Российский оппозиционер Андрей Пивоваров был среди тех, кто 1 августа оказался на свободе в рамках обмена заключенными между Россией и Западом. Уголовное дело против Пивоварова было возбуждено в конце мая 2021 года по статье 284 УК РФ  (осуществление деятельности нежелательной организации). Фактически политик был осужден за то, что возглавлял «Открытую Россию», которая приняла решение о самоликвидации в мае того же года. 15 июля 2022 года суд отправил Пивоварова в колонию на 4 года.

В интервью журналу «Спектр» уже бывший политзаключенный рассказал о своих первых ощущениях на свободе, о том, как проходил обмен, чем он планирует заниматься в ближайшем будущем и каких принципов собирается придерживаться, занимаясь российской политикой из-за рубежа.

- Поздравляю с таким неожиданным, но, наверное, не менее приятным от этого освобождением. Вам уже удалось пообщаться с родителями и сыном?

- Да, со всеми удалось переговорить. Для них, конечно, особенно для родителей, это был стресс. Их первая реакция была не очень позитивной, потому что им трудно было осознать всё происходящее. Они к другому готовились, но сейчас, всё хорошо. Приятно, что немало людей, которым я очень благодарен, позвонили им сразу. Пока я ещё не мог выйти на связь, родители получили огромную поддержку. И от знакомых людей, и от моих друзей, и от незнакомых. Пообщаться с ними было очень приятно. Тем более, что поддержка близких была неоценимой за минувшие три с лишним года.

- Вашему сыну нет ещё и 8 лет. Он осознает, что происходит?

- Ему в сентябре исполнится 8. Мы буквально только что общались с ним, перед интервью. Он увидел по телевизору сюжет в новостях о нашей ситуации. Ему пояснили, что это про меня. Он, конечно, был удивлен. У каждого юного человека, когда в новостях показывают его отца, наверное, возникает какая-то сложная реакция. Я до конца у сына её не считал. Он немножко стесняется, но в любом случае приятно, что можно его видеть хотя бы по мобильной связи. Надеюсь, что мы встретимся в ближайшее время, как только будет понятен статус моих документов.

Лишение общения с близкими было одной из самых неприятных пыток. Если со взрослыми можешь переписываться, встречаться на свиданиях, то с сыном у меня не было такой возможности. У нас была лишь односторонняя — с моей стороны — переписка, к сожалению.

- В заключении вы ощущали откровенную неприязнь или может быть подвергались издевательствам со стороны других осужденных или надзирателей из-за того, что вы оппозиционер, «враг народа», «предатель»?

- В любом офисе есть какой-то процент людей, которым вы не нравитесь, но он очень небольшой. Сотрудники ФСИН живут в том же самом мире, что и все. Они ходят в те же магазины, пытаются устраивать свою жизнь и многие из них очень недовольны тем, что происходит. Не с точки зрения политики, а с точки зрения экономического состояния. Даже у таких относительно защищённых госслужащих есть понимание, что их права нарушаются, поскольку их материальный достаток не соответствует той нагрузке, которая на них падает. Они это чувствуют.

Ко мне отношение было, как к спецсубъекту, который сидел явно по политическому делу, хотя это и не признавалось. Для них это особый контингент, поэтому они опасались быть откровенными в разговорах со мной. И вообще раскрывать любую информацию, опасаясь, что я её кому-то передам.

Со временем, когда они видели, что я единственный из всей колонии, кого содержали в изоляторе, хотя я ничего не украл и никого не убил, что происходит несправедливость, некоторые позволяли чуть больше, чем формальный разговор. Общаясь со мной, они видели, что я нормальный человек, которого не требуется изолировать. В среднем, сотрудники достаточно нормальные люди, у которых нет патологического желания сделать человеку плохо. Попадаются такие, конечно. Это неприятно, но встречались в то же время и доброжелательные.

- Вы уже определились, где хотели бы жить в ближайшее время? В Германии или в какой-то другой стране?

