На рубеже XVI-XVII веков, в позднем Ренессансе, когда все уже утомились от повсеместной красоты, раблезиански наелись досыта, рубенсово натрясли рыхлыми хлебами сытых лиц, устали выписывать красивую красоту в красивой позе на фоне красивых пейзажей, появился маньеризм. Это был, по сути, первый опыт концептуального искусства. Художники остервенело утрировали все красивое, делали еще более изящными изящество и красоту, насыщали бо́льшим напряжением позы, а краски сделали малореальными. Надоела всем эта повсеместная гармония пропорций и естественная красота в сочетании с техническим совершенством и мастерством!

Распятие с Девой Марией, святыми и ангелами Рафаэля. Фото AFP / Scanpix / Leta

Сегодня произошло то же самое, только нельзя же уже повторяться. Поэтому, мир, привычно наевшись фотографической красоты, наигравшись со сверхмощным фотоаппаратом, чтобы не сойти с ума от этого совершенства, баланса ради — захотел качнуться в обратную сторону. В сторону трэша — концептуального уродства и воинствующего глумления.

Мы отсчитываем свою историю начиная с первобытного мира, который являет собой неразрывное пребывание в природе и с природой. Об этом издревле напоминают символизм, подражательная магия, а с ней и обряд. Потому что он нужен для единения с природой через связь частного с общим. Совершая обряд, отождествляем свое бренное с прекрасным и вечным.

И всякая творческая деятельность спровоцирована ритуалом. Фотография есть техническое отражение поиска образа идеального, того, что напомнит о совершенстве, свяжет реально существующее с воображаемым, создаст то, чему изначально и в помине неоткуда было взяться. Мода привносит непрактичное в бытовое.

Искусство способствует сопричастности и отождествлению —  с тем, что являет. Что зритель там находит, с тем он себя и сопоставляет. Это — простое свойство человеческого восприятия. Мы видим игру света и тени на фотографии — и реагируем на это внутренним резонансом. Рассматриваем чарующие пейзажи ландшафтного разнообразия — и воображаем себя его частью.

Модный флешмоб Пьера Гарруди в Лондоне. Фото Zumapress / Scanpix / Leta

Роль искусства, несомненно, может быть исцеляющей, будучи способной примирить нас с несовершенством и конечной природой этого мира. Фотография это такое «tiramisu», в том смысле, что «тяни меня вверх». Одноименное пирожное означает именно это в том смысле, что оно до того хорошо, что столик в кафе с белым блюдцем, занятым этим кусочком рая — никакой не столик вовсе, а взлетно-посадочная полоса на пути к небесам. Все, что учит справляться с несовершенством здешнего мира.

В историческом контексте пиетет к фотографии прослеживается на заре ее развития. Когда нужно было долго удерживать взгляд и позу, застыв минут на сорок для постановочной, часто групповой съемки. А в ХIХ столетии она только постановочной и могла быть. А раз групповая, то массовость действия способствует выстраиванию общей драматургии. Целая космогония образов, античный театр в действии — ведь именно в нем маски не менялись на протяжении всего представления.

В моде и на фотографиях век спустя (1960−1980-е) уже есть место естественности, но и стремлению к наивысшей точке — к красоте, прекрасному, как из кино, из сказки. Гламур — реакция на случившуюся в начале ХХ в утрату аристократической культуры. Но, поскольку эта реакция стала проявляться с середины прошлого века, во время слияния понятий и явлений, тотального распространения и умножения информации, то и сама она приняла характер массовости и поп-культуры. Фотография и мода — виды искусства, приятно и тревожно сосуществующие на грани охвата действительности и стремления к совершенству. Второе по-прежнему недостижимо для профана, первое дано каждому. Как это может проявляться в чем-то одном? Гламур — сочетание поп-культуры и роскоши. Тиражирование гламура стало доступным в первую очередь благодаря фотографии. Красивые постановочные фотографии моделей, сессии для рекламы и журналов захватили мир. Случился когнитивный диссонанс, смысловое наложение противоположных понятий. Явление, возможное только в наше время.

С середины ХХ века люди стирают границы явлений, понятий и образов. Объединяют Восток и Запад (перемещаясь физически и идеологически), мужское и женское (и так понятно), сакральное и повседневное. Нивелирована недостижимость и святость искусства. Поэтому именно начиная с ХХ века каждый — художник, автор, писатель, режиссер и фотограф. И неслучайно, что Интернет, дающий каждому возможность охвата Земли за секунду, появился именно в конце ХХ века.

Раз каждый — автор и художник, то и разделения на чистое искусство и утилитарные вещи больше не существует. Гламур, будучи популяризацией роскоши и блеска, являет собой одновременно и поп-культуру, и элитарность. Это одновременно и массовое, и уникальное явление. И культура, и продаваемый тренд. И то, что можно множить и тиражировать, и то, к чему стремятся, как к высшей цели.

