«Не изнасиловали? Ну и забудь». Психолог Ольга Бочкова о росте в России сексуализированного насилия в отношении детей
12:25, 28.06.2023
Фото Scanpix/Leta
24 июня в подмосковном Егорьевске был задержан мужчина, подозреваемый в совершении преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних. По данным следствия, местный житель совершал преступные действия в отношении пяти детей на протяжении года. Этот эпизод укладывается в печальную статистику роста подобных преступлений в России.
Согласно официальным данным Генпрокуратуры РФ, количество преступлений на сексуальной почве в отношении детей в России выросло с 2010 по 2022 год на 44 процента. Эта проблема остро стоит не только в России. По данным ЮНИСЕФ, каждая десятая девочка или девушка в мире в возрасте до 20 лет хотя бы раз подвергалась сексуализированному насилию — в 90 процентов случаев со стороны людей, которых они знали лично.
Летом 2022 года российские «Академия безопасности» совместно с Консорциумом женских НПО и организацией «Тебе поверят» провели в России исследование #НЕТАБУ на тему: «Сексуализированное насилие над детьми и подростками». Эксперты провели анкетирование более 17 000 респондентов, проанализировали официальные данные МВД и Следственного комитета РФ, куда, согласно российскому законодательству, в обязательном порядке передается информация о всех подобных делах.
Результаты исследования в чем-то подтвердили официальные данные, в чем-то разошлись с ними. Руководитель «Академии безопасности» Ольга Бочкова рассказала «Спектру» о результатах исследования #НЕТАБУ, своем видении причин роста сексуализированного насилия в отношении детей, стереотипах, которые в общественном сознании касаются подобных преступлений и противоправных действий.
Ольга Бочкова. Фото Елизавета Смирнова для SpektrPress
- Очевидно, что если бы рост зафиксировали за минувший год, то причины это страшного явления лежали бы на поверхности. Однако речь идет о тенденции, которая укрепляется годами. Как эксперт, Вы анализировали эти цифры?
- Цифры мы анализировали, но только фактически, не в динамике. Поэтому мне сложно здесь сказать, почему происходит рост. Единственное, я вижу по людям, с которыми мы работаем в терапевтическом формате, и с теми, кто приходит обучаться профилактически, что на эти темы они говорят более открыто.
Сейчас обсуждение сексуализированного насилия, его причин, беседы о тревожных звоночках, о том, как обезопасить детей — всё это стимулирует людей не пропускать моменты, на которые раньше бы они вообще не обратили внимание. Например, на детской площадке мужик приставал к ребенку, мы его прогнали и все. Сейчас это стимулирует людей написать заявление в полицию и делать эти случаи более гласными.
Возможно, это влияет на то, что регистрируется все больше таких случаев. Надо смотреть опять же, какие ситуации имелись ввиду? Это были случаи, которые у нас квалифицируются по статьям УК или это в целом количество заявлений, которые подавались в области сексуализированного насилия. Мне не известно, как ведется статистика и что там фиксируется.
Еще один важный момент, связанный с вопросом: почему количество случаев насилия растет? Люди начинают понимать, что к этому насилию относится. Если у нас УК постулирует, что изнасилование — это только насильственный принудительный половой акт между мужчиной и женщиной, то тогда получается, что оральное и анальное насилие — это не изнасилование. Проникающее насилие у мужчины — это тоже не изнасилование. Это все переходит в другую категорию и опять же, как ведется статистика, совершенно непонятно.
Так как сейчас общество в этой сфере больше просвещается, те люди, которые когда-то с этим столкнулись и считали, что им «просто не повезло», всё понимают. Есть случаи отсроченных заявлений в полицию на насильника. Несмотря на то, что у нас действует срок давности для таких преступлений.
- Может быть Вы располагаете статистикой подобных преступлений за последние 30−40 лет, чтобы можно было сравнить ситуацию за последние 12 лет с аналогичными периодами в прошлом?
- Когда мы проводили наши исследования #НЕТАБУ, в котором опрашивали людей о разных видах сексуализированного насилия, то, конечно, у нас были респонденты разного возраста. Они указывали на разные временные периоды. Статистику Следственного комитета и МВД мы брали за период после 2012 года. При этом у нас все равно нет данных по динамике. Единственное, мы можем говорить, что данные, которые мы получили из опроса людей, совпали по примерному количеству с тем, что есть на сайте Следственного комитета и на новостных ресурсах МВД.
