«Я заботилась о сотнях женщин, несущих в себе печальные последствия любви».
Это слова одной из основоположниц европейского экспрессионизма; основательницы нескольких влиятельных арт-сообществ конца ХIХ начала — ХХ века; художницы, чьи работы висят в главных музеях современного искусства и стоят сотни тысяч фунтов на аукционах. Слова человека, который чуть было не пожертвовал своим предназначением ради любви. А еще это слова женщины, чье имя практически не известно в ее родной стране. Звали ее Марианна Веревкина, и она была одной из самых известных эмигранток из Российской империи начала ХХ века.
Художницы в нашем цикле встречаются намного реже, чем женщины других профессий. Да и судьбы их сильно отличаются: если Тамара де Лемпицка смогла выбиться в высший эшелон арт-рынка и заработать на своих картинах (напомним, что рисовать в Париже она начала от нужды, потому что ее муж не мог и не хотел искать работу, а надо было кормить себя и маленькую дочь), то Зинаида Серебрякова так плохо жила во Франции, что даже стала для советской пропаганды удобным символом «страданий белых эмигрантов».
Но важно другое: хоть и разными путями, эти женщины вошли в историю искусства как самостоятельные творцы. Это действительно было достижением для начала ХХ века —обычно женщины были лишь музами гениев. Так случилось, например, с другой эмигранткой из Российской Империи, которую звали Елена Дьяконова. Впрочем, под этим именем ее мало кто знает: для всего мира она осталась Галой, демонической подругой жизни Сальвадора Дали.
Участь музы могла ждать и Марианну Веревкину — она была возлюбленной одного известного художника и подругой другого, великого. Более того, она сама мечтала посвятить всю себя отношениям и развитию таланта своего партнера. «Нет мужчины, который говорил бы, что любит меня, и которого бы я не пожелала короновать принцем. Каждому из них я протягивала руку, чтобы он смог подняться», — писала она в своем дневнике «Письма к неизвестному». Но талант Веревкиной, ее харизма, интеллект и любовь к искусству явно оказались сильнее патриархальных установок. Поэтому остаться в тени гениальных мужчин у нее просто не получилось.
Она родилась в Туле в 1860 году в аристократической семье генерала Владимира Веревкина, героя Крымской и Русско-турецкой войн. По женской линии девочке перешло увлечение творчеством: ее бабушка Анна Дараган была детской писательницей, а мать Елизавета рисовала портреты и занималась иконописью, хотя и на любительском уровне. Кроме того, Дараган руководила школой для девушек, так что в семье разделяли идею о необходимости хорошего образования для Марианны (что, как мы помним из предыдущих колонок, было скорее везением в ХIХ веке).
Поэтому, когда в возрасте 12-14 лет девочка начала увлекаться рисованием, в семье ее занятия поощряли, тем более, это было вполне конвенциональное хобби для аристократок тех лет. Марианне даже организовали отдельную студию в их поместье в Литве (подаренное генералу за заслуги на фронте). С другой стороны, жизнь Веревкиной определяла профессия ее отца: как военный он постоянно переезжал, поэтому она успела пожить и поучиться в разных точках Российской империи — от Витебска до Вильно (современный Вильнюс).
Возможностей у начинающей художницы было действительно гораздо больше, чем у большинства молодых девушек, мечтающих о карьере в искусстве в конце ХIХ века. В 1880-х Веревкина попала на занятия к художнику Иллариону Прянишникову в Московской школе живописи, ваяния и зодчества, а еще брала уроки у Василия Поленова. В Петербурге, куда перевели по службе отца, она познакомилась с Ильей Репиным и стала одной из его любимых учениц — он высоко ценил ее талант и — кажется, даже без иронии, — называл «русским Рембрантом».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Несмотря на работу с такими мастерами и симпатию к традиции передвижников, Веревкина искала свой путь в искусстве, она хотела стать самобытным автором. В итоге, ее первые работы («Улыбающийся литовец», «Чтец» и другие) даже участвовали в нескольких российских выставках, в том числе Первого дамского художественного кружка, который был основан как благотворительное объединение в 1882 году Пелагеей Куриар и Анной Имретинской.
Но в 1888 году произошло событие, изменившее жизнь художницы, — во время охоты она случайно прострелила себе правую руку. Эта травма могла завершить ее карьеру на самом старте, но стала напротив началом нового, важного этапа в творчестве. На лечение Веревкина отправилась в Германию, где не только успешно прошла реабилитацию, но и знакомилась с европейским искусством, посещая музеи Берлина, Мюнхена и Дрездена. Все это настолько вдохновило молодую девушку, что она научилась рисовать левой рукой, а впоследствии, с помощью специально подставки, использовала и правую, держа кисточку между средним и безымянным пальцами.
