Мосгорсуд отклонил апелляцию на арест режиссёра Евгении Беркович и сценариста Светланы Петрийчук. Сегодня Беркович жаловалась на плохое самочувствие, сказав, что ей больно вставать, — после чего судья разрешила ей выступать сидя. Журнал «Спектр» публикует выступление Евгении Беркович.

«Да, Ваша честь, спасибо, что разрешили сидеть. Постараюсь недолго, потому что больно.

Мы действительно семь месяцев находимся в тюрьме, и, помимо того, о чём говорила моя защитница, о чём говорила защитник Светланы, сама Светлана,  в дополнение этого дела об обоснованности в принципе избрания для нас меры пресечения, которая является, мягко говоря, очень сомнительной, я хочу ещё раз сказать.

О том, что моя семейная, жизненная ситуация такова, что моё нахождение под стражей является абсолютно катастрофой не только и, может быть, не столько для меня, сколько для нескольких совершенно беспомощных и совершенно точно ни в чём не виноватых и, собственно, не обвиняющихся людей. Мы говорим об этом в каждом судебном заседании.

В ответ — к счастью, я этого почти не слышу и не вижу, — но прилетает, что это спекуляция: Беркович прикрывается детьми, Беркович прикрывается стариками. Вот, собственно с каждой фразой всё сильнее вопрос: кто же прикрывается моими детьми и моими стариками, каждый раз мы говорим о моих девочках. У вас есть все эти материалы, потому что на последнее заседание с судьёй Рахматовым мы принесли очень много очень серьёзно задокументированного — и экспертиз, и справок, и так далее.

Мы говорили и говорим о том, что их состояние было плохим на момент моего ареста, потому что обе они имеют серьёзные диагнозы, не могу оглашать их в открытом заседании, но старшая дочь — инвалид второй группы, у младшей дочери есть тоже серьёзные диагнозы. То есть там в принципе всё было сложно и с момента ареста становится всё хуже и хуже. У младшей девочки именно на фоне моего ареста началась астма: она не могла самостоятельно дышать, у неё началась тяжёлая анемия, она лежала под капельницами — в общем она в плохом состоянии.

Женя Беркович на экране монитора в Мосгорсуде в Москве. Фото MAXIM SHIPENKOV/EPA/Scanpix/LETA

У старшей дочери, которая является инвалидом, тяжёлый психиатрический диагноз. Её состояние постоянно ухудшается, у неё тяжелейшие срывы. Я не буду описывать. Но, в частности, следователи, которые проводили обыск, — я не помню, был ли там на обыске наш старший следователь Полищук, я вообще плохо помню эти несколько часов, — но в общем они видели, как проявляется стресс у моей старшей дочери, — это опасно прежде всего для неё, и это становится хуже, хуже и хуже.

Мы вызывали в суд экспертов, психологов серьёзных, не каких-то там моих подружек и нянек, — это клинические психологи, они сделали серьёзную экспертизу — они говорят, что мы просто девочек потеряем, мы их уже теряем.

А это опасно для здоровья и для жизни. Я не бросаюсь такими словами, я уже довольно давно приёмная мама, мы прошли многое, я не говорю такие вещи для того, чтобы прикрыть себя, мне не нужно себя прикрывать. Мне нужно прикрывать их, чем я и занимаюсь.

Кроме того, мы каждый раз говорим о том, что на моём попечении находятся две бабушки 1934 года рождения. Вот у нас наступает 2024-й — то есть несложно посчитать, что в следующем году будет 90 лет одной бабушке. Второй бабушке не будет 90 лет уже никогда, потому что 10 дней назад она умерла.

И каждый раз мы говорили о том, что это чудовищно психологически тяжело для девяностолетнего человека. Кроме всего прочего, я не могу, находясь в СИЗО, заниматься их здоровьем. Моя мама — пенсионерка, мой отец живёт в другой стране, он тоже уже пожилой человек. Они были на мне и финансово, и морально, и социально — как угодно. Они — на мне.

Разные анонимные трупоеды много раз высказывались по поводу пиара — вот такой вот у меня пиар. Видимо, я сама себя посадила и очень радуюсь. Ну, теперь, видимо, они радуются — дай им Бог здоровья.

Женя Беркович. Фото Alexander Nemenov/AFP/Scanpix/LETA

Дальше я постараюсь рассказать об этом коротко, потому что мне вообще не хочется совсем об этом рассказывать. А произошло следующее — это напрямую связано с мерой пресечения. Это, собственно, и есть мера пресечения. Действительно, благодаря отчасти госпоже Москальковой, благодаря участию многих прекрасных людей, которых я не знаю, я не очень понимаю, как это произошло, но я этим людям благодарна. Правда, искренне благодарна.

