Не успели российские чиновники порадоваться росту доходов от продажи нефти в июне — июле, как рубль устремился в пике и зафиксировался на отметке примерно 97 рублей за доллар. Драматизм происходящего довёл пропагандистов до истерики, в которой поучаствовал даже глава комитета Государственной думы по финансовому рынку Анатолий Аксаков. Он заявил, что большинству населения наплевать на соотношение рубля к доллару.

Очевидно, что Центральный банк России не мог так же отреагировать на сложившуюся ситуацию. 15 августа ключевая ставка ЦБ была сильно повышена, и падение рубля приостановилось. Только вот надолго ли? Состояние российской экономики через полтора года после вторжения российской армии в Украину не внушает оптимизма. Санкции, уход иностранных компаний, резкое падение инвестиций, потеря рынков сбыта, инфляция… Экономика РФ находится в весьма незавидном положении.

О том, что с ней может произойти, куда движется рубль и ждёт ли Россию «мобилизация» экономики по советскому образцу, рассказал «Спектру» доктор экономических наук, первый министр экономики РСФСР/РФ (1992–1993) и соавтор рыночных экономических реформ Андрей Нечаев. 

Андрей Нечаев. Кадр видео RTVI Новости

— Начнём с курса рубля как своеобразного маркера стабильности экономики в глазах многих россиян. Резкое падение курса национальной валюты — это следствие дефицита бюджета из-за войны или (как утверждают некоторые эксперты-критики) команда Эльвиры Набиулиной упустила контроль над ситуацией?

— То, что происходит с рублём, достаточно закономерно из-за санкционной войны. Экспорт сжался. В том числе нефтегазовый. Сейчас он немножко окреп, но тем не менее падение было порядка 30%, а в какие-то моменты достигало и 40%. Импорт практически восстановился до уровня 2021 года — но во многом это так называемый параллельный импорт, который в силу более сложной логистики стал дороже, чем прямые поставки санкционных товаров.

Это основной фактор, что, собственно, отмечал и Центральный банк. Второй момент — дефицит бюджета, когда государство действительно вкладывает в экономику больше денег, чем забирает оттуда в виде налогов. Это в целом ведёт и к ослаблению рубля.

Кроме того, в свете перехода на расчёты в рублях и в национальных валютах экспортёры стали получать существенно меньше долларов и евро. Например, сейчас многие российские экспортёры мучаются с большим запасом рупий. У них неполная конвертируемость, а Индия стала одним из крупнейших потребителей российской нефти. С одной стороны, это предмет гордости для нашего Правительства, что оно сумело быстро переключить потоки на Азию, но, с другой стороны, теперь надо придумывать, что делать с рупиями.

Есть ещё один существенный момент. У слабого рубля много бенефициаров, поскольку Россия всё-таки экспортоориентированная страна. Слабый курс национальной валюты выгоден экспортёрам, выгоден бюджету, поскольку за ту же валютную выручку он получает существенно больше рублёвых доходов, он выгоден бизнесу, который занимается импортозамещением.

В то же время у слабого рубля есть недостаток: ускорение инфляции, которое бьёт по населению. В первую очередь по малоимущим. Есть старая избитая фраза экономистов: «Инфляция — это налог на бедных». Но бенефициары имеют гораздо больше возможностей влиять на политику, чем население, особенно в нынешней ситуации. Поэтому я бы сказал, что финансовые власти по вышеназванным причинам смотрели на ослабление курса рубля со сдержанным одобрением.

В последний момент можно, конечно, ругать Центральный банк, но у него не так много инструментов. Валютные резервы, как теперь принято говорить, в «недружественных валютах» в значительной части заморожены. Из-за этого возможности валютных интервенций достаточно ограниченны.

Главный инструмент ЦБ — ключевая ставка, которую он 15 августа, я бы сказал, драматически повысил. Такого повышения мы не видели с начала украинских событий (тогда ставку почти удвоили).

— Какой прогноз кажется вам более реалистичным: рубль вернётся на позиции начала лета или до конца года зафиксируется около отметки 100 рублей за 1 доллар?

— Как я уже сказал, у слабого рубля много выгодоприобретателей, а положение с бюджетом далеко не благостное. Годовой запланированный лимит дефицита бюджета был исчерпан за полгода, поэтому с точки зрения бюджета чрезмерное укрепление рубля невыгодно.

Хотя сейчас Минфин с Центральным банком объявили, что не будут закупать валюту для Фонда национального благосостояния на так называемые нефтяные сверхдоходы, и это, пожалуй, единственная мера по укреплению рубля. Плюс уже упомянутое повышение ставки ЦБ.

Финансовые власти в целом не противостоят ослаблению рубля, несмотря на то что 15 августа по курсу доллара был нанесён довольно серьёзный удар. Я думаю, что если не произойдёт каких-то экстраординарных событий, то в ближайшее время курс сохранится в диапазоне 95–101 рубль за доллар.

— Дефицит федерального бюджета в первом полугодии 2023 года составил 2,81 триллиона рублей, по данным Минфина. При этом дефицит на весь год заложен в размере 2,93 триллиона рублей, или 2% ВВП. Каким может быть реальное превышение дефицита по итогам года?

— Большинство экспертов склоняются к оценке, что дефицит будет, при хорошем развитии событий для российской экономики, 5 триллионов рублей, а при плохом варианте — до 7 триллионов рублей.

— Что это означает для рядовых россиян?

