Валерий Панюшкин, писатель, журналист, бывший специальный корреспондент «Коммерсанта» и «Ведомостей», бывший главный редактор портала «Такие дела». Автор книг «12 несогласных», «Восстание потребителей», «Газпром: новое русское оружие».
Нет, не Средневековье! Публичная казнь заключенного Нужина в YouTube была воспринята большинством комментаторов как откат общества в древние, мрачные времена, возврат в далекое прошлое, в давно пройденные человечеством эпохи. Нет, времена мрачные, но не древние.
Последние публичные казни в России происходили на памяти ныне живущих людей. Мои мама и папа уже существовали на свете, когда людей казнили на площадях. Мои мама и папа могли это видеть, хоть и были детьми.
В Краснодаре пленных немецких солдат казнили 18 июля 1943 года (осторожно, тяжелые кадры). Много народу собралось посмотреть, женщины, дети. Толпа была такая, что военному оцеплению приходилось сдерживать ее. Люди сидели на крышах, чтобы получше рассмотреть, как фашисты и коллаборанты покорно вкладывают головы в виселичные петли.
В Ленинграде на площади напротив кинотеатра Гигант пленных казнили 5 января 1946 года (осторожно, тяжелые кадры). Наверное, эти пленные и правда были военными преступниками. Наверное, можно понять ленинградцев, которые, пережив блокаду, пришли посмотреть на казнь тех, кто эту блокаду устраивал. Пришли семьями. Поднимали на руки детей, чтобы тем виднее было, как покорно немецкие солдаты вкладывают головы в виселичные петли.
В Киеве пленных казнили на площади Калинина 2 февраля 1946 года (осторожно, тяжелые кадры). Это было не во времена Готфрида Бульонского, хана Батыя или Ивана Грозного. Публичные казни осуществляли наши деды, а наши родители видели их воочию или в кинохронике, поскольку кинокамера была уже изобретена и публичную казнь можно было показать в кинотеатре перед веселой комедией или перед романтическим музыкальным фильмом с Сергеем Лемешевым в главной роли.
Это не в Средневековье происходило. Это происходило и продолжает происходить в наше время.
Меня в хронике публичных казней особенно поражает хладнокровие палачей и покорность казнимых. Почему они не сопротивляются? Почему не бросаются на штыки конвоиров, чтобы получить быструю и непозорную смерть? Почему заключенный Нужин спокойно ждет удара кувалды, примотанный скотчем к наковальне? Накачан наркотиками? Привычная беспомощность? Безумная надежда, что казнь в последнюю секунду отменят? Ощущение, что подъем на эшафот, вкладывание головы в петлю, приматывание головы к наковальне – это все еще жизнь? Ужасная жизнь, но жизнь, в отличие от немого мрака смерти, который наступит после?
Так или иначе не во времена Готфрида Бульонского или хана Батыя, а сейчас, в наше время в каждом из нас все еще живет чувство, что человек, обладающий силой, человек, у которого власть, имеет право распоряжаться жизнью других людей. А тот, у кого нет силы и власти, должен терпеть, даже казнь. Просто прожить вот этот оставшийся отрезок времени, взойти на эшафот, сунуть голову в петлю, а потом потерпеть казнь – и все пройдет.
Странное ощущение. Разве можно считать могуществом способность отнять жизнь у живого человека при отсутствии способности вернуть жизнь мертвому? Тем не менее, мы так делаем, как дети, которые умеют сломать игрушку, но не умеют починить.
Те люди, что обладают силой и властью, убивают, не имея способности воскрешать, умеют начать войну, но не умеют ее закончить, тратят людей и ресурсы, не имея возможности создать новых. Могущество их половинчато.
Но те, у кого силы и власти нету, покорно терпят. Казнимые терпят казнь. Мобилизованные терпят мобилизацию. Солдатские матери терпят то, что дети их подвергаются смертельной опасности и просят у министерства обороны не пойти к чертовой матери со своей войной, а всего лишь предоставить детям хорошие бронежилеты и обещанный сухпаек. Предприниматели терпят убытки – тоже терпят. Потому что это все еще жизнь. Ужасная, но все-таки жизнь, в отличие от немого мрака, который наступит после.