Именно тогда Марианна осознала всю силу искусства и своей тяги к нему. Ей так понравился один из портретов неизвестного мастера в берлинском музее, что она приходила смотреть на него снова и снова. Позже Веревкина так описывала свои чувства тех дней: «Я была тогда очень больна, и гениальный мастер один мирил меня с жизнью, где приходилось так страдать. Глядя на его творение, на эти линии, эти полутона (помните отношение теневой щеки к фону или колонны к платью), на всю эту прелесть живописи, на этот грандиозный стиль, я начинала снова хотеть жить, чтобы видеть еще и еще, чтобы еще жить живописью, и, пожалуй, только ею».
Но скоро карьеру художницы ждало еще одно испытание. Казалось бы, что может помешать женщине реализовать себя в искусстве больше, чем выстрел в рабочую руку? Правильно, любовь к мужчине. Вернувшись в Петербург после реабилитации, в мастерской своего учителя Репина Марианна познакомилась с офицером и по совместительству молодым художником Алексеем Явленским. Они быстро сблизились — духовно, но не физически, — став единомышленниками и партнерами. В квартире Веревкиной рядом с Петропавловской крепостью вечерами собирался своего рода «кружок» молодых художников, которые были в восторге от ее эрудиции (девушка свободно говорила на пяти языках) и таланта.
«Блестяще владея иностранными языками и не стесняясь в средствах, она выписывала все новейшие издания по искусству и просвещала нас, мало по этой части искушенных, читая нам вслух выдержки из последних новинок по литературе об искусстве, — описывал те встречи один из друзей Марианны импрессионист Игорь Грабарь. При этом именно тогда Веревкина начала думать о том, чтобы отказаться от собственной карьеры и полностью посвятить себя «гению Явленского». Вернее, созданию того, что должно было стать «гением».
И здесь нужно сделать важное отступление, объяснив специфическую природу отношений Веревкиной и Явленского, которые длились около 30 лет. Дело в том, что с юных лет Марианна испытывала большое отвращение к самой мысли о физической близости с мужчинами. В своих дневниках она детально описывала свои наблюдения за женщинами и за страданиями, которые тем приносило мужское желание. В частности, однажды она была свидетельницей тяжелых родов деревенской женщины, которую сразу после этого изнасиловал собственный муж. Не удивительно, что физическая близость казалась художнице чем-то разрушительным, грязным, болезненным и насильственным.
И для женщин той эпохи во многом это было действительно так. «И во всех этих постельных парах, которые благословил законный брак или освятила любовь, женщина — будь то любовница, супруга или девка — всегда покоряется ужасной процедуре, чреватой для нее последствиями, и всегда находится мужчина, заставляющий кричать ее тело, протестовать сердце, мужчина, который разрушает, пачкает, оскверняет женщину, позволяющую ему все это. Они называют это любовью, а их разве что не тащат насильно за волосы, чтобы исполнить этот самый любовный акт», — писала Веревкина в дневниках.
Поэтому она решила, что их отношения с Явленским должны быть платоническими, и долгое время была уверена, что ее спутник относился к этому вопросу так же. «Уже четыре года мы спим рядом. Я осталась девственницей, он снова им стал. Между нами спит наше дитя — искусство. Это оно дает нам мирно спать. Никогда плотское желание не осквернило наше ложе», — писала она. Марианна искренне пыталась стать идеальной музой, оставив свое творчество ради служения таланту друга. В квартире отца она обустроила не только салон, но и студию, где Явленский мог работать. «Талант его признавали, но особых успехов он не делал… Я полюбила его искусство и захотела помочь ему. Он мне понравился, хотя я знала, что он легкомысленный человек и ловелас», — писала она, впрочем, без иллюзий.
Это было вполне в духе времени: роль музы для женщины казалась более социально одобряемой, чем амбиции творца. В своей книге «Ее жизнь в искусстве: образование, карьера и семья художницы конца ХIХ — начала ХХ века» исследовательницы Олеся Авраменко и Галина Леонова писали: «С развитием российского художественного рынка, корпоративной среды и ростом профессионализации и компетенций мужчины на рубеже веков начинает складываться и вербализоваться стереотип «идеальной жены» художника. В мемуарной литературе конца XIX — начала XX века мы встречаем образ неплохо образованной, но скромной, миловидной (но не роковой красавицы), хозяйственной и заботливой женщины, безусловно любящей своего мужа и всячески угождающей ему».