— Если Правительство будет продолжать финансировать дефицит бюджета, а не пойдёт на его секвестр, то для рядовых граждан это ничего особенного не означает, кроме роста инфляции. Пока он остаётся достаточно умеренным, хотя ЦБ, повышая ставку, мотивировал это выросшими инфляционными рисками.

Конечно, мы можем справедливо дискутировать об оценках инфляции. Тот же ЦБ много лет проводит исследования методом опроса внутренней инфляции домохозяйств. Понятно, что у каждой семьи своя инфляция в зависимости от её потребительской корзины. Я в таких случаях шучу: «Вегетарианцев не очень волнует цена на мясо». Последний раз данные этих исследований ЦБ публиковал в декабре 2022 года, когда официальная инфляция была, по Росстату, 12–13%. Опрос ЦБ показал примерно 23–25%.

Вообще, если вы спросите домохозяек, то, наверное, мало кто из них согласится с тем, что у нас инфляция, как официально рассказывают, 4,5–5%. Конечно, по их ощущениям она существенно больше.

Дальше можно спорить — это несовершенство методик Росстата или сознательное приукрашивание действительности. Агентство «Ромир», которое оценивает инфляцию по так называемому среднему чеку, в конце прошлого года давало оценку 43%. Поэтому, конечно, инфляция беспокоит наши власти. Глава Минфина Антон Силуанов недавно говорил,  что, с одной стороны, слабый рубль выгоден для бюджета, а с другой, рано или поздно, придётся компенсировать инфляционные потери населения и других бюджетополучателей.

Это, пожалуй, главные негативные последствия для населения, если, повторяю, не будет секвестра бюджета. Но пока разговоры о нём идут отвлечённые.

Москва, 1969 год. Фото Rob Ketcherside/Flickr

— Вы упомянули про серьёзное падение нефтегазовых доходов российского бюджета после введения санкций. Сейчас в этой области вроде бы наметился рост. В июле 2023 года (по сравнению с июнем) он составил 20%. Это временная конъюнктура или РФ вновь может рассчитывать заткнуть дыры в бюджете за счёт продажи нефти?

— Думаю, что, хотя цена на нефть подрастает, а дисконт к мировой цене сокращается, выйти в ноль не удастся. Наши экспортёры уже подобрались к верхней планке, которую установили в рамках санкций: 60 долларов за баррель.

Идут продажи в Индию, но с теми же рупиями, про которые мы уже говорили, надо что-то делать. 30 лет назад я чем-то подобным занимался, когда мы договорились с индийцами о погашении долга перед СССР. Мы договорились о курсе, а потом у меня сидела большая команда экспертов, которые искали, что можно на индийском рынке купить. Оплата долга была, естественно, в рупиях. Думаю, похожая ситуация и сейчас. Необходимо повторить этот вынужденный эксперимент, потому что какая-нибудь Роснефть, как вы понимаете, импортом не занимается. В Индии есть что купить — чай, текстиль, IT-продукция, но в этом надо профессионально разбираться.

— Раз разговор зашел о поставках товаров в Россию, можете ли вы  оценить, какую роль в экономике сегодня играет «параллельный импорт»? Российские власти возлагали на него  большие надежды.

—- Да, он действительно успешно развивается. Как говорил Карл Маркс, при норме прибыли в 100% нет такого преступления, на которое не пошёл бы капитал. Когда я работал, кажется, в 1982 году в одном из институтов при Академии наук, в самый разгар рейгановских санкций, нам купили норвежскую ЭВМ. На самом деле это был компьютер IBM, но мы его купили в Норвегии с шильдиком Novo.

Желающих заработать на обходе санкций много, и они всегда будут. Просто параллельный импорт становится существенно дороже. Это уже бьёт по российскому потребителю. Сейчас Запад идёт не по линии новых санкций, а по линии отслеживания выполнения старых. Киргизии уже всерьёз пригрозили остановить поставки ряда товаров, потому что оттуда идет перепродажа в Россию.

Вопрос в том, насколько скрупулёзно западные страны будут всё отслеживать и насколько жёстко будут использовать так называемые вторичные санкции. Понятно, что тот же Китай в американском и европейском рынках заинтересован больше, чем в российском. КНР нам с удовольствием продаёт автомобили, потому что они не пользуются спросом в Европе. Но если Китай окажется перед выбором, то уже сами объёмы торгового оборота говорят о том, что, конечно, он выберет американские или европейские рынки.

— Весной 2022 года, после введения санкций, очень много говорилось об импортозамещении. В бюджете 2023 года на него предусмотрено 1,7 триллиона рублей. Удалось ли РФ добиться каких-то серьёзных результатов в этой области?

— Что-то, безусловно, заместили. Например, российский агропромышленный комплекс довольно существенно нарастил продажи и объёмы выпуска. Можно, конечно, спорить о качестве российского пармезана в сравнении с итальянским, но тем не менее по молочной продукции импортозамещение выглядит в целом неплохо.

Проблема в том, что для импортозамещения требуются импортное оборудование или какие-то комплектующие. У нас абсолютно провальная ситуация в авиации. Недавно Ростех пообещал президенту, что он будет производить 10 самолётов в год. Для сравнения: Boeing производит в год 480 машин, Airbus — 660.

У нас последний дальнемагистральный гражданский самолёт был выпущен в 2011 году — ещё модифицированная туполевская модель. Здесь быстро нарастить выпуск едва ли удастся. Был замечательный (без всякой иронии) проект Sukhoi Superjet 100, но он создавался с импортