«Мы сейчас приняли русских эмигрантов, и мы их принимаем без различия, к какой партии они принадлежат, мы в это не вмешиваемся. Мы только желаем, чтобы они остались у нас, мы их примем как своих братьев и пусть они располагают свободой», — заявил Никола Пашич, председатель совета министров Королевства сербов, хорватов и словенцев, 25 января 1922 года.
Это были не просто красивые слова политика. Действительно, в отличие от большинства мест в Европе, куда после революции бежали белые эмигранты, на территории современной Сербии (в начале 1920-х, когда сюда стали прибывать беженцы из Российской империи, она была частью Королевства сербов, хорватов и словенцев, а с 1929 года — Королевства Югославия) местные власти были открыты и даже рады приезжим. И если в Париже, Берлине или Нью-Йорке героям и героиням этого цикла приходилось выживать самостоятельно, сплачиваясь в сообщества и благотворительные организации, то здесь им была оказана настоящая институциональная поддержка. Им не требовались специальные визы для жизни в стране, потому что они сразу получали статус «русских беженцев».
Именно Белград и другие крупные города региона оказались главным «хабом» для эвакуированной белой армии в начале 1920-х: по разным оценкам, сюда приехало около 44 тысяч человек. Для понимания масштабов: в Белграде на 200 тысяч местных жителей было 10 тысяч русскоязычных эмигрантов (затем, правда, «колония» заметно уменьшилась, так как беженцы уезжали дальше в Европу или на другие континенты, а с приходом власти Тито в 1940-х и вовсе сократилась до нескольких тысяч). Но в ключевой момент власти Королевства СХС не только дали разрешение на эвакуацию белой армии — сначала под руководством Деникина, а затем и Врангеля, — но и организовали этот процесс на государственном уровне.
Почему так произошло? Свою роль сыграло несколько факторов. Во-первых, политические отношения с дореволюционной Россией. «На русских беженцев было перенесено традиционное отношение этих православных народов к исторической России, уцелевшей частью которой они и являлись в глазах местного населения. Многовековая защита Россией интересов православных славян, и в особенности роль России и императора Николая II в событиях Первой мировой войны, не могла остаться без ответа», — писали в своей работе историки Елена Бондарева и Юрий Мухачев. Важнейшую роль играло и православие — именно здесь в итоге сформировалась Русская Церковь в изгнании, которая позже стала называться РПЦЗ (Русская Православная Церковь Заграницей). Кстати, появление в стране монахинь из России и их деятельность «во многом способствовали восстановлению и развитию женского монашества в Сербии».
Но, конечно, помимо высокодуховных и геополитических мотивов, местные власти и лично король Александр смогли быстро оценить, какие ценные кадры достались их молодому, активно развивающемуся государству. В Королевство приехали образованные, профессиональные люди в самом расцвете сил (возраст большинства беженцев был от 19 до 45 лет), которые потеряли все на родине — и были готовы работать за гораздо меньшие деньги, чем в их прошлой жизни. Бывшие офицеры, генералы и даже князья были вынуждены кормить семьи — и были рады любой возможности применить свои навыки. В итоге, зачастую они соглашались быть даже простой рабочей силой. Хотя многие смогли применить и профессиональные таланты: исследователи высоко оценивают общий вклад белой эмиграции в местные архитектуру, культуру, науку, образование и другие сферы.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
В начале 1920-х в стране были запущены масштабные программы помощи, за следующие годы были созданы всевозможные эмигрантские союзы: от церковных до военных, от профессиональных до «дамских». Общество славянской взаимности, Союз русских педагогов, Русско-сербское общество медиков, Союз русских журналистов, Союз русских инженеров, Союз ревнителей чистоты русского языка, Комитет русской культуры, — в общем, проще сказать, какого сообщества здесь в то время не было. А еще Королевство приняло численно больше детей, чем другие европейские страны, и полностью взяло на себя материальные затраты на них, нанимая русскоязычных учителей и воспитателей (о том, как было устроено обучение детей белых эмигрантов, мы подробно говорили здесь).
Именно образование традиционно было той сферой, где в то время женщины имели больше шансов получить работу. К сожалению, история белой эмиграции в бывших странах Югославии оставила нам не так много женских имен. При этом мы прекрасно знаем о судьбе генерала Врангеля, обосновавшегося в Сремских Карловцах после поражения Белой армии, или о вкладе в строительство Белграда выдающегося архитектора Николая Краснова и художника Василия Баумгартена: как всегда, в архивах того времени — длинный список мужских имен, среди которых с трудом отыскивается несколько женских. В этом, пожалуй, принципиальное отличие от эмигрантской среды Парижа или Берлина, куда в итоге отправлялись женщины, у которых было, вероятно, больше возможностей или амбиций.