- Было бы интересно сравнить последнее десятилетие, например, с 90-ми. Вам не попадались какие-то цифры за тот период?
- Нет, я не специалист, к сожалению, по статистике. Скорее всего, тогда большинство подобных преступлений просто не фиксировалось. Сколько тогда вообще было насилия, страшно себе представить. Мы знаем, что в статистике стоит изменить какой-то один подход в документах, и все цифры сразу же меняются. Поэтому всегда сложно опираться на статистику, которую представляют официальные органы. Не всегда понимаешь, что за ней скрывается.
Жертва домашнего насилия Маргарита Грачева, которой муж отрубил кисти рук в 2018 году. Фото: Maxim Grigoryev / TASS / Scanpix / Leta
- Соглашусь, что рост фиксации подобных преступлений отчасти объясняется изменениями в обществе. Скорее всего, и правоохранительные органы стали чаще принимать заявления в таких случаях. Однако дело явно не только в изменившемся подходе к статистике. Что еще происходит в массовой психологии, если за 10 лет в стране почти в два раза выросло насилие по отношению к детям?
- Повторю, что об этом в России стали больше говорить. История с #MeToo — это не про нас, конечно. Хотя в 2016 году в российских соцсетях появился хэштег #ЯнеБоюсьСказать. Тысячи женщин очень активно рассказывали то, о чем долго молчали. Можно сказать, что информированность общества подталкивает людей поделиться своей болью.
Экономическая ситуация, разумеется, может влиять на рост подобных преступлений. В этой области мои рассуждения будут не очень профессиональными, но, в любом случае, когда присутствует экономический кризис, уровень насилия так или иначе будет возрастать.
Думаю, что ковидный период наверняка на это повлиял. Во время пандемии был зафиксирован рост домашнего насилия. Не исключу, что где есть домашнее насилие, там есть и сексуализированное насилие. Они очень близки друг другу, потому что и в том, и в другом случае проявляется контроль, власть, желание продемонстрировать свою силу. Агрессором часто выступает именно мужчина по отношению к более слабым членам семьи. Это как раз 2020 — 2021 годы.
Акция против декриминализации домашнего насилия в Москве. Фото: Sergei Fadeichev / TASS / Scanpix / Leta
- В документах Минпросвещения указывается на необходимость в 16 регионах страны усилить работу по профилактике сексуального насилия, направленного на детей. Речь идет об удаленных от центра северных и зауральских краях и областях, а также Астраханской, Белгородской, Брянской, Ростовской, Саратовской, Ленинградской, Московской, Тюменской, Ярославской областях. В этой географии прослеживается какая-то закономерность или её невозможно установить?
- Опираясь на наш опыт и организаций, которые работают с пострадавшими от сексуализированного насилия в разных областях, можно сказать, что количество случаев примерно одинаково во всех регионах. Нет каких-то данных о том, что в одной области сексуализированного насилия больше, чем в другой. Цифры примерно везде схожие.
Единственное, мы обнаружили, что Северо-Кавказский регион предоставил очень мало данных. Это достаточно закрытый регион с патриархальной структурой. Обычно и рассказов о каких-то случаях насилия там меньше, в таких сообществах об этом предпочитают больше молчать. Поэтому для того, чтобы понять объем сексуализированного насилия в этих республиках и областях, необходимо проводить отдельные исследования.
В остальном можно говорить, что насилие плюс-минус везде одинаково. Конечно, считается, что в регионах со сложной экономической или политической ситуацией происходит рост насилия, но опять же, причины мы до конца не поймем, если не проведем отдельное исследование. Мы можем только выдвигать какие-то гипотезы на этот счет.
- По официальным данным более 50 процентов подобных преступлений совершаются знакомым ребенку лицом, каждое пятое — членами семьи, 11 процентов — родителями или законными представителями. Это совпадает с результатами вашего исследования?
- В нашей разбивке есть детализация: родственники, непосредственные родители и другие знакомые. В целом, по нашей статистике получилось, что 50 процентов актов сексуализированного насилия совершается знакомыми взрослыми мужчинами, куда входят и родственники, и просто люди, которые присутствуют в ближайшем окружении ребенка. 34 процента агрессоров — это незнакомые взрослые мужчины, остальные 16 процентов — знакомые и незнакомые дети и подростки. Когда мы это сверяли с данными Следственного комитета, у нас цифры оказались примерно одинаковыми.