После смерти отца Веревкина и правда смогла взять на себя все бытовые и финансовые заботы: она получила приличную пенсию в 7 тысяч рублей в год. Чтобы любимый не отвлекался от искусства, Марианна подняла связи отца и добилась для Явленского отставки по состоянию здоровья в должности лейтенанта. В 1896 году они уехали в Мюнхен, где сняли знаменитую квартиру на улице Гизелаштрассе, 23 (постоянных гостей этого дома называли «гизелистами»). В ней пара основала художественный и литературный салон — «Братство святого Луки», где бывали, в том числе, известные эмигранты — Мережковский, Гиппиус, Дягилев. В Мюнхене художники занимались в школе словенского художника Антона Ажбе.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
И, возможно, так в истории искусств осталась бы Марианна Веревкина — муза среднего художница и создательница арт-сообществ, если бы не банальная семейная драма. Явленский, про которого Веревкина писала «он благодаря любви ко мне сделался монахом», все это время имел связь с их горничной Лелей, в результате которой та забеременела. Когда хозяйка дома узнала о предательстве, она решила серьезно пересмотреть свои взгляды на жизнь и на свое место в искусстве. Следующие годы она писала дневник «Письма к неизвестному», благодаря которому смогла, с одной стороны, простить любимого, а с другой, вернуться к творчеству. Ребенок тайно родился в России, и вернувшись в Германию, все делали вид, что это племянник Явленского.
С помощью дневников Веревкина прорабатывала свое сложное эмоциональное состояние. Это очень живой, страстный текст — почти экспрессионистская картина. С каждой главой «Писем» ее позиция становится все более уверенной, а желание выйти из-под власти чувств к «неизвестному» (все указывает на то, что текст отражает ее внутренний диалог с Явленским) становилось все сильнее: «Ужасно видеть, на что люди тратят свою жизнь. Весь мир знает ей цену, и весь мир разменивает ее по пустякам». И в конце концов художница приняла решение не делать так со своей жизнью. В 1906 году Веревкина снова взялась за кисти, и за следующие несколько лет нарисовала свои лучшие работы.
В ее искусстве с этой минуты изменилось все — от манеры до техники. Именно тогда она стала рисовать свои первые экспрессионистские работы, в которых исследователи находят влияние творчества Эдварда Мунка и Поля Гогена. В середине 1900-х она познакомилась с Кандинским и его спутницей Габриэль Мюнтер, и они стали ближайшими друзьями и дружили «семьями». Эта встреча повлияла не только на ее осмысление искусства, но и на карьеру: в марте 1909 года они вместе открыли «Новое Мюнхенское художественное объединение». Первая выставка объединения состоялась Галерее Таннхаузер, а в 1910 году работы Веревкиной были показаны в Риге и Санкт-Петербурге. После 1912 года художница стала частью знаменитой арт-группы «Синий всадник».
С началом Первой мировой войны идиллия закончилась. Художникам пришлось уехать в Швейцарию, где они с 1918 года обосновались в городе Аскона. Веревкина продолжала рисовать, а вот их отношения с Явленским окончательно разрушились: в 1921 он ушел от Марианны, женился на той самой Леле и признал их ребенка. К нему в те годы как раз пришло долгожданное художественное признание. Веревкина, которой в тот момент было уже за 60 лет, стала продавать все меньше работ, и в какой-то момент ей стало тяжело финансово (после революции пенсия отца перестала приходить, а бывший возлюбленный ее никак не поддерживал.
Но она не унывала и продолжала создавать вокруг себя культурную жизнь — работала с танцовщиком Александром Сахаровым для его балета, основала в 1924 году новое объединение «Большая медведица» для художников Асконы и даже открыла в городе небольшой музей современного искусства. Удивительное свойство в любом месте объединять вокруг себя талантливых людей Веревкина сохранила до самой смерти в 1938 году.
За свою жизнь художница не раз совершала, возможно, самый большой подвиг для женщины своей эпохи — в конце концов выбирала свой собственный путь в жизни и творчестве. «Свобода— моя глубинная основа. Свободная я служу, во власти — я тиран. Это неукротимое стремление к свободе живет во мне с первого дня моей жизни», — однажды написала она.