- Я бы хотел жить в России, конечно. Сейчас я в Германии любуюсь лесом, рекой и это приятней, конечно, чем видеть забор, колючую проволоку и решётки. На будущее особых каких-то географических предпочтений нет. Есть желание находиться там, где проще поддерживать отношения с оставшимися внутри России. Это, наверное, вопрос, в первую очередь, часовых поясов. Не хочется удаляться далеко. К тому же мир заметно изменился с момента моего ареста. Если раньше, исключая период ковида, можно было говорить про открытые границы, то за последние два года в этом плане произошел резкий откат назад. 

Сейчас меня больше волнуют не бытовые вещи или погода, а наличие комьюнити единомышленников, которое позволяет строить какие-то планы и действовать. И, повторюсь, поддержание отношений с теми, кто остался внутри.

Владимир Кара-Мурза (слева), Андрей Пивоваров (в центре) и Илья Яшин (справа) на пресс-конференции после освобождения в Бонне 2 августа 2024 года. Фото Spektr. Press

- В одном из интервью в Германии Вы сказали, что подписали недавно прошение о помиловании, на основании которого Вас и освободили. Вы таким образом узнали о грядущем обмене?

-  Никаких предпосылок к обмену не было. Информации на эту тему по линии защиты или от близких я не получал. Вопрос обмена или высылки со мной никогда и нигде не обсуждался. В том числе и пре подписании этой бумаги. Я не очень понимал, зачем мне дали на подпись этот бланк. Был несколько удивлён, но, когда после его оформления прошло несколько дней и ничего не произошло, подумал, ну и ладно, в моём случае время играет на меня.

Важно отметить, что обмен был незаконным, потому что никаких согласий на него никто не давал. То, что мы будем высланы из России, стало ясно только в тот момент, когда мы ехали в автобусе по Москве. Было понятно, что везут нас не в Петербург или другой город, а в аэропорт.

- При этом формально эта бумага называлась «прошением о помиловании»?

- Да, прошением о помиловании, но если говорить про сам документ, то в нем было буквально три строчки, где нет ни слова о признании вины, никаких слёзных просьб о свободе или пожеланий об отъезде из страны. Я указал, что отбыл 3 года и 10 месяцев срока по приговору, отношения с близкими поддерживаю постоянно, жильём обеспечен, нареканий от администрации колонии не имею. Точка. Соответственно, прошу помиловать и отменить судом административный надзор. Всё. Им эта бумага была нужна, пожалуйста, получите, но каких-то фраз, мол, «челом бью, дорогой царь, помилуй», конечно, и близко не было.

- Вам известно, с какой стороны исходила инициатива включить заключенного Пивоварова в списки на обмен?

- Такой информации у меня нет. Уже здесь я пытался узнать подробности у коллег. Они говорят, что пожелания о том, кто мог бы быть включен в этот список высказывать с разных сторон. Я до выхода из камеры Лефортово и посадки в автобус не предполагал ни количество людей, ни что это будет за процедура, ни то, что она подразумевает высылку из страны. О том, что что-то происходит, я узнал только когда на этапе из Петербурга в Москву встретил в автозаке Александру Скочиленко. Тогда я понял, что это что-то массовое и сильно переживал, будут ли там Владимир Кара-Мурза и Илья Яшин. Особенно за здоровье первого были большие опасения. Ему выписали фактически смертный приговор.

Сейчас у меня в голове такая картина сложилась, что все пожелания по формированию списка на обмен собирались германским правительством и дальше уже шли переговоры с российской стороной. И, как я понимаю, изначально список был шире. Немецкую сторону поставили перед фактом и привезли меньше людей, чем было обещано.

Владимир Кара-Мурза уставший после конференции в Бонне на следующий день после освобождения по обмену. Фото Spektr. Press

- Планировалось, что в рамках обмена из России будет выслано больше заключенных?

- Это мое предположение. Согласно различным комментариям, ожидалось, что будет больше людей, и то, что произошло, это результат последних переговоров двух сторон, к которым гражданские и политические силы не были допущены.