Мне обеспечили возможность быть этапированной в Петербург для того, чтобы попрощаться с бабушкой, быть на похоронах. Я совершенно искренне уверена, что для тех людей, кто бы они ни были, которые всё это каким-то удивительным образом организовали, это был акт милосердия, я за него очень благодарна.

Но именно благодаря той мере пресечения, которая была избрана судьёй Рахматовым, акт милосердия превратился в акт пытки. Такими словами я стараюсь не бросаться и за семь месяцев ни разу не говорила о том, что пребывание с СИЗО — это пребывание в пыточных условиях, хотя условия, конечно, чудовищные. В данном конкретном случае это была пытка.

Если не вдаваться в подробности, то ровно сутки, даже 25 часов, я провела в клетке автозака, которая не отапливается, у меня не было с собой тёплых вещей, потому что я не знала, куда едем, где мои защитники, я не знала, где я. А это клетка такая железная, кусок такой железной коробки метр на два примерно, в которой невозможно стоять, невозможно нормально сидеть — больно. Поэтому сейчас, прошу прощения, я не могу сейчас вставать и садиться — могу, но это больно. Там невозможно спать. И там очень холодно, потому что там нет отопления. Оно есть где-то у конвоира, но там его нет. У меня не было тёплых вещей. Единственные тёплые вещи, которые были, мне не разрешили взять с собой в машину, потому что они не соответствуют. Платок нельзя, потому что его можно сложить, тогда он будет похож на шарф, а шарф нельзя. Вот я сидела в лёгкой куртке и в осенних кроссовках сутки.

У меня не было с собой еды, если не считать банки замёрзших консервов 2022 года рождения, которую мне выдали с собой. Я не знала, куда я еду. У меня просто не было возможности эту еду где-то добыть, у меня не было воды. Но даже если бы у меня была вода, я бы её не стала пить, потому что… прошу прощения, что мне нужно рассказать такие подробности, но за сутки, за 25 часов меня вывели в туалет два раза».

После этого судья Мосгорсуда Наталья Никишина прервала Беркович и спросила, о каких следственных действиях идет речь и куда ее везли. Беркович ответила, что ее везли в Санкт-Петербург на похороны бабушки.

«То есть не предполагалась ваша поездка, но ваши кто-то близкие люди или кто-то договорились о том, что вас отвезут все-таки на похороны. То есть вы благодарны были тому, что вы были на похоронах. А сейчас вы высказываете свои претензии по поводу того, каким образом вас доставили на похороны к бабушке. Что я вообще, кстати, слышу впервые. Это, я так понимаю, надо писать письмо в адрес правоохранительных органов, каким образом у нас человек, содержащийся под стражей, присутствует на похоронах. То есть какими законами и нормами, когда человек находится под стражей, руководствовался следственный орган о том, чтобы вас доставили на похороны к бабушке. Правильно я понимаю? А сейчас вы высказываете мне претензии о том, что вам не предоставили условий для того, чтобы вас доставили», — сказала судья.

«Я прекрасно осознаю, что, что бы я сейчас ни сказала, я буду для вас, Ваша честь, ещё для каких-то людей неблагодарной скотиной, но, знаете, у меня нет сил сейчас на то, чтобы быть печатными пряником и всем нравиться, если меня пытают, — я об этом говорю, считаю необходимым об этом говорить. Дело, как мы, наверное, все понимаем, не в личном Вашем отношении, Ваша честь, ко мне и так далее, а в законности, справедливости и обоснованности нашего всё ещё нахождения под стражей в течение семи месяцев.

Я могу быть какой угодно, но бабушка умерла.

Я могу быть какой угодно, но ребёнок не может дышать, задыхается и лежит под капельницами.

Я могу быть какой угодно, но другой ребёнок ломает мою мебель, ранится, находится в чудовищном, тяжелейшем уже не психологическом, а психиатрическом состоянии.

Я могу быть при этом какой угодно. Очень плохим, неприятным человеком, но я не преступница. И в целом мы это вообще сейчас не обсуждаем, преступница я или нет. Я свою вину не признаю, а преступница я или нет, будет решать не ваша смена. У меня на этом всё, спасибо».

Экспертиза от «зубнолога». Александр Панчин о заключении деструктологов по делу Беркович и Петрийчук