«Вы с ней поосторожнее, — писал Максим Горький своему другу Владиславу Ходасевичу об одной молодой поэтессе, с которой познакомился в Берлине. — Она на большевичков работает».

Сам писатель, хоть и призывал к осторожности, с поэтессой под псевдонимом Елена Феррари вел переписку и присылал ей книги, которые могли бы способствовать ее литературному росту. Она присылала Горькому свои стихи, которые писала на русском и итальянском языках. Общалась с другими поэтами и даже считалась протеже (исключительно творческим) Виктора Шкловского. «У нее лицо фарфоровое, а ресницы оттягивают веки. Она может ими хлопать, как дверьми несгораемых шкафов», — писал он.

В проницательности писателю не откажешь: хлопать дверьми несгораемых шкафов эта женщина умела однозначно. Ведь она была не поэтессой (во всяком случае, не только), а одной из самых талантливых разведчиц эпохи.

И звали ее на самом деле Ольга. С фамилией чуть сложнее: то ли Ревзина, то ли Голубова, то ли Голубовская. Такая путаница бывает, когда все документы о твоей жизни и работе даже спустя век остаются засекреченными и хранятся в архивах соответствующих органов. Несмотря на то, что Феррари посвящено несколько книг (одна из которых написана полковником ГРУ на пенсии), все, что мы знаем о ней, скорее напоминает красивый миф о загадочной разведчице, которая потопила у берегов Константинополя яхту Врангеля, завербовала в советскую агентуру Рихарда Зорге и вообще была отечественной «Матой Хари».

В этом смысле ее история напоминает нам о другой мифической героине этого цикла — Муре Закревской, которую тоже подозревали в сотрудничестве с советской разведкой. Но если Мура дожила до 82 лет в комфорте и достатке (да и сплетни про работу на Москву так и не подтвердились), то Елена умерла молодой — и от рук тех, кому она так преданно служила: в 1938 году ее расстреляли в СССР по обвинению в связях с троцкистами. А в том, что она действительно была не просто очередной информаторшей за границей, а выдающейся сотрудницей разведки, сомневаться не приходится: все это есть в расшифровках допросов в архивах НКВД.

Но, как и в случае Закревской, гораздо интереснее не копаться в фактах, а посмотреть, как вокруг этой женщины формировался миф, который до сих пор делает ее героиней одновременно и какого-нибудь патриотического журнала «Российское военное обозрение», и многочисленных лирических колонок о жизни белой эмиграции, и даже романтического костюмированного сериала.

Кажется, что сочетание слов «разведка» и «женщина» оказывает оглушающий эффект на каждого проходящего мимо биографа, а ореол тайны и опасности как будто полностью перекрывает все остальные аспекты. Революционерки, преступницы, разведчицы и шпионки веками канонизируются как женщины, которые не просто рушат гендерные стереотипы, — они способны на то, что не дано и большинству мужчин.

И все эти незначительные вопросы (на кого она работала и почему стала агентом? Скольких людей выдала НКВД? Какова ее роль в том, что белой армии не удалось собраться с силами и дать отпор красным?) уходят на задний план.

Да какая разница, главное — красиво.

С другой стороны, если ее красота и правда не вызывает никаких сомнений, то с остальными деталями биографии женщины по имени Ольга Ревзина проблемы возникают уже с самого ее рождения. Практически все биографические колонки о Феррари начинаются с пассажа о погибшей матери и отце-алкоголике, от которого они со старшим братом Владимиром были вынуждены сбежать еще в детстве. И пока старушки на лавочке не начали плакать, давайте внесем коррективы: да, их детство было не простым, а мать действительно умерла от туберкулеза, но детей никто не бросал. По крайней мере, автор книги «Елена Феррари» Александр Куланов опровергает эту теорию: отец Ольги и Владимира, Федор Ревзин был довольно успешным горным мастером в Екатеринославе (тогда был частью Российской империи, сейчас — город Днепр в Украине). А горный мастер тогда мог позволить себе отправить заболевшую жену и детей на лечение в Швейцарию.

В Европе семья провела в общей сложности два года, за которые Ольга смогла выучить два языка, очень пригодившиеся ей в разведывательной работе (образование она получала сначала домашнее, а потом закончила несколько классов гимназии). А когда их мама скончалась, они вернулись в Екатеринослав, жили у тети, которая о них заботилась, а отец пытался обеспечить жизнь детей материально (что, правда, не всегда получалось).

Другой вопрос, что именно брат стал для Ольги главной мужской ролевой моделью. За ним она следовала всю юность — сначала вступив в 1914 году в местную группу «анархистов-коммунистов», затем — примкнув к большевикам. Владимир (по кличке Воля) был ярким революционером, а после — разведчиком, и долгое время сестра буквально повторяла его путь.