И по тому составу, который собрался уже в самолете, мы поняли, что поскольку самый ценный для российской стороны человек был предоставлен Германией, среди обмененных было большое количество людей, имеющих немецкое гражданство. Даже если их дела не были политическими. Стало понятно, что Германия меняет своих граждан.

- На пресс-конференции Вы сказали: «Мы должны дать людям возможность, не принимая политических рисков, выразить свою позицию». Сейчас от некоторых аналитиков можно услышать рассуждения о том, что ненасильственный протест не способен привести к успеху в борьбе против диктатуры. Как вы считаете, какие формы протеста допустимы в борьбе с нынешним путинским режимом?

- Очень удобно, посиживая на теплом стуле, в уютной обстановке, на конференции в комфортабельный европейской стране, не подвергая себя при этом никакому риску, рассуждать о том, что эффективны только насильственные методы. Мне кажется, что такие заявления максимально дискредитируют любую гражданскую активность, потому что ты не можешь призывать к тому, что не готов делать сам. Если ты не готов выйти на Красную площадь и чего-то требовать, то не жди такого других. Это принципиальная позиция.

У меня было много времени для размышлений об эффективности тех или иных методов. Я представлял себя на месте простого человека, который, может быть, не является сторонником демократических ценностей, может быть даже нас презирает, не любит, но ему происходящее не нравится или вызывает дискомфорт. Он, возможно, и хотел бы как-то проявить себя, но не готов принять на себя даже небольшие политические риски. Понятно, что любой одиночный пикет, любое проявление нелояльности сейчас — это административно-уголовный риск. То, что люди не хотят ему подвергаться, нормально. Любой человек больше заинтересован в том, чтобы сохранить границы своего комфорта. При этом человек понимает, что ему не нравится то, что происходит.

Мне кажется, что я нашел правильное направление деятельности, суть которого в том, что человек может не противопоставлять себя системе, а не соучаствовать в зле. С учётом того, что сейчас мы находимся вне России, мы можем об этом говорить, как-то направлять и озвучивать эту стратегию. Если нам удастся достучаться до большого количества людей, то благодаря этим маленьким шагам мы сможем получить значимый эффект. Сработает ли это, не знаю. Это будет зависеть от того, как люди воспримут наше предложение, как нам удастся найти к ним подход, но в теории такой путь намного более эффективен, чем ожидание, что ситуация изменится со временем или расчёт на то, что какие-то западные структуры или организации за нас сделают эту работу.

Если вы российский политик, то должны говорить с людьми и предлагать им то, что вызовет у них отклик. Если нет, то зачем вообще заниматься такой деятельностью. Вот такую нишу я вижу. Примериваю её на себя. Это то, чем я хотел бы заниматься.

- Хотелось бы более конкретно поговорить о том, чем могли бы сейчас заниматься в России оппозиционеры, так чтобы это не было сопряжено, по Вашим словам, с риском?

- Есть немалое количество героических людей, которые принимают на себя риск. Они вызывают восхищение. Человек может делать то, что он допускает для себя возможным. Немало россиян до сих пор продолжают выходить на какие-то акции протеста. Достаточно людей, которые приходят к каким-то даже более радикальным действиям. Их гражданский порыв вызывает уважение.

Как я вижу деятельность тех людей, которые позиционируют себя как оппозиционеры внутри России? Некорректно мне им указывать, потому что я сейчас смотрю на прекрасную реку в Германии и не нахожусь в той же зоне риска, что и они. Правильно, если каждый человек будет решать сам, принимать ему участие в том или ином протестном действии или нет.

- Последние 8−9 месяцев наиболее яркими акциями оппозиции стали события, которые разворачивались вокруг президентских выборов: выдвижение Дунцовой и Надеждина, сбор подписей за выдвижение последнего, акция «Полдень против Путина». Они вызвали большой резонанс и мобилизовали многих недовольных режимом, но при этом звучали голоса, что участие сегодня в любых выборах — это легитимизации путинской власти. Что Вы думаете по этому поводу?

