Согласно последним исследованиям социологов «Левада-центра», 44 процента россиян хотят прекращения военных действий на Украине. За их продолжение ратуют примерно столько же – 48 процентов. При этом если в начале войны россияне находились в шоке, то сейчас обыватель пытается не думать о войне и просто выкинуть ее из головы.
О психологическом состоянии российского общества через полгода после начала войны «Спектру» рассказал Александр Асмолов – российский психолог, исследователь, заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии МГУ.
− Прошло шесть месяцев после 24 февраля. Очевидно, что российское общество по отношению к «спецоперации» разделилось. Можно ли как-то классифицировать реакции россиян на происходящее, с точки зрения психологии?
− С самого начала СВО, как показывает ряд социологических исследований, произошла поляризация психологических установок различных социальных групп. Тут выделяются оригинальные работы антрополога Александры Архиповой (автор телеграм-канала «(Не)занимательная антропология») о повседневном поведении россиян спустя полгода с начала СВО.
Вместе с тем, хочу обратить внимание, что социологические исследования фиксируют, как правило, мотивировки, а не подлинные мотивы поведения различных людей.
− Чем одно отличается от другого?
− Мотивировки передают, прежде всего, те или иные защитные реакции людей, скрывающие подлинные мотивы их поведения. Социологические исследования показывают лишь то, какого рода мотивировки преобладают в ситуации СВО у разных социальных групп.
На первом месте «уникальная притерпелость» к ситуации кризиса как социальная адаптация по отношению к СВО. Если вы пройдетесь по улицам в разных городах России и всмотритесь в лица людей, то по поведению, по беседам в кафе или в других публичных местах вы далеко не всегда угадаете, что таится в глубинных установках сознания людей, какая мощная борьба мотивов, приводящая, в том числе и к ментальным семейным войнам, разыгрывается в связи с СВО. На первый взгляд, люди продолжают привычно жить, готовиться к школе, посещать театры, прилипать к экранам телевизоров и ездить отдыхать туда, куда еще не мешают ездить наложенные на Россию санкции.
В первые месяцы после 24 февраля социологические опросы диагностировали подъем патриотических настроений, который происходил на фоне мощной телепропаганды и часто такого недооцениваемого канала воздействия как «сарафанное радио». Во многих городах России, в том числе в провинции, по-прежнему невероятно важно, что скажет «Марья Ивановна». Вместе с тем, главным образом именно телевидение продолжает формировать доминирующие социальные установки населения. Оно приводит к тому эффекту, который психологически точно описан в произведении Виктора Пелевина «Зомбификация».
− Получается, правы те, кто утверждает, что достаточно отключить государственные телеканалы, и настроения россиян радикально изменятся?
− Повторюсь: когда психологические установки тех или иных социальных групп в России сводят только к пропагандистским эффектам телевидения, то складывается искаженная упрощенная картина российского менталитета. Вновь обращусь к исследованиям Александры Архиповой, которые показали, как воспринимаются последствия СВО через перегруженное различными мифами чувство социальной справедливости. В этой оптике у сильного всегда бессильный виноват.
«Сарафанное радио», в котором доминируют установки люмпенизированной социальной справедливости, приписывает жертвам СВО самые устрашающие демонические черты, неосознанно изображая эти жертвы как носителей агрессии, зловещих замыслов, бесов, химер и демонов. Эффект «сарафанного радио» приводит и к тому, что многие жители России ощущают себя «без вины виноватыми». Благодаря действиям СМИ и «сарафанного радио» в массовом поведении многих людей аффект начинает одерживать победу над интеллектом.
− Несколько месяцев назад появился тезис о «коллективной вине» всех россиян за те трагические события, которые мы наблюдаем. Одни считают себя виновными, даже если выступают против спецоперации, другие отрицает сам факт существования такого понятия как коллективная вина.
— Это чувство коллективной вины действительно возникает, но в особых формах. Если вы обратите внимание на такой индикатор как исчезающие с прилавков аптек антидепрессанты, то станет очевидно, что многие люди осознанно или не осознанно испытывают глубокую растерянность, депрессию и пытаются заглушить ее с помощью тех или иных фармакологических препаратов.
Важно не только и не столько чувство коллективной вины, которое на примере разных происходящих в истории конфликтов проанализировано в таких, посвященных изменению сознания немцев после Первой и Второй мировой войны, классических трудах как труды Карла Ясперса и Ханны Арендт. Ныне вопрос об общей виновности разных представителей населения России оборачивается не столько чувством «коллективной вины», а совсем иным чувством — чувством коллективной обиды.
Разные люди размышляют: «Да, там происходят тяжелые события. Да, там трагедия, но что я могу с этим сделать? Могу ли я, должен ли я стать Александром Матросовым, жертвующим собой и семьей ради того, чтобы остановить эти события? Вместе с тем, именно нас, говорят в данном случае представители определенных социальных групп в России, превращают в «козлов отпущения» за СВО. Именно нас лишают возможности выехать в Европу, получить шенгенскую визу, приобрести иномарки и т.п.».
