Книги живут дольше, чем государства. Значительно дольше. Это непреложный факт. Поэтому когда тот или иной правитель запрещает того или иного писателя, ту или иную книгу — это не столь даже преступно, сколь просто глупо. Это все равно как запретить галактику Млечный Путь или созвездие Большой Медведицы.

Можно, конечно. Можно запретить людям смотреть на звезды, можно переписать учебник астрономии и доказать, что Большая Медведица есть вовсе не действительно существующее содружество звезд, а умозрительное построение древних астрономов — и это даже будет правдой. Но Большой Медведице все равно, она сияет в небе впечатляющим ковшом и совершенно не заботится о своей популярности.

Сейчас в это трудно поверить, политические высказывания писателей кажутся слишком насущными и важными, но на самом деле они не имеют значения — имеют значение только книги, вернее истории, рассказанные в них.

Сейчас сторонникам Путина кажется, что Акунин и Быков ведут себя отвратительно и надо их запретить, но запретить их нельзя — книги живут дольше, чем государства. Противникам Путина, наоборот, кажется, что отвратительно ведет себя Захар Прилепин, и за это книги его подлежат забвению. Но нет, с книгами ничего не поделаешь, они не то что совсем уж вечны, но как звезды — живут значительно дольше людей и даже значительно дольше государств, причем вне зависимости от того, прогрессивны ли были политические взгляды их авторов.

Не будет никакой России, а книги останутся — и Акунин, и Быков, и Прилепин. Может быть, будут выходить миллионными тиражами, может быть, станут предметом интереса лишь горстки узких специалистов, может быть, веками просуществуют в безвестности, а несколько веков спустя вдруг опять обретут популярность, как случилось, например, с музыкой Баха, которая на двести лет была совершенно забыта, а потом вдруг сделалась краеугольным камнем европейской культуры. Важно и непреодолимо то, что русские книги будут существовать тогда, когда государство Россия существовать перестанет.

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press

Да не кипятитесь вы — с Украиной все то же самое. Сейчас кажется невозможным простить Пушкину стихотворение «Клеветникам России», кажется естественным снести памятник ему в Киеве, но пройдет время, и никакой Украины не будет, а Пушкин будет. Так бывает всегда. Книги живут дольше, чем государства. Поэтому запрещать их — не то что варварство, хотя варварство, конечно, а просто глупость.

Для того, чтобы книги существовали, их даже необязательно писать. Вот Гомер, скажем — не писал ни «Илиаду», ни «Одиссею». Возможно, просто пел их, не заботясь о сохранении текста. Или это был какой-то другой старик, тоже слепой. Но никакой древней Греции давно не существует, а «Илиада» и «Одиссея» существуют, причем с той степенью актуальности, что по ним снимаются голливудские фильмы с Бредом Питтом.

Долгожительство книг, повторюсь, никак не зависит от политических взглядов их авторов. Вергилий, например, был человеком верноподданным, кроме «Буколик» и «Энеиды», писал еще «Георгики» — практическое руководство для ветеранов о том, как правильно адаптироваться в мирной жизни и вести сельское хозяйство. Вергилий, если хотите, делал то же, что делает сейчас Анна Цивилева с той только разницей, что Цивилева не пишет книг и, следовательно, не переживет эпоху.

А Данте был инсургентом, умер в изгнании. Никто, кроме специалистов, теперь уж и не вспомнит, какому именно императору помогал Вергилий справиться с посттравматическим синдромом, охватившим его солдат после идиотской войны. Никто уж толком не разберется, чем именно в средневековой Флоренции белые гвельфы отличались от черных, и которые именно гвельфы изгнали Данте. Но факт тот, что нет никакой Римской Империи, а Вергилий есть. И нет никакой Флорентийской республики. А Данте есть, и памятник этому изгнаннику стоит в городе, изгнавшем его, на площади Санта Кроче.

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press

И так всегда. Так было и будет. Книги живут дольше, чем государства. И тот, кто их запрещает, тот, кто не понимает бренности государств и вечности книг — просто близорукий дурак.