- Обвинения в легитимизации мы получаем с конца нулевых годов. Мол, «зря вы в этом участвуете», но именно выборы, пускай даже с мизерным шансом на успех или вообще без него, порождали те точки бифуркации, которые позволяли мобилизовать огромное количество людей. Этот фактор мобилизации всегда вызывал огромное раздражение властей. Я считаю одной из причин моего ареста в 2021 году желание идти на выборы в Государственную думу.

Стоит ли сейчас участвовать в выборах? На мой взгляд, да. Это пример относительно безопасного действия, которое может позволить себе человек. Поставить подпись за кандидата — это ненаказуемый жест. Само участие в выборах — это то действие, которое не влечет за собой прямого и жёсткого ответа со стороны власти. Выборы — пример того, на чём я хотел бы строить ту компанию, о которой говорил выше. Единственное, что в моей версии, речь идет не только о выборах, потому что они уже и так под достаточным прицелом. Мы наблюдаем уже фактическую отмену бумажных бюллетеней в Москве, шествие ДЭГ и всё остальное, поэтому я бы обратил внимание на другие сферы, где требуется голосование рублём, массовое присутствие людей или просто моральная поддержка.

Я старался следить за информацией по выборам в Петербурге и Москве. Видно, что даже такой эрзац выборов, который был возможен ещё 2−3 года назад, уже недопустим. Кандидаты, которые не обладают ресурсом, финансами, известностью вызывают у власти страх и раздражение. Несмотря на это, участвовать в выборах нужно, потому что даже сам факт отказа в регистрации будет бить по репутации власти, которая транслируют через телевизор азиатские результаты голосования в свою поддержку. Это показывает, что вся эта система, как минимум, зиждиться не на популярности. И чем больше таких фактов становятся известными, тем у больше количества людей будет понимание, что что-то не так.

- Наверное, последний вопрос о возможных вариантах противостояния системе. Где та грань, после которой Вы одобрили бы и насильственные методы борьбы?

- Грань проходит чётко там, где каждый решает для себя: готов он этим заниматься или нет. Если готов, то пожалуйста, но не предлагайте людям то, к чему вы сами не готовы. Я по складу человек, который не возьмет в руки оружие, поэтому призывать к этому других тоже не готов. Это для меня критерий.

- Как вы относитесь к тем гражданам России, которые с оружием в руках воюют на стороне Украины, например, в рядах легиона «Свобода России»?

— Это их выбор. Для меня такой путь не является возможным, а в остальном я не хотел бы позитивно или негативно комментировать их действия.

История одного «Апостола». Как родственник «единоросса» стал бойцом ВСУ и совершает рейды на Белгородскую область

- На пресс-конференции вы говорили, что это российско-украинский конфликт — это война Путина, а не россиян. Вы считаете, что граждане РФ не несут ответственности за эту войну, даже если идут воевать за деньги?

- Сложный вопрос с юридической точки зрения. За конкретные действия они могут нести ответственность, но целиком возлагать на исполнителей вину мне кажется не очень правильно. Мобилизация и контракты — это во многом своеобразный «налог» на тех, кто не может позволить себе иного. Есть, конечно, те кто идет на войну по идейным соображениям, но их не так много, поэтому я бы разделял, во-первых, ответственность за поступки и, во-вторых, истории тех, кто добровольно участвует в войне и тех, кто вынужден это сделать из-за страха. Есть масса людей, которые по разным причинам там оказались. Нет прямого ответа на Ваш вопрос.