Гламур в фотографии это как портреты реальных людей в сюжетах алтаря Ван Дейка в Генте. Как Караваджиевы портреты красивых цыган, дерзких воров, очаровательных попрошаек и привлекательных святых, одинаково напоминающих страстный и хулиганский, гениальный и преступный образ самого художника.

Джонатан де Вильерс с 1990-х снимает фэшн-моделей — недостижимый образ, идеальное совершенство, к которому бешено стремилось человечество еще поколение назад. Модели — эфемерные существа, но все же из плоти и крови, значит, на таких, как они, можно стать похожим. Или желать их увидеть, коснуться, это подарит веру, что, раз они существуют, ты можешь стать одним из них.

Versace отказался от использования натурального меха при пошиве одежды

Но дело происходит в наше время, поэтому его модели не порхают беззвучно по подиуму, едва касаясь призрачными стопами подиумного языка. Джонатан де Вильерс снимает их в ярмарочно пестрых шубах на фоне стеллажей в супермаркете. В тугих лосинах и париках — напротив кассы. Вот вам и синтез — богиня из Древней Греции, мисс Совершенство из журнала, недостижимая героиня грез и мечтаний — средь бала будней. Отощавшая Венера Джорджоне на ваших условных подушках. Сакральное? Да. Повседневное? Еще как!

Ник Найт тоже снимает моделей. Но он не теряет связи с их естественной средой обитания — не вырывает тонконогих красоток из их контекста. Его объектив выхватывает красавиц как раз между выходами на подиум, во время показа. Найт оживляет фотографией этих красоток будто с полотен Дега — в тех же пачках и платьях, дурманящих воображенье нарядах. Будучи совершенными героинями запредельного, модели Найта остаются живыми людьми. Современными нам, с эмоциями, мимикой, жестами и чувствами. В том же «здесь и сейчас», в котором существуют и остальные.

Но чуть раньше (в масштабах вечности это вообще накануне) Коринн Дэй приучила мир к так называемому «героиновому шику» — снимая и без того тощих моделей в утрированно гранжевой подаче. Сквозь призму ее восприятия эфемерность красоток выглядела не божественным откровением, не отзвуком заоблачных высот, не сказочной мечтой. Напротив — в своих работах (самые известные — портреты Кейт Мосс) Коринн сталкивала мечту о почти бестелесной красоте с бунтарством и духом панка, хиппарства и беспредельщины.

Филип Грин, бывшая модель Кейт Мосс и ее сестра Лотти Мосс сидят в первом ряду перед уникальным осенне-зимним дефиле Topshop 2014 во время Лондонской Недели моды 16 февраля 2014 года. Фото REUTERS / Scanpix / Leta

Изысканные красотки валяются — другого слова и не подобрать — на ободранных диванах, на фоне облезлых обоев и стен с облупившейся краской. Дымят сигаретами, стоя в драных джинсах и грубых ботинках. Кривляются в подворотнях. Смотрят в объектив прекрасными глазами с синими кругами, намекая на смертельно опасные привычки. Посыл Коринн кажется наиболее простым и ясным — в 90-е, на волне глобального безумия увлеченности фэшн-индустрией, гламуром и райком топ-моделей, миру требовалась срочная инъекция. Прививка от гламурного бешенства, заземление, условная тяжелая подошва «Мартинсов» к невесомому пышному платью небесной красавицы. Дэй не то, чтобы посмеялась на вступающим в фазу диагноза мира, купившегося на цацки гламура. Британская легенда фотографии просто выкупила разум общественности у мирового безумия. Показав бунтарски грязноватым антуражем фотосессий с прелестницами, что они — тоже люди. Да — модели (божественны, сакральны, волшебны), но и, черт возьми, люди, с дефектами, недостатками. Несовершенством.

Ибо совершенство — есть смерть. Легкая траченность возвращает в реальность, успокаивает, гармонизирует. Дает жизнь. Потому что мечта умирает, когда исполняется. Вот она и умерла. И сегодня вовсю разлагается.

Потому к нулевым маятник качнулся в другую сторону — пиетет к красоте остался только в традиционных культурах. Остальной же мир, так называемый, индустриальный (или экономически развитый), где стремление к ней исчерпало себя еще в Ренессансе, а гармоничное и последовательное искусство застрелилось из ружья концептуализма в середине ХХ века, красоту воспринимает как трэш. И трэш теперь — вместо нее. Куда деваться, если все самое красивое, кажется, уже снято? Самым красивым образом. Легче всего кинуться не в процесс, а в регресс. В ту самую комедию масок.