Связано это, в первую очередь, с положением женщин в целом — в экономике, культуре и обществе. Еще недавно (до начала ХХ века как минимум) в большей части в стране было крестьянское общество, а значит – патриархальное и традиционное. «Естественно, это сказывалось и на положении женщины, которая была не равноправна с мужчиной по определению — как в быту, так и на законодательном уровне», — пишут историки Роман Селезнев и Юлия Ковтунова в своей работе о положении женщин в Сербии во второй половине ХIХ в начале XX. Эмансипация начала зарождаться только в городах, в первую очередь, конечно, в Белграде. Но отличие от других стран Европы было существенным: «Сербский народ еще далек от эмансипации женщин в том виде, в каком стремятся к ней некоторые философы и политики запада...». Поэтому логично, что сфер для профессиональной или творческой реализации у приезжающих женщин, как и у местных, было не так много.
Но, несмотря на все ограничения, белые эмигрантки, осевшие в Сербии, отнюдь не сидели сложа руки: тогда такой роскошью почти никто не обладал. Как уже было сказано, одной из самых доступных сфер деятельности было образование. В середине 1920-х годов в Югославии было открыто около 30 начальных русских школ и несколько специальных средних учебных заведений. Девочек было значительно меньше (2300 по сравнению с 3000 мальчиков) и учились они, в основном, в отдельных женских гимназиях и институтах. Исследователи отмечают, что именно образование было средой, благодаря которой стала возможна бОльшая эмансипация — как для местных жительниц, так и для эмигранток.
Например, в местечко Нови Бечей был эвакуирован из Новороссийска Харьковский девичий институт под руководством Марии Неклюдовой, которая руководила им до 1932 года. Она жила в Белграде до 1945 года, много сделала для воспитанниц института, в том числе, была попечительницей женского студенческого общежития имени императрицы Марии Федоровны (после окончания войны репатриировалась в СССР). А в городе Белая Церковь в 1920-х стал работать Мариинский Донской девичий институт, которым долгие годы руководила Надежда Духонина. Всего в них получили образование 975 девушек.
Еще одной традиционной для эмигранток сфер для самореализации была литература. В Белграде и других крупных городах Королевства работало несколько русскоязычных издательств. Там публиковалась, в частности, поэтесса Екатерина Таубер. Она попала в Белград в 17 лет вместе с семьей, отучилась на философском факультете и затем преподавала в сербской школе. Но известность получила благодаря стихам, которые стала публиковать в местных эмигрантских журналах. Правда, в Сербии она надолго не задержалась: в 1937 году Таубер вышла замуж и уехала во Францию. Другой большой поэтессой была Лидия Девель (Алексеева), которая всегда подчеркивала, что «ее стиль, эстетика, мировосприятие сформированы «русским Белградом». Но в годы Второй мировой войны ее стали преследовать в Югославии за политические взгляды, и с начала 50-х Девель жила в Америке. В общем, так или иначе женщины, обретавшие в Сербии известность, оказывались в итоге за границей. Но некоторые из них возвращались.
Так случилось и в жизни главной звезды белградской эмиграции — балерины Нины Кирсановой. Вообще историк Мирослав Йованович, оценивая вклад приехавших из Российской империи специалистов в развитие бывших стран Югославии, особенно выделяет театр и балет. Он утверждает, что приехавшие в те годы режиссеры, артисты и художники в принципе создали в стране балетное искусство, а еще привлекли в страну гастроли ведущих мировых театральных трупп. И способствовали эмансипации в искусстве: до 1920-х в Сербии балетом занимались лишь «низы общества» – дочери слуг, основной целью которых было получение субсидий. С появлением балерин из Российской империи этот жанр обрел новую репутацию и привлек женщин из высших сословий и позволил им строить карьеру в театре. С балетом так работало не только на Балканах –— здесь мы подробно рассказывали о влиянии русской школы на мировой танец.
Балериной Нина хотела стать с детства (вероятно, тяга к театру ей досталась «по наследству» от деда, который играл в Большом) — до такой степени хотела, что пыталась покончить с собой в 12 лет, когда отец отказался отдавать ее в училище. Доказав домашним серьезность своих намерений, девушка сначала отучилась в балетной школе Лидии Нелидовой, а затем в Московском театральном училище и прошла дополнительные два года обучения в классах при Большом театре, куда была принята в балетную труппу (и даже успела выйти на сцену в «Опере Зимина»). Обучение Нина закончила в 1919 году, в разгар революции, поэтому в начале ее биографии нет тех ослепительных эпизодов, как у Анны Павловой или Тамары Карсавиной.
