Как мне перестать? Валерий Панюшкин об осознании собственной жестокости
Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress
Теперь когда Министерство Иностранных Дел России вызвало послов Британии, США и Канады (все трое, к слову сказать, женщины) и грубо отчитало их за вмешательство во внутренние дела России — я вспомнил давнишнюю историю. Вмешательство послов во внутренние дела РФ состояло в том, что они пришли в суд, где Владимиру Кара-Мурзе дали двадцать пять лет за слова, и выступили с осуждением этого жестокого приговора. А я вспомнил — я уже видел женщин, которые осуждали жестокость, и которых отчитывали за это мужчины, склонные к жестокости.
Это было лет двадцать пять назад. В городе Саратове. Семинар по предотвращению домашнего насилия. Для полицейских, их тогда еще называли милиционерами. Две московские феминистки за пару часов должны были объяснить двум десяткам саратовских ментов, что к домашнему насилию следует относиться серьезно, жалобы от женщин, избитых мужем или любовником, следует рассматривать и никогда, никогда нельзя говорить: «вот убьет, тогда приходите».
Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress
Сейчас, конечно, удивительно вспоминать, что саратовское полицейское начальство тогда не только разрешило московским феминисткам побеседовать с сотрудниками полиции о домашнем насилии, но само попросило такой семинар провести, выступило, так сказать, заказчиком.
Ожидаемо полицейские — молодые, сильные и не очень образованные мужчины — поначалу не то что послушались феминисток, а стали яростно им возражать (примерно как МИД сейчас возражает послам) и поставили себя не на место подвергающихся насилию женщин и детей, но на место насильников.
«Это внутреннее дело семьи, нельзя вмешиваться». «Ничего страшного не произошло, ну, подумаешь двинул пару раз». «Как правило женщина сама виновата, эти суки кого хочешь доведут своими стервозными замашками». Приблизительно такие были аргументы полицейских.
И разговор был долгим и вязким. По-разному переформулируя свои вопросы, феминистки спрашивали у полицейских, уверены ли те, что не испытывают удовольствия, когда бьют кого-нибудь. Уверены ли, что чувство собственной правоты, воплощенное в гнев, не доставляет им адреналиновой эйфории?
-- Чего не доставляет? — переспросил молодой полицейский офицер.
-- Ну, вы злитесь, накачиваете себя праведным гневом и вас от этого прёт, бывает такое?
Офицер задумался. Двадцать лет назад офицеры еще задумывались. И я не знаю, могут ли задуматься теперь. Я просто надеюсь на это.
Так устроено, что гнев накачивает человека чувством собственной правоты. Чувством собственной правоты оправдывается жестокость. Человек терзает женщину, которую любил, ребенка, о рождении которого мечтал, граждан, которых вообще-то собирался защищать, землю, которую считал родной. Терзает с особой жестокостью, и жестокость сама по себе доставляет ему извращенное удовольствие.
Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress
Тот молодой офицер двадцать пять лет назад нашел силы заглянуть себе в душу и увидеть все это. Сегодняшняя власть не находит. Распаляет себя праведным гневом, пестует чувство собственной правоты, позволяет себе жестокость, и жестокость сама по себе доставляет ей удовольствие.
Тот молодой офицер двадцать пять лет назад под конец разговора о жестокости и насилии спросил:
-- Как мне перестать?