Я понимаю тех, кто хотел бы видеть мир черно белым: с одно стороны враги, а с другой «все белые и пушистые». К сожалению, у нас очень разные ситуации у огромного количества людей. В каждом случае надо разбираться индивидуально. Приведу реальный пример. В одном из городов Северо-Запада России молодой парень 19-ти лет напился и то ли оторвал погон, то ли дал по лицу полицейскому. Его задержали, а на утро стали запугивать, что ему грозит 10 лет минимум. Соответственно, парень впадает в панику, после чего появляется следователь и говорит, что есть вариант всё «порешать»: заключай контракт, получишь деньги и перспективу потом хорошо устроиться. Молодой человек соглашается. Подпадают ли его действия под понятие коллективной вины? Трудно сказать, что он подписал контракт добровольно. И таких кейсов много, поэтому ситуация, в котором мы оказались, не предполагает однозначных ответов.

Наверное, я приду к большему пониманию, когда проведу на свободе определенное время и получу более обширный доступ к информации. Я, конечно, читал о случившихся трагедиях, но жуткие видеокадры вижу только сейчас. И это может по-новому формировать моё сознание, но я категорически против того, чтобы всех мазать одной краской. Для того, чтобы определить, кто в чем виноват, потребуется очень большая работа. Не возьмусь давать оценку каждой ситуации. Я понимаю, что могу сделать, чтобы если не прекратить, то, как минимум, максимально усложнить продолжение этой ситуации. Свою миссию, как российский политик, я вижу в этом.

- Есть точка зрения, что когда Путин будет реально отстранен от власти или умрет, то тьма рассеется и даже политэмигранты «первым рейсом» смогут вернуться в Россию. Что Вы думаете о том, как будет развиваться ситуация в постпутинской России?

- Есть такая историческая традиция в нашей стране, что обычно новый правитель не продолжает линию своего предшественника. Я думаю, что любому следующему руководителю в России, кем бы он ни был, придётся как-то нормализовывать ситуацию в обществе и экономике, пытаться вытащить страну из той дыры, куда мы сейчас летим на всех парах. Для этого, безусловно, нужно будет заново достигать каких-то договорённостей и с западными странами, и со всем миром. Россия не может жить годами в изоляции, как Северная Корея. Иначе у нас уровень жизни опуститься до какого-то непотребного уровня. Для этого потребуется перезагружать отношения, выстраивать новые и здесь как раз те люди, которые находятся в оппозиции, могут быть полезны, как коммуникаторы.

При этом будут необходимы существенные политические реформы, к которым необходимо готовится. Все перемены происходят у нас неожиданно. Я предполагаю, что проект «Первым рейсом» именно этим и занимается. Будут ли востребованы, те люди, которые сейчас находятся в эмиграции, зависит только от нас. Если мы по-прежнему будем погружены в безумное количество обсуждений вопросов важных скорее для нас, но не для жителей России, то даже при открытых границах мы не будем востребованы обществом, а без его поддержки мы никому не нужны.

Я на пресс-конференции говорил, что нам сейчас не так важно выяснять между собой отношения, как вести диалог с людьми, которые остались в стране. Важно быть им полезными. Из общения с другими арестантами и даже сотрудниками ФСИН я вынес, что они во многом верят госпропаганде.  Для них оппозиция — это люди, которые заняты внутренними склоками, разборками друг с другом и зарабатыванием денег.

В ответ на такие обличительные посылы, мы должны иметь возможность сказать, что наоборот оппозиционеры занимаются тем, что помогают простым людям в решении их проблем. Пускай у них ограниченные возможности, потому что нет безумных ресурсов, но в каких-то мелочах они начинают двигать ситуацию в нужном русле. Это будет самое главное, потому что сейчас телевизор транслирует, что «Россия в кругу врагов», и только те, кто находится у власти что-то делают. Если удастся этот «железный купол», который накрыл всю страну, хотя бы немножко пробить и показать, что люди, которые находятся за рубежом, хоть в чем-то оказывают помощь обычным россиянам, то это будет очень важно. Это та ниша, которой стоит заниматься.

- Несколько раз я слышал шутку про то, что тюрьма избавляла Вас и товарищей от необходимости участвовать в конфликтах внутри российской оппозиции…

- Мы с Ильей Яшиным и Владимиром Кара-Мурзой обсуждали это в автобусе. Шутили, что теперь у нас «индульгенция пропала». Мы больше не «в домике».