Но есть большой и упорный труд в любых обстоятельствах. В годы Гражданской войны балерине пришлось уехать в Воронеж, где она продолжала танцевать в местных театрах – «Жизель», «Лебединое озеро». Вернувшись в Москву, Кирсанова сначала устроилась в Театр музыкальной драмы, но вскоре вышла замуж за оперного певца Большого театра, с которым в 1921 году они смогли уехать в Польшу. Там начались первые шаги балерины по завоеванию европейской сцены: она танцевала в Варшаве, Кракове, Бухаресте. Конечно, это не Русские сезоны Дягилева в Париже, но именно во время этих гастролей Кирсанову заметили скауты из Белграда и предложили ей позицию в местном Национальном театре.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Это был триумф — Нина быстро стала примой-балериной и звездой Белграда, все ведущие партии были ее. Но то были годы, когда русский балет давал гастроли по всему миру, а имена ведущих танцовщиц звучали так же громко, как сегодня – голливудских звезд. Поэтому Кирсанова отправилась строить международную карьеру: брала дополнительные уроки у легендарной Любови Егоровой, и в итоге получила контракт с Русской оперой, в труппе которой объездила с гастролями Южную Америку. И тут, наконец, «звезды сошлись»: Нина вошла в труппу Анны Павловой. И тут пригодился ее навык много и тяжело работать: в тексте о танцевальной карьере эмигранток мы уже рассказывали, что на гастролях главной звезды русского балета все работали на износ, а география переездов раскинулась от Аргентины до Австралии (только представьте себе, какими были эти поездки в 1920-30-х годах).
«Помню, мы танцевали вместе в Индии три коротких индийских балета. По окончании спектакля все зрители встали на колени и подняли вверх руки, поклоняясь этому божеству мирового балета. Я танцевала вместе с Павловой в Австралии, в Бирме, в Африке, во всей Европе», — рассказывала о тех гастролях Кирсанова. Теперь она и сама стала примой-балериной уже не локального, а мирового масштаба. Она доказала себе все, что хотела, и теперь могла вернуться в любимый Белград, чтобы применить там все полученные навыки. И она не хотела быть просто балериной: теперь в Национальном театре Нина получила место режиссера и хореографа. Всего за три года в Белграде ей удалось поставить 28 постановок: «Жизель», «Тайна пирамиды», «Охридская легенда», «Петрушка», «Осенняя поэма». Она станцевала 18 главных партий в балетах и 11 балетных соло в операх.
Кроме того, Кирсанова делала то, что и сегодня иногда выглядит настоящим феминистическим подвигом: боролась за права женщин на работе. Уже в статусе руководительницы балетной труппы Национального театра Нина пришла к директору Милану Предичу (с которым у нее всегда были напряженные отношения) и потребовала повысить танцовщицам зарплату. Потом балерина рассказывала, что в ответ на ее просьбу Предич ответил так: «Если ваши женщины хотят заработать несколько динаров больше, пусть прогуляются вечером рядом с отелем «Москва» или казино!». На что Нина отреагировала эмоционально: скинула на пол чернильницу со стола Предича и сказала: «Я возглавляю балет, а не публичный дом!». Из-за напряженных отношений с администрацией Кирсанова часто принимала предложения других театров, а в 1935 году и вовсе уехала руководить танцевальной труппой в Монте-Карло.
Но с началом войны Нина не просто вернулась в Белград, но и делала все, чтобы в самые тяжелые годы Национальный театр не переставал работать. После освобождения Белграда советской армией она не уехала, как многие белые эмигранты, а стала работать медсестрой в госпитале. В 1946 году начала восстанавливать родной театр: собрала новую труппу и учеников. Хореограф Владимир Логунов говорил, что Кирсанова «учила настоящему балету, а не движениям», отрицая условности и развивая в танцорах так называемую «балетную интуицию», когда тело следует за чувствами. В течение следующих 20 лет она поставила десятки балетов в Народном театре (с новой властью он сменил название), много работала и в других городах – в том числе, в Сараеве, где делала постановки в местном театре.
В целом, даже этого могло хватить на несколько увлекательных женских биографий ХХ века, но даже выйдя на пенсию, Нина Кирсанова не планировала останавливаться. В 1961 году она решила освоить новую профессию и поступила на археологический факультет, а в 70 лет получила степень магистра – и отправилась на раскопки по Ближнему Востоку и Италии. Но и это не все: в 1981 году бывшая балерина в возрасте 85 лет снялась в фильме «Что-то среднее» режиссера Срджана Карановича, ставшего впоследствии классикой сербского кино. Кирсанова дожила до 91 года, из которых 50 провела в Белграде и делала все, чтобы искусство здесь жило и развивалось в любые, даже самые сложные, времена. И теперь в ее честь даже названа одна из улиц города.