 2015 и в 2016 оно слегка сократилось, но это буквально на 2 процента. Не то, что банки перестали кредитовать совсем, просто рост объемов кредитования сократился. Что касается кредитования юридических лиц, то была пауза, а сейчас оно вроде растет.

Но опять же, парадокс состоит в том, что в банковской системе гигантский профицит ликвидности. Сейчас уже банки не пользуются особенно деньгами Центрального банка. Задолженность перед регулятором в последние месяцы заметно снизилась. Задолженность перед Казначейством существенно снизилась. То есть банки не кредитуют не потому, что у них нет денег. При этом, конечно, все, что я говорю — это средняя температура по госпиталю. Это у крупных банков профицит ликвидности, у малых есть с ней проблемы. Понятно, что малые и средние организации сегодня не определяют ни лицо банковской системы, ни лицо экономики. Но в целом в отрасли денег много. А кредитование не растет из-за той самой неопределенности, из-за недоверия, из-за того, что ухудшились условия для бизнеса. Из-за того, что действительно нет надежных проектов, которые банки решились бы кредитовать. 

– Причины понятны, а следствия какие из этих причин? Так или иначе, получается, что деньги, накопленные банками, не идут в экономику, а ей это необходимо. 

 — А вот следствие — что наша экономика имеет один процент роста, а не, скажем, пять, которые очень нужны. 

 — И какой выход из этого?

 — Ну, в принципе, Центробанк делает правильно, сосредоточившись на борьбе с инфляцией. Потому что инфляция, как говорят, это налог на бедных, и в условиях неконтролируемой инфляции инвестиции не развиваются. Когда ты не можешь прогнозировать, что будет у тебя с выручкой через два-три года, то адекватно расчитать бизнес-план очень трудно. Но в целом нам необходимо создавать нормальный инвестиционный климат. Я прошу прощения за либеральные мантры, но это свободная судебная система, защищенная собственность, нормальное налоговое администрирование, а не налоговый рэкет. Снижение коррупционного давления. Вот ничего другого реально работающего, к сожалению, придумать нельзя. Но если говорить узко лишь о банковской системе, то, конечно, надо ослаблять банковский надзор. Сейчас отзывают лицензии пачками. При этом банки к моменту отзыва лицензии, как правило, выпотрошены. И у меня сразу возникает вопрос — а где же надзор-то был? Вспомните «Мастер-Банк». 

 — О нем все всё прекрасно знали на рынке. 

 — Да, и возникает подозрение, что или у надзора недостаточно профессионализма, или все гораздо хуже. И тогда возникает вопрос: а зачем тогда такой жесткий надзор, который добропорядочные банки заставляет тратить избыточные деньги на выполнение всех своих условий, если все равно цель предохранить клиентов от разорения их кредитных организаций не достигается. И АСВ (Агентство по страхованию вкладов — прим. «Спектра»), конечно, давно уже реальный банкрот. Если бы ему не давали все время государственную поддержку, то вся эта система давно бы рухнула. Поэтому, конечно, очень нужна дебюрократизация надзора и другая система рефинансирования. Нужно расширять рефинансирование под залог традиционных банковских активов. Не только сделки РЕПО, когда закладываются ценные бумаги, но и залог нерыночных активов. Грубо говоря, банк выдал кредит, если он соответствует критериям качества, попадает в первую группу риска, то ЦБ должен автоматически его рефинансировать. Справедливости ради надо сказать, что ЦБ это начал. Сейчас опять все сжалось. Сейчас ЦБ рефинансирует, но, во-первых, по высоким ставкам, а во-вторых, не в тех объемах, которые нужны. 

Андрей Нечаев, фото TASS/Scanpix

– А ставку-то, по вашему мнению, надо снижать?

– Конечно, надо. Если инфляция сможет закрепиться где-то в районе 4-х процентов, значит, в любом случае надо снижать. Но если инфляция сегодня 4, а завтра опять 10…  Еще раз повторю: у банков нет сегодня проблемы с деньгами. В 2015 году резко поменялось потребительское поведение россиян. Если в конце 2014-го был потребительский бум, и у нас за месяц товарооборот вырос на 5,2 процента, потому что люди кинулись покупать впрок. Где-то с середины 2015 года до середины 2016 они накапливали. Понятно, что это было накопление на черный день. Но вклады в банках росли безумными совершенно темпами. Другое дело, что они росли под высокие депозитные ставки. Сейчас коммерческие банки эти ставки заметно снижают. От пика конца 2014 года, когда до 25 процентов годовых в «Сбербанке» доходило, они заметно снизились. Сейчас там 7−8 процентов. Но факт остается фактом — денег в системе полно. В этом смысле говорить, что у банков деньги дорогие потому, что они дорогие у ЦБ — это такой пропагандистский ход сторонников в том числе той точки зрения, что нам нужна денежная эмиссия и целевое выделение средств на отобранные проекты по льготным ставкам. Я всегда говорю: включите меня, пожалуйста, в комиссию по выделению приоритетных проектов и льготных ставок! Это же прекрасно!

– В целом для российской банковской системы что принесут ближайшие месяцы? Каковы тенденции? Довольно печально видеть тотальное огосударствление и укрупнение системы. 

– Понятно, что в первой десятке ключевую роль играют государственные банки. Понятно, что ЦБ взял твердый курс на ликвидацию малых и средних банков. Но здесь я, с одной стороны, как бы адвокат малых банков, потому что, раз они протянули столько лет, значит, у них есть своя ниша: они облизывают клиентов, они работают с малым бизнесом. Но другое дело, что многие из них склонны к использованию всяких криминальных схем. Ну, так тут и включайте свой надзор. Но с другой стороны, у нас, конечно, смешная банковская система. Когда весь капитал всей российской банковской системы равен капиталу одного крупного американского банка… Понятно, что это болезнь роста, что российской банковской системе 25 лет. Но тем не менее.

Поэтому укрупнение — это вроде бы требование времени. Я думаю, что должно просто быть несколько уровней системы. Скажем, есть региональные банки, работающие в пределах одного региона. Значит, какие-то надзорные требования должны быть менее жесткими. Если он выживает в регионе, не сваливаясь в криминальные махинации, пусть спокойно живет. Еще нужны ограничения по операциям. Например, более жесткие нормативы по привлечению вкладов населения. Пусть работают в режиме кредитного кооператива и привлекают деньги с рынка. Можно придумать, как сделать систему гибче и не давя искусственно малых и средних игроков. 

– В заключение не могу не спросить вас про курс рубля. Интересные вещи с ним сейчас происходят. Все ждут его ослабления, поскольку фундаментальных причин для серьезного укрепления вроде нет, но рубль не сдается. 

– Ну, я тут сам несколько в растерянности. Потому что макроэкономический анализ говорит скорее в пользу плавной — не обвальной — девальвации. К тому же она нужна Минфину для бюджета. Чем слабее рубль, тем, соответственно, выше бюджетные доходы. Но нефть не падает. Поэтому я с нетерпением жду, выполнит ли Трамп свое предвыборное обещание снять запрет на добычу нефти в Мексиканском заливе и на Арктическом шельфе. Выполнит — будет обвал.

Читайте предыдущие материалы:

«Идеальный шторм». Экс-замминистра экономразвития об экономике России после трех лет санкций

Лечение от нефтезависимости. Партнер RusEnergy о санкциях, ценах на нефть и российской экономике

«Стопроцентное импортозамещение». Опыт выживания «Совхоза имени Ленина» под «ни на что не повлиявшими» санкциями

Продолжение следует