- На этой неделе переводят Часы Апокалипсиса, — пришло в понедельник сообщение в редакционный чат.

- Что, в Москве переводят часы?

- Да нет, часы Судного дня переводят. В Чикаго.

- Фух, а я думала, надо все встречи переносить на другое время.

Если вы тоже не знали, есть такой проект Doomsday Clock — его придумали в журнале Чикагского университета «Бюллетень ученых-атомщиков»: периодически на их обложке публикуется изображение часов, с часовой и минутной стрелкой, показывающих без нескольких минут полночь. Время, оставшееся до полуночи, символизирует напряженность международной обстановки и прогресс в развитии ядерного вооружения, а, собственно, полночь — это момент ядерного катаклизма. Их давно не переводили, но к началу 2023 года чикагские ученые поняли: когда, если не сейчас. Поэтому во вторник 24 января мы еще немного приблизились к концу.

И судя по нынешнему положению стрелок, времени у нас не очень много.

Поэтому надо успеть поработать. Мои личные часы Апокалипсиса — это, конечно, Moscow time zone, потому что по ним я работаю, а по рижскому времени — живу. Но первая проблема заключается в том, что такие люди, как я, живем на работе, поэтому по рижскому времени я только оправляю ребенка в школу и ложусь спать. Вторая — в том, что дело не только в часах, но и в синхронизации со всем, что находится в этой zone. И это теперь не всегда получается.

Какой-то популярный телеграм-канал на днях написал, мол, Варшавская-то теперь в Литве — понимаю, из империи плохо видно, что написано на карте мелким шрифтом, — но так получилось, что Латвия и Литва — это две разные страны, и, судя по штампу в паспорте, я нахожусь в первой. Хотя, если посмотреть на мой гугл-календарь, я застряла во временной дыре, где стрелка все ближе к Апокалипсису.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/SpektrPress

Например, только в понедельник у меня было шесть зумов, и три из них пришлись на 14 часов по Риге, потому что один был в 15 по Москве, второй — в 12 по Лондону, а третий — в 13 по Берлину. Жонглирование двузначными цифрами никогда не было моей сильной стороной, поэтому пришлось разводить совещания буквально руками. Я стала тем человеком, который все время извиняется, что перепутал время.

Еще хуже дела обстоят с моим рижским офлайном и рабочим онлайном — как только я не позорилась за последние три месяца: назначенные на время совещаний врачи; летучки, которые настигали меня посреди супермаркета Rimi с тележкой еды, потому что я опять перепутала часы и надеялась принести домой молоко до обсуждения нового номера Forbes Woman. А еще интервью, которые начинались прямо во время тренировки в бассейне, потому что в тот день в Риге перевели время, а я об этом просто не знала.

Но если с временным континуумом еще можно разобраться, проявив недюжинные умственные способности по сопоставлению часовых зон, то со смысловым и эмоциональным справляться все сложнее.

Например, прямо сейчас, пока я сижу в Риге на кухне и пялюсь в ноутбук шестой или двадцать шестой час подряд, в Москве идут съемки героинь в новый номер нашего журнала. Это и правда героини — они спасают то, что спасению почти не подлежит, это великие женщины, на которых одна только надежда в мире на грани Апокалипсиса — и, конечно, сердцем, головой и глазами я сегодня рядом с ними: продюсер и фотограф в режиме реального времени присылают мне кадры, из которых я должна выбрать те, что попадут в бумажный номер, который окажется на полках магазинов, где я больше не бываю и вряд ли буду в обозримом будущем.

За рукав худи, которое я, кажется, уже несколько дней не снимаю, настойчиво дергает сын: мама, у тебя звонит телефон. Беру трубку — это с местной почты, мне пришла посылка.

- Откуда?

Голос на том конце провода с сильным латышским акцентом замялся:

- Из России…

Согласна, это странное чувство, как будто кому-то удалось порвать временной и смысловой континуум: ведь не бывает посылок между Россией и Латвией, у нас даже дипломатических отношений больше нет. И только мы застряли на краешке медали, у которой сегодня точно две очень разные стороны.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/SpektrPress

Через месяц я попрошу отправить сюда еще одну посылку, ведь мои коллеги будут присылать мне селфи с новым номером, а я точно заплачу, потому что не смогу взять его в руки первой, прямо из типографии. На его обложке будут три героини, которые победят в премии, которую я придумала три года назад, чтобы показать, что от Петербурга до Владивостока живут поразительные женщины, которые вытаскивают со дна, из тлена и забытья все, что только могут поднять, наполняют это смыслом — и в итоге спасают тысячи людей вокруг себя. Каждый год я надеялась, что моя идея будет все менее актуальной, но каждый год мои надежды не оправдываются ни на грамм. И в этот раз я не отменила премию, потому что никакая политика не заставит меня обесценить работу этих женщин.

Кто-то из них делает в крошечном городке мебель для инвалидов. Другие сортируют б/у одежду, чтобы спасать экологию в Приморье. Третьи делают школу для глухих беременных женщин. Четвертые придумывают одежду для детей без конечностей. Четвертые отвлекают стариков от зомбо-ящика, придумывая им ремесленную подработку. Я прочитала 250 таких заявок за последнюю неделю, и много раз задавала себе вопрос: имею ли я право сегодня, в 2023 году, восхищаться проектами, сделанными в этих условиях, в это время, в этом месте?

И ответила себе очень просто: восхищалась ими, восхищаюсь и буду восхищаться.

А можно ли писать такой текст, находясь в Европе в 2023 году? Кажется, нет, но говорю же, я застряла в континууме, где кнопка переключателя времени и смыслов должна нажиматься так часто, что уже давно сломалась. И проблема в том, что за нас ее нажимают какие-то другие люди в фейсбуках, говоря, что теперь и где можно, а что не комильфо. И кажется важным иметь при себе персональный фонарик на батарейках, чтобы не потеряться в тьме чужого мнения о том, как тебе теперь нужно думать и жить.

«Наверное, ты отсюда себя чувствуешь более свободной в словах и работе?», — спросил меня недавно приятель. Парадокс заключается в том, что наоборот — я, находясь в безопасности, не имею права подвергать риску тех, кто остается там и вместе со мной делает смелые, важные и часто опасные штуки. Когда я была в Москве, я знала — если что, пойду на амбразуру первая. А вот позиция «с дивана все смелые» мне никогда не нравилась.

В конце концов, если однажды чикагские ученые переведут стрелки Часов Судного дня на полночь, с нами останется только наша внутренняя правда. А потом и ее не останется. И я наконец-то отдохну от зумов.

Я этого добилась. Юля Варшавская о соло-материнстве и коллективной миграции