«Мы никогда не узнаем, кем бы стала, кем могла бы стать эта женщина, если бы не ее старший брат, — выбравший однажды путь революционера, свернувший на одной из его развилок на тропинку большевиков, ушедший вскоре неверной дорогой анархистов, снова вернувшийся к большевикам, ставший разведчиком, уволившийся и снова принятый на службу, и снова уволенный, и снова, и снова… Значительную часть своей жизни Ольга Ревзина будет стараться тщательно копировать все изгибы судьбы старшего брата, следуя за ним как привязанная, идя «вторым номером», — пишет в своей книге Куланов.

Другим мужчиной, про чью роль в судьбе Феррари не могут договориться авторы ее биографий, был ее муж Георгий Голубовский. Где-то написано, что он был «просто рабочим», где-то про него вообще забывают, а вот другие биографы (тот же Куланов) утверждают, что Георгий был важным для Ольги партнером по революционной работе, а фамилию она впоследствии сменила потому, что Голубовского в какой-то момент чекисты приговорили к смертной казни, а для будущей разведчицы было важно замести следы. Якобы так она и стала Ольгой Голубевой.

Параллельно с ее революционной деятельностью в юности начала развиваться и поэтическая, которая хоть и была удобным прикрытием для Елены Ферарри в эмиграции (кто там не был поэтом?), видимо, была еще и важной частью жизни настоящей Ольги Ревзиной. В 1917 году она работала секретарем редакции газеты «Звезда» и тогда начала свои литературные опыты. В те же годы они с братом попадают под сильное влияние основателя русского анархизма Михаила Бакунина, идеи которого были популярны в Украине тех лет. Эти два увлечения причудливо соединятся потом в ее стихах «Эшелон» с подписью «Памяти Бакунинских отрядов», которые вышли в ее сборнике уже в Берлине в 1923 году:

Песен слыхали степи немало,
Но еще не слыхали такой:
- С «Интернационалом»
Воспрянет род людской…

В общем, человек заряженный. Кроме того, в отличие от многих женщин, которых удовлетворяла во время Гражданской войны роль сестер милосердия (этим Ревзина тоже занималась), она хотела воевать по-настоящему. И служила — участвовала в боях в рядах армии (то ли 12-й, то ли 13-й). Как гласит легенда, в одном из боев Ольга была ранена и потеряла палец левой руки. Запомните эту деталь — она еще всплывет в тот самый момент, когда утонет яхта барона Врангеля.

Тогда же Ольга, судя по всему, становится разведчицей — пока не литературной, а военной, работая под прикрытием в тылу «деникинцев». Ее замечает человек, который сыграет в судьбе нашей героини роль даже большую, чем брат Владимир или муж Георгий, — руководитель центра военной разведки Семен Аралов. По крайней мере, именно так она утверждала позже в автобиографии. «В своей анкете 1935 года Елена Феррари указывала, что именно тогда и там — в Екатеринославе весной 1920 года она прошла курс начальной военной подготовки и «поступила в распоряжение Регистрода Кавфронта», — пишет Куланов и расшифровывает, что под этой аббревиатурой скрывается организация, которая впоследствии станет частью будущего ГРУ СССР.

В общем, так наша Ольга Ревзина (Голубовская/Голубева) стала Еленой Феррари (этот псевдоним указан на обложке ее личного дела, заведенного 12 января 1921 года). А дальше в ее судьбе случились эмиграция и мифологизация.  

Первым назначением разведчицы стал Константинополь (она свободно говорила на турецком языке). По абсолютному совпадению там же обитал главнокомандующий белой армией Петр Врангель вместе с семьей — причем жил на яхте «Лукулл», которая стояла на Босфоре. Там же Врангель проводил приемы и деловые встречи, а заодно хранил важные документы. И вот 15 октября 1921 года в яхту Врангеля врезался итальянский пароход «Адриа», шедший из Черного моря. Удар пришелся на ту часть, где находилась спальня генерала — яхту разломило пополам, и она моментально затонула вместе с архивами и деньгами. Самого Врангеля, к счастью, там не было — они с женой отмечали годовщину свадьбы. Но именно это происшествие потом называли переломным моментом, после которого Белая армия уже не «встала на ноги».

Официальное расследование пришло к выводу, что столкновение было случайным. Но в среде белых эмигрантов все были уверены, что покушение было организовано советской разведкой и вообще стало сигналом для всех уехавших (как и сегодня: к знакам «из Москвы» за границей прислушиваются чутко). Слухи оставались слухами до тех самых пор, пока Владислав Ходасевич не прочитал те самые строчки Максима Горького о Елене Феррари, с которых мы начали этот текст. Там было еще продолжение: «Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту».