Отсюда и возникает у обывателя вместо чувства коллективной ответственности и вины — чувство коллективной обиды. «Да, в мире происходит трагедия. Да, мы не можем её остановить, но почему к нам не относятся, как к индивидуальностям? Почему западный мир делает нас ответственными за действия различных политиков? Почему в ответ на существующую в России американофобию, европофобию, украинофобию — на Западе возникает мощная русофобия?».
Иными словами, приходится констатировать, что западная пропаганда, сама этого не рефлексируя, невольно продуцирует «эффект отзеркаливания» российской пропаганды и российского «сарафанного радио». Отсюда и возникает вместо чувства коллективной ответственности и вины за происходящее совсем иное чувство – комплекс коллективной обиды.
Отмечу, что, когда любая пропаганда работает обезличено, деперсонализированно, т.е. ориентируется не на личность, а на этничность, на ту или иную конфессиональную или социальную принадлежность, она порождает агрессивные установки, в том числе комплекс коллективной обиды. В результате, как это ни парадоксально, западная пропаганда способствует усилиям российской пропаганды, вольно или невольно конструируя мир Запада как мир коллективных врагов России. Тем самым она помогает возникновению в менталитете России особого психологического сплочения против стран Запада − сплочения на основе комплекса коллективной обиды, порождаемого обезличенными пропагандистскими технологиями.
Например, ряд западных политиков, предлагая поголовно лишить граждан России выезда за пределы страны, приводят к возникновению известного в социальной психологии «эффекта сукиного сына», против которого сплачивается разрозненная ранее социальная группа.
Отмечу еще один феномен, который нужно учитывать для понимания ментальных установок России в условиях СВО. Этот эффект называется «чувством выученной беспомощности». Его психологическую суть наглядно передает поведение Марьи Искусницы в одном из детских фильмов, которая, будучи загипнотизирована демоническими силами, то и дело повторяет: «что воля, что неволя - все одно». Эффект выученной беспомощности приводит к тому, что люди впадают в депрессию и считают, что от их собственных действий в ситуации катастрофы абсолютно ничего не меняется.
− Как с течением времени меняется отношение к спецоперации? Справедливо ли утверждение, что чем дольше она длится, тем больше появляется ожесточения в обществе?
− Любые события, подобные СВО, являются триггером к резкому всплеску агрессивного поведения людей. Иногда оно проявляется в скрытых формах. Иногда оно выплескивается наружу. Учащается количество ситуаций, когда достаточно одного слова, чтобы человек пошел на преступление. Например, в Сургуте велосипедист сделал замечание прохожему, который бросил окурок в неположенном месте. В ответ он получил нож в спину и умер. Подобная аффективная агрессия наблюдается все чаще и чаще.
Еще одна доминирующая психологическая установка – это «эффект схлопывающихся перспектив». Все более и более мучительным становится вопрос: что же будет завтра? Мы живем в мире непонятного завтра, где оказались и Россия, и Украина, и многие другие страны. Многие начинают воспринимать окружающую действительность как мир абсолютного зла.
Александр Асмолов. Скриншот видео YouTube Студия ЦОС I Официальный канал РАНХиГС
− Что подразумевается под этим мрачным термином?
− Абсолютное зло – это отсутствие альтернатив, приводящее людей к чувству беспомощности и утрате смысла жизни. В связи с этим у многих людей на осознанном уровне, но чаще на уровне неосознанных установок поведения, возникают страдания от бессмысленности жизни и чувства полной беспомощности в мире непонятного завтра. Это одна из самых драматических характеристик нашей ментальности в ситуации катастрофы.
− Вы упоминали про депрессивное состояние, которое возникло у многих в России. Да и не только, наверное, там. Многим хочется «спрятаться в домике», закрыть глаза на происходящее и проснуться, когда кошмар закончится. Что вы посоветуете в этой ситуации сделать?
− Когда-то в ситуации всемирного потопа Ною удалось сконструировать ковчег, на котором самые разные представители жизни на земле смогли совместно пережить потоп. Чтобы ответить на сложнейший вопрос о том, как избавиться от социальных фобий и неврозов во сне и наяву, прежде всего хочу обозначить свою собственную позицию как экзистенциального антрополога.
Целый ряд мыслителей пытались найти пути преодоления бессмысленности жизни. Они говорили о том, что самый страшный приговор – это приговор, который выносит сам себе человек в ситуации абсолютного зла – приговор к бездействию. Как только вы начинаете действовать, вы тем самым создаете альтернативы абсолютному злу.
Когда я вижу людей, поставивших сегодня в России удивительные спектакли, например, пьесу «Сергей Образцов» в театре Образцова (в ней показывается, как в самых тяжелых тоталитарных системах люди оставались людьми), я вижу, как искусство, театр, одерживают победы над абсолютным злом. Я вижу лица зрителей, вдохновленных этим искусством и видящих, что любая тоталитарная система имеет не только начало, но и бесславный финал.
Во время экономической депрессии в США известный социолог и психолог Джекоб Морено издал книгу «Кто выживет?», и ответил: «Выживет, кто творит». Один из создателей экзистенциальной психологии Виктор Франкл в лагере смерти создал книгу, которая символично называется «Сказать жизни «Да!»: психолог в концлагере».