- Кто чаще становится жертвой агрессора: мальчики или девочки?
- Из 14 210 проанализированных ответов 99 процентов у нас оказались девочки. Мы не можем говорить о том, что мальчики не становятся пострадавшими, потому что данные Следственного комитета показывают, что и они оказываются жертвами насилия, но девочки гораздо чаще. Портрет пострадавшего от сексуализированного насилия — это ребенок, скорее девочка, в возрасте от 7 до 10 лет. Это самый пиковый такой возраст и самый типичный портрет.
Если говорить о портрете преступника, то это мужчина, близкий к ребенку. Иногда звучат противоречивые данные от разных организаций, которые оказывают помощь жертвам. У них может быть перекос в ту или иную сторону. Обычно они заявляют, что в 90 процентах случаев сексуализированное насилие совершают близкие и родственники. Откуда берется такая разница: 50 процентов и 90 процентов? В такие структуры в большей степени обращаются именно с такими именно историями. Это очень тяжелые переживания для человека в любом возрасте. Что для ребенка, которому требуется срочная помощь, что для взрослого, который с этой травмой проходил много лет и в какой-то момент решается все-таки её проработать. Чаще всего, если это близкий человек, то это не разовые случаи насилия, а какая-то системная история.
- У кого дети ищут защиту?
- Совершенно удивительную информацию мы получили в ответ на вопрос, где они ищут поддержку. Оказалось, что 38 процентов пострадавших делились случившимся со своими друзьями. Для нас это стало важным открытием. Когда идет речь о профилактике подобного насилия или о необходимости учить детей правилам интимной безопасности, мы это делаем, в том числе, и потому, что ребенку друг может рассказать о своей беде. И важно, чтобы ребенок знал, куда дальше это отнести, что это вообще ненормально. Если с ним этим поделились друзья, то он — не конечная точка. Эта информация не должна в нем застрять. Он может передать её уже своим родителям, и это позволит оказать пострадавшему помощь.
Примерно в 20 процентах случаев рассказывают родителям (в основном — мамам). Дальше идут психологи, учителя, какие-то близкие знакомые люди, но, к сожалению, порядка 60 процентов вообще никому ничего не рассказывает очень длительное время. Я очень часто слышу и читаю фразу: «Я никому об этом не говорила, даже мужу». Кстати, мужу тоже рассказывают, но это уже взрослые женщины. Какое количество людей носят это в себе латентно, мы не знаем. Их очень много.
- Почему во время исследования 99 ваших респондентов оказались женщинами?
— Это отчасти связано с гендерными установками. Женщины все-таки чаще, чем мужчины, сталкиваются с подобным насилием. Женщина в большей степени может себе позволить рассказать о том, что с ней это случилось. Да, на нее наваливаются стереотипные установки про жертву, про «сама виновата» и так далее. Но у нас так принято, что женщина может быть жертвой, а мужчина, который столкнулся с насилием, сразу меняет статус в обществе. Он как будто бы уже не мужчина. Более того, он маскулинно должен справляться с этим, он «должен быть сильным», держать травму в себе, не проявлять никаких эмоций. Это подталкивает мужчин молчать о том, что с ними происходит, обесценивать то, что с ними происходит.
- Сейчас активно идут боевые действия, и психологи предупреждают, что необходимо готовиться к возвращению домой большого количества мужчин с посттравматическим синдромом — ПТСР. Это создаст дополнительные проблемы в плане роста сексуализированного насилия?
- К сожалению, да. Во-первых, не наблюдается на широком общественном уровне коррекционной работы с ПТСР. Во-вторых: на свободе окажется много людей, которые находились в заключении. Мало того, что они отбывали срок за уголовные преступления, так они еще потом получили ПТСР в зоне конфликта. Хотя и говорят, что не выпускают таким образом людей, которые были осуждены за насилие над несовершеннолетними, но есть страх, что там, где одно преступление, рядом может быть и другое. Они рядом. Поэтому я думаю, что, конечно, рост будет наблюдаться, тем более что есть исследования, которые показывают, что любые военные действия приводят к росту насилия над женщинами и детьми.