Это демонизация образа в деградации творчества. Игра в чертей, типа «мне не страшно». Страх можно живописать, можно его сторониться, можно его культивировать, отодвигая его от себя, отстраняя себя от него. Себя защитить, выбросив в общество. Это больше не мои уроды не моей страны. Кто пальцем ткнул в вора — тот как бы не вор. Опять-таки — как в искусстве акына — «что вижу, то пою». Мы сопоставляем себя с тем, что видим. Художник предоставляет нам возможность сопоставить себя с тем, что у него получается. Получается не «тяни меня вверх», а… Ну, ладно.

Просто мы, как люди Возрождения когда-то, захлебнувшиеся своим концептуально-гламурным маньеризмом, захлебнулись красотой топ-моделей 1990-х. Они и правда, впрочем, сослужили нам не совсем добрую службу. В погоне за нереальностью их красоты мир устремился к порочной практике анорексии (думаю, уже всем известное явление), танорексии (психологическая зависимость от наличия загара), мейкап-мании (зависимость от декоративной косметики), юномании (зависимость от радикальных методов омоложения, пластических операций, инъекций красоты), фитнес-мания (болезненное пристрастие к занятиям фитнесом), дисморфофобии (когда мы недовольны собой в Сети и бесконечно себя фильтруем).

В сегодняшнюю актуальность стоит добавить бодипозитив, гендерное разнообразие, моделей с витилиго, плюс-сайз, Гошу Рубчинского с его гоп-стоп-стилистикой. Наблюдая за его показами то и дело хочется протереть глаза — эй, это точно фэшн-шоу, а не сходка пацанчиков?

Модель плюс-сайз. Фото Markus W. Lambrecht / Scanpix / Leta

В 2018 году неожиданным героем модного тренда стал 19-летний Всеволод Черепанов из Бишкека по прозвищу Север. Британский журнал Dazed&Confused составил список топ-50 самых модных людей мира, на 45-ю позицию поместив Всеволода. Он живет в Лондоне, снимается у лучших фотографов и даже явил миру свой собственный модный бренд. Что еще? Возрастные модели, модели-трансгендеры. Victoria`s Secret сначала решает сворачивать свои легендарные показы, а после сдается и допускает на подиум тех, кто категорически не вписывался в концепцию бренда и шоу.  И мы видим постер к новому показу: на нем прекрасные новые девушки-ангелы — беременная, полная, черная, возрастная, лесбиянка, с протезами.

Регрессировать всегда проще — просто потому, что знаешь куда пятиться. Как и разрушать — проще, чем созидать. Автор, мыслящий деструктивно, на время все же действительно созидает — реакцию, эмоции, шум. Но видимой плотной энергией это не обладает. Автору приятен шум, и это понятно. Так же ему приятна мысль, что он — все-таки автор. И неважно, что он может быть не знаком с гармонией, сечением, пропорциями и теорией цвета. Законами физики, оптики, композицией и так далее. А может быть, и знаком! Этого все равно никто не увидит за ржавыми конструкциями и драной мебелью фона, неумытыми лицами и неухоженными телами.

Творя трэш-искусство, можно затуманить собственную некомпетентность, если она все же есть. И отстраниться от всего страшного и злого, перенеся это на фотоснимок. И, если кто-то чего-то не понял, так это он просто не шарит в концептуальном искусстве.

Высокая чеченская мода пришла в Париж. Репортаж у парадного подъезда Hotel Le Marois, где прошел модный показ Айшат Кадыровой, дочери главы Чечни

Каждое новое явление в искусстве — противоположно предыдущему. Правда, всякий раз оно — обогащено новым. Поэтому процветание чернухи и трэша в фотографии — это не хорошо и не плохо, а так, как есть. И это пройдет.

Самым урожайным на обновление модной индустрии стал 2018 год. На обложке журнала Stylist в честь 400-го выпуска появилось изображение робота. Это поистине знаковое подтверждение того, что мир перенасыщен красотой, он устал от нее и, за неимением большего или лучшего, выбрал самый простой путь — ушел от красоты. Она, известно, в глазах смотрящего. Но если в гламуре и топ-моделинге 1990-х с богинями красоты мы эту красоту видели сразу и наотмашь, то сегодня нужно хорошенько всмотреться, чтобы ее найти. И дело не в красоте новых моделей — они прекрасны — а в том, что за концептуальной устремленностью прочь-от-привычного-во-что-бы-то-ни-стало, утрачивается нечто важное. То самое «тяни меня вверх». И поэтому вместо лица красивой женщины на обложке журнала мы видим изумленное собственной мертвости изображение робота.

Любой бунт прекрасен возможностью заземлить поклонение благополучию. Потому что если все время «тянуть вверх», кто же тогда, как говорится, в лавке останется. Так что в искусстве все будет здорово, рано или поздно. Так или иначе.