Ситуация зла является абсурдом, и на борьбу со злом ни раз приходил театр абсурда, предлагая сквозь призму парадоксальной иронии вглядеться в бесконечные горизонты жизни. В связи с этим не лишне упомянуть книгу известного психотерапевта Пауля Вацлавика «Как стать несчастным без посторонней помощи». Совсем недавно вышла в свет мудрая книга «Так можно: сохранить себя в разговорах на конфликтные темы» (Анатейша С, Ким, Алисия М. Дель Прадо). Для меня также значимы практики понимающей психотерапии, предложенные моим коллегой Федором Василюком, автором книги «Психология переживания: анализ преодоления критических ситуаций».
Во всех этих психологических и антропологических практиках проводится мысль, что именно забота о значимых других [людях, которые имеют важное значение для жизни индивида, влияют на нее] является самым важным социальным действием, которое позволяет изменять депрессивные установки поведения.
Забота о других, о близких — вот та социальная самотерапия, которая поможет преодолеть абсолютное зло. Охвативший человечество кризис, как и любой другой кризис, непременно пройдет. Он − временный. За этот период, чтобы не происходило, надо успеть помочь хоть кому-то из нуждающихся в помощи. Я знаю, как, например, работают и в России, и в Украине волонтеры − психологи, пытающиеся помочь беженцам. Они пытаются сделать так, чтобы у беженцев появилось главное, без чего не существует никакой жизни: надежда на будущее. Надежда, что ситуация «непонятного завтра» будет преодолена.
Опыты истории, каким бы кошмарными они не были (ГУЛАГ или Холокост), доказывают, что даже в подобных ситуациях у человечества есть перспективы. Мой друг, один из самых замечательных педагогов России, Евгений Ямбург сказал, что в этой ситуации у психологов и у учителей должна сложиться мощная установка «трагичного оптимизма». Именно она поможет преодолеть те кризисные ситуации, в которых оказались различные люди, различные личности во многих странах мира.
− Это, наверное, ответ на ещё один мой вопрос о неприкаянности. Сейчас действительно в разных уголках земного шара у многих россиян появилось ощущение, что они везде чужие. Дома, потому что они против спецоперации, за границей, потому что русские.
− Только вчера я получил письмо из США от одной из моих коллег. Она поражается теплоте и любви, с которой её в этом месяце приняли в одном из университетов. Она нигде не сталкивалась с русофобскими установками. Можно сказать, что ей повезло, но мне хочется верить – этот опыт не уникален. Там, где люди сами являются личностями и где они ценят личностный выбор, где в голове у людей не срабатывает матрица пропаганды, там нет ни украинофобии, ни русофобии. Люди делают свой выбор, а не ложатся под каток матрицы пропаганды и «сарафанного радио».
Александр Асмолов. Фото Wikipedia
− Противостоять пропаганде в России до 24 февраля очень помогали публичные дискуссии. Они позволяли не только искать единомышленников и выстраивать новые социальные связи, но и производили серьезный терапевтический эффект. Чем их можно сегодня заменить, когда публичная рефлексия стала просто опасной?
− Публичные дискуссии продолжаются, но они происходят в иных альтернативных формах. В буквальном смысле блокировка возможностей на иную мысль, или иное мнение (как это произошло с моим коллегой Леонидом Гозманом, который недавно оказался под арестом на 15 суток) привела к резкому увеличению альтернативных каналов коммуникации в разных социальных сетях.
Именно социальные сети стали океаном публичности, позволяющим прорваться поверх барьеров пропаганды и «сарафанного радио». Да, это виртуальная публичность. И там есть всё, что угодно. Но сегодня сети преодолевают главное – «триумф изоляционизма», который переживает Россия. Публичность в интеллектуальных сетях (мне близок этот конструкт известного социолога Рэндалла Коллинза) невероятным образом нарастает. К альтернативным каналам коммуникации относятся с жадностью. В ситуации блокировки информации и отсутствия публичности нарастает известный психологический эффект «запретного плода».
Когда-то мы провели один эксперимент. На нетронутой лужайке поставили табличку: «Ходить по лужайке строго запрещается». Буквально на следующий день цветы на ней были вытоптаны. Ситуация блокировки и жестких репрессий приводит к эффекту «запретного плода». Он хорошо известен в психологии.
Чтобы противостоять любой пропаганде, самое главное − понять, что любая военная катастрофа приводит, как об этом предупреждала известный поэт и филолог Ольга Седакова, к растворению «вещества человечности».
На днях произошло еще одно трагичное событие. Ушел из жизни Михаил Сергеевич Горбачев. Это вызвало немало различных реакций. Я же хочу лишь закончить наш разговор словами о Михаиле Горбачеве, которые мне подарил мудрый актер и мой близкий друг Вениамин Смехов: «Слово “человечность” ни у одного из правителей нашей страны, кроме Горбачева, не входило в режим дня. Михаил Сергеевич изгнал бесов Страха и Срама из ежедневного обихода в СССР».
Обладая трагическим оптимизмом, верю, что слово человечность рано или поздно вернется в нашу с вами реальность.