 — Что должно произойти, чтобы оппозиция выступила по основным проблемам единым фронтом?

- Я слежу и участвую в общественно политической жизни, наверное, 15 лет. Вопрос об объединении оппозиции стоял в повестке всё это время (и до этого стоял), но никогда не был решен в полной мере. Все-таки демократическое сообщество объединяет людей, у которых есть собственная позиция, которые готовы каким-то образом её реализовывать. Готовы спорить и соглашаться. Это ещё и думающие люди, но часто их эго превалируют над общим делом. К сожалению, так и есть.

При этом, когда появляется какая-то действительно важная проблема, я прекрасно понимаю, что те люди, с которыми мы спорили или даже обменивались эмоциональными личными сообщениями в социальных сетях, всегда помогут, если я обращусь за поддержкой. Например, когда мы здесь оказались, всё шло по форс-мажорному сценарию. Необходимо было решать массу организационных, материальных и юридических вопросов. И не было никаких проблем обратиться к людям, с которыми, при других обстоятельствах, мы даже не могли бы сидеть за одним столом.

Я сам выступаю за консолидацию и за то, чтобы мы взаимодействовали и общались, но если кто-то не хочет этого делать, то ничего страшного. Может быть, человек считает такие объединения излишними. Насильно мил не будешь, но в то же время я уверен, что даже они не откажут в помощи в общих проектах. Это проверено временем. В те годы, когда можно было собирать протестные митинги, мы до хрипоты спорили об очерёдности выступлений или какой-нибудь декларации. Если такой митинг, предположим, был разогнан, а люди оказывались в отделениях полиции, то активисты, которые ругались друг с другом матом, делили между собой участки, искали транспорт и спокойно развозили друг друга по точкам, пытаясь решить проблемы. Наличие общей повестки и общего дела, которое действительно помогает людям, это лучший рецепт для объединения наших усилий.

Андрей Пивоваров, Илья Яшин и Владимир Кара-Мурза. Фото из телеграм-канала Ильи Яшина.

- К вопросу о разногласиях. Что за странная история с предполагаемым участием Леонида Волкова в вашей пресс-конференции? Табличка с его именем была на столе, а затем исчезла…

- Знаете, что неприятно: наша конференция была посвящена произошедшему выдворению политзаключенных, а в социальный сетях, к сожалению, акцент на том была ещё одна табличка или нет. Освободили 16 человек, достаточно известных заключённых, некоторым из которых в России был вынесен фактически сметный приговор.

Леонид Волков не планировал участие в конференции. Решение о её проведении было принято Владимиром Кара-Мурзой, Ильей Яшиным и мной рано утром за завтраком в больнице. Эти три человека изначально должны были в ней участвовать. Произошла какая-то техническая накладка, но Волков не планировался ни как модератор, ни как участник. Количество спикеров могло быть расширенно, только если бы захотел выступить ещё кто-то из тех, кто оказался на свободе в результате обмена.

- Ваша идея, высказанная на этой пресс-конференции, о том, что Запад мог бы ослабить санкции, которые касаются простых россиян, вызвала разнообразную реакцию. Кто-то её горячо поддерживает, а Константин Сонин, например, считает, что «никаких санкций против „простых россиян“ практически нет». Что Вы можете ему ответить?

- Эта мысль родилась у меня в период, когда я увлекательно проводил время за уборкой своей камеры и прослушиванием правил внутреннего распорядка. Я понимал, что россиянам стала недоступна часть каких-то простых покупок, у них появились проблемы с визами, с переводами средств, хотя это не самая актуальная вещь.

Возьмем гипотетический пример. Молодой человек окончил школу и хотел бы поступить в престижный вуз за рубежом. У него хорошие знания по предмету. Он понимает, что у него впереди научная карьера, если он получит высшее образование, но он не имеет возможности сделать себе визу, получить необходимые документы. (Целый ряд стран в том числе и в Евросоюзе продолжает выдавать студенческие визы россиянам, прим. «Спектра»). Если бы мы упростили процесс поездки одаренных молодых людей на учебу, то это было бы здорово.