К этому моменту новоиспеченная Елена уже освоилась в Европе и зарекомендовала себя в качестве молодой поэтессы (в 1923 году в берлинском издательстве напечатали ее первую книгу стихов «Эрифилли»). Со стороны — типичная белая эмигрантка, уехавшая от революции через Турцию и Белград. Участвовала в поэтических вечерах, переписывалась с поэтами-эмигрантами, в глазах которых, очевидно, пыталась выставить себя юной поэтессой, которой так нужен опыт зрелых мастеров. Доходило до комизма: например, когда она поехала в Париж в 1922 году, потому что была назначена помощником нового резидента Разведупра во Франции Семена Урицкого, Шкловский, уверенный, что она едет по литературным делам, написал для нее рекомендательное письмо футуристу Илье Зданевичу.

Но после письма Горького (информация о Феррари, вероятно, была получена им от сына, который был в Москве и имел связи с властями) о ней поползли слухи — и тогда Елена вернулась в Москву. Но ненадолго — чтобы переодеться в «Ирэн».

Удивительно (или неудивительно), как легко было в те годы придумывать и перепридумывать себя в эмиграции: прошло каких-то пару лет, а та же женщина, которую только что подозревали в работе на советскую разведку, выпускает в Италии свой сборник «Principo». И ничего не помешало Феррари отправить книгу Максиму Горькому — он вообще останется для нее «зазнобой», возможно, потому что однажды честно написал, что «поэзия — не ее призвание».

В это же время разворачивается активная деятельность ее коллег в Париже. Кстати, второй помощницей Урицкого тоже была женщина — Мария Скоковская. В Италии Елена вербовала итальянцев и добывала сведения, необходимые советской власти. Но в 1926 году Феррари уезжает из Европы в Москву. Там, по состоянию здоровья, она уходит из Разведуправления: оказалось, что агенты не выгорают только в голливудских фильмах. Врач посоветовал ей более спокойную с психологической точки зрения работу — и Елена погрузилась в литературу. В Москве были ее старые знакомые Шкловский и Ходасевич, которых теперь не так смущали ее связи с агентурой. Она печаталась под псевдонимами в советских газетах и работала в какой-то скучной бюрократической конторе под названием Главконцеском — ведомстве, занимавшемся предоставлением концессий лицам для торговли, которым управлял Троцкий (что ее и погубило в итоге).

Скучала Феррари на родине без спецзаданий, пока в 1930 году ей не подвернулась возможность снова ненадолго вернуться в Европу в качестве разведчицы, где, выполнив поручения (в основном она занималась вербовкой), Елена вернулась в Москву, чтобы пройти обучение. Оказалось, что у агентов бывает не только выгорание, но они еще и ходят на курсы повышения квалификации, как нормальные менеджеры. Закончив курсы с хорошими оценками, разведчица периодически снова отправлялась в Европу с заданиями. В этом месте возник еще один важный кусок мифологии о Феррари и ее связах с Рихардом Зорге: она вербовала для него людей.

Но перепридумать себя на этот раз так легко не получилось — в парижской газете в 1932 году опубликовали статью, где обвиняли Феррари в потоплении яхты Врангеля, а в качестве доказательства указывали на тот самый отсутствующий палец на левой руке (эту деталь мы запомнили раньше). Поэтому (или по другим причинам) ее вернули в Москву. Правда, за разоблачение не наказали, а наоборот: в 1933 году Феррари получила орден «Красного знамени» — «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество».

С этого момента ее жизнь все стремительнее шла к трагической развязке. Но до этого Ольга/Елена/Ирэн успела обрести еще одно имя — «Вера». Под этой агентурной кличкой она работала с 1935−36 годах в США, где под видом художницы из богемного района Нью-Йорка занималась разведкой и вербовала американцев. Работа, пишут биографы, ей очень нравилась, но здоровье подводило все чаще — в отчетах в Москву ее коллега писал: «Очень беспокоюсь о здоровье «Веры». Бывают дни, когда она не может встать с кровати. Выглядит она плохо. Хотя бывают дни, когда она чувствует себя хорошо. Работа здесь может ее подкосить».

Работа и правда подкосила Веру, но не в США. В 1937 году ее арестовали, а в 1938 расстреляли. Ее обвинили в сотрудничестве с троцкистами и в шпионаже на немецкую разведку. Конечно, потом ее посмертно реабилитировали — ошибочка вышла. И не только как агента, но и как литератора: Феррари внесли в список 100 поэтесс Серебряного века.

А еще почти через век она воскресла — в мифологии, которую с восторгом создают вокруг нее большие серьезные военные историки, полковники и биографы. Совсем как в те времена, когда она очаровывала больших поэтов и писателей в эмиграции. Потому что, во-первых, это красиво.

Иллюстрация: Екатерина Балеевская / Spektr. Press