Совместное исследование Московского центра Карнеги и «Левада-центра» показало, что число россиян, считающих, что стране нужны «решительные перемены», продолжает расти. В позапрошлом году таких было 42%, в прошлом — 57%, теперь — 59%.

Представители несистемной (то есть настоящей) оппозиции радуются, считая, что эти данные в их пользу, что они подтверждают их правоту. Вот, например, Любовь Соболь, самая, пожалуй, смелая, яркая и знаменитая — мы ведь помним летнюю московскую войну полиции и мэрии против граждан — из российских женщин-политиков, пишет на своей странице в Facebook: «Почти 60% россиян выступают за решительные перемены в стране!».

И все, вроде бы, верно, и все, вроде бы, понятно. Репрессии идут своим чередом (и россиян, заметим, не особенно беспокоят: недавний опрос все-того же «Левада-центра» показал, что 70% жителей страны вообще ничего не слышали про «московское дело»). Уголовных дел тоже хватает. Цифры свежего исследования фиксируют очевидный факт: стабильно растет уровень раздражения нынешним режимом.

Холодное лето-2019. Почему главные итоги протестов неутешительны для противников власти и опасны для России

Путинский режим все еще достаточно мягок — историческая память вынуждает быть честным: нам ли здесь в России не знать, что такое настоящая диктатура? Уровень жизни хоть и падает, но пока не катастрофически, повода для голодных бунтов, слава Богу, нет, и, опять же, помним, как выглядят изнутри настоящие катастрофы.

Но при этом главный продукт, который режим производит, — чувство безысходности. Режим застыл, а вождь забронзовел, верить в светлое будущее получается только у самых отчаянных оптимистов (которые, по странному стечению обстоятельств, работают, как правило, телеведущими на государственных каналах или платными блогерами на бюджете у разнообразных госструктур).

Человек живой, а живое меняется, режим омертвелый, меняться не хочет, и под разговоры о грядущих цифровых прорывах уничтожает любые возможности для перемен.

Никто не молодеет, национальный лидер — тоже. И чем старше он становится, тем сильнее ему, должно быть, хочется поиграть в собственную молодость. Но пора его расцвета — это время самого унылого гниения издыхающей советской империи, и даже эстетика современной российской власти никаких иных чувств, помимо безысходности, наблюдателю не внушает. Какая-то бесконечная цитата из речей товарища Брежнева получается: сюда и встречи с прогрессивными лидерами развивающихся стран Африки, и веселые вечеринки с участниками студенческих стройотрядов, и странные войны на дальних рубежах, и постоянные разговоры о происках империалистов (само слово «империалисты» не всплывает пока в официальном дискурсе, правда, и это даже странно), и рассказы о наших лучших в мире ракетах, холодная война, гонка вооружений, что там еще было? Что дальше по списку? Железный занавес? Железный занавес теперь собираются натянуть в интернете — реалии постсовременности все-таки давят на чиновных любителей исторических реконструкций.

На этом фоне внезапно проснувшийся интерес лучшего друга дзюдоистов к языкознанию даже немного пугает: все-таки это цитата из другой книжки, отсылка к другой эпохе. Та пахла не скукой, а человеческой кровью.

Пещерные русофобы и маргиналы. Путин обвинил «некоторые страны» в разжигании войны против русского языка

Но в целом все же эта натужная попытка совместить реалии совка времен упадка с прелестями дикого капитализма заставляет вспомнить модное у перестроечных публицистов слово «застой». «Не говори мне про застой, про то, что Брежнев в нем виновен, а я-то думал, что Бетховен, ну, в крайнем случае — Толстой», — довольно точно описал это ощущение в 1989-м Игорь Иртеньев.

Кто застал, тот помнит, остальные — чувствуют, и немудрено, что многие понимают: живому человеку в этом государственном нафталине делать нечего. Отсюда и «запрос на перемены», который надо читать примерно так: лучше уж любое изменение, чем это болото. Не важно, что будет дальше, лишь бы этого всего больше не было.

Но вот тут и заканчиваются поводы для оптимизма. «Перемены», которых хотят опрашиваемые, это «повышение зарплат, пенсий и уровня жизни» (24%). «Смена власти» и «снижение цен» — примерно одинаково популярные ответы (13% и 12% соответственно). Больше половины опрошенных — за «серьезные изменения политической системы», но это просто удобный и понятный вариант ответа, и что там за ним — остается только гадать.

Важнейшей стратегией выживания для нынешнего режима было последовательное и планомерное уничтожение политики внутри страны. Превращение парламента в шоу фриков, профанация всех важнейших политических институтов. Нет институтов, которым россияне доверяли бы. Есть только президент, рейтинг которого все еще довольно высок. Есть мечта о «сильной руке», о верховном карателе, который накажет, и, по возможности, жестоко, сразу всех, кто стал для среднего россиянина символом этой самой безысходности — от чиновников на местах и до чиновников в федеральном правительстве, от мелкого ворья районного масштаба до путинских олигархов и глав госкорпораций.

На штыках и дубинках. Почему россияне доверяют армии и спецслужбам, но не тем, кого они охраняют

Странно было бы ожидать, что граждане с такими умонастроениями ринутся на честные выборы и проголосуют за гражданские свободы. Они ведь не верят, что на выборах хоть что-то решается, и твердо знают — новые политики пытаются потеснить старых только для того, чтобы самим припасть к кормушке и вдоволь навороваться. «Навального знаю, такой же чинуша, в провинции где-то все украл и теперь в Москву лезет», — говорила мне перед выборами мэра столицы в 2013-м году одна вполне интеллигентная дама. Тоже, наверное, теперь перемен хочет.

Здесь нет представлений об общем благе, нет базовых политических навыков — то, чему постсоветские люди успели научиться в тяжелой школе девяностых, давно позабыто за ненадобностью. Производимая государством безысходность — путь к неизбежной катастрофе, но и единственный возможный выход — тоже через катастрофу. Цугцванг.

Нынешний режим заложил немало бомб под российское будущее. Тут и Крым, со статусом которого придется однажды определяться, и Чечня, и безудержная коррупция — список можно растянуть страниц на десять. Но главное все-таки антидостижение путинизма — атрофия политических навыков у жителей страны. И, пожалуй, еще ненависть, которую пропаганда насаждала целенаправленно в ложной надежде, будто это чувство легко канализировать в нужном направлении. А ведь все не так — оно как раз легко растекается по всем направлениям и начинает казаться универсальным ключом к решению любых проблем. 

Небольшая надежда на то, что из нынешней безысходности выйти удастся все-таки не через катастрофу, можно увидеть в редких и робких примерах гражданской самоорганизации: история Голунова, Екатеринбург, Шиес, помощь пострадавшим в ходе «московского дела».

Но ведь, если уж самим себе не врать, пока это все как щелчки зажигалки в кромешной тьме. На секунду освещаются небольшие какие-то пространства и после — снова одна темнота.