Другая тема. Я читаю и слышу, что в России пропадают продукты, растут цены. Предполагаю, что это связано с ограничениями на ввоз определенных товаров. Например, если домохозяйка хочет иметь дома хороший кухонный комбайн, то она не может его купить. Только китайский, потому что других больше не завозят. Это тоже ухудшает её жизнь. Я говорю о простых бытовых вещах.

Или уже набивший оскомину проблема, когда россиянам запрещено передвигаться на своих машинах по ряду европейских государств. Сергей Лавров никогда не будет ездить там на машине. Если ему потребуется, то он доберётся, куда ему будет надо. Простой питерский предприниматель средней руки не знает, как теперь туда попасть. Для него это серьезная «головная боль». Такие мелкие бытовые вещи, которые, может быть, в рамках большой доктрины не играют особую роль, в плане упрощения жизни обычных людей были бы весьма весомы.

Может быть, я привел не лучшие примеры, но я уверен, что они есть, потому что жизнь рядового россиянина стала существенно тяжелее. И я понимаю, что, возможно, существенную роль в этом играют не санкции, а так называемые контрсанкции, которые были введены Кремлем, но я уверен, что можно найти ниши, где и введённые ограничения повлияли на жизнь обычных людей.

- Вы много говорили о планах на будущее, а с кем собираетесь вместе работать? С бывшими коллегами по «Открытой Россией»? Вы связывались с Михаилом Ходорковским?

- Нет, мы не общались. Хотя он поздравил меня с тем, что произошло, но лично мы ещё не встречались. К сожалению, мы были вынуждены ликвидировать «Открытку» в мае 2021 года. Для меня важно, что люди, которые разделяли наши ценности, мои бывшие коллеги по «Открытке» сохранили свои убеждения. Многие из них эмигрировали. Я чувствовал их поддержку в заключении, мы были на связи всё это время. Безусловно, я буду опираться на поддержку этих людей, но не только на неё.

В какой форме будет строиться это сотрудничество, стоит обсудить. Я не хотел бы говорить за всех. Думаю, что мы это решим коллегиально, когда приступим к реализации своих планов, но, безусловно, я буду опираться на тех друзей и единомышленников, которых приобрёл в рамках «Открытки».

- В редакции «Спектра» обратили внимание, что канал вашей группы поддержки в Telegram превратился в Ваш личный ресурс. Вы намерены заняться блогерством? Стоит ожидать открытия Ваших аккаунтов и на других платформах?

- К сожалению или к счастью, сейчас социальные сети основной вид коммуникации, поэтому как общественный деятель, как политик, я обязан это делать. Это способ взаимодействия с людьми, поэтому блогерство не является самоцелью, а скорее способом донесения информации. Каждое видео или каждый пост не должен ставить своей целью просто набор аудитории. Если у меня есть хорошая мысль, то я должен довести её до людей доступными способами, поэтому, как блогерство — нет, а как выражение своей политической позиции, конечно, да.

- Последний вопрос, как к участнику свершившегося обмена. Есть точка зрения, что он может стать прологом к серьезным переговорам России и Запада об установлении мира, отмене санкций, улучшении дипотношений. Ваша точка зрения?

- Мне бы очень хотелось верить, что эта оптимистическая версия имеет под собой основание, но пока предпосылок для этого я не вижу. На данный момент ясно, что Россия давно и последовательно добивалась передачи Вадима Красикова. При этом условии удалось освободить определённое количество людей. Это то, что на поверхности. Есть ли под этим что-то глубже, конспирология точно не моя сфера, слава Богу.

«Красиков за вами может и вернуться». Освобожденные Илья Яшин, Владимир Кара-Мурза и Андрей Пивоваров рассказали, как их выслали из России без их согласия и загранпаспортов и как им угрожали перед вылетом — трансляция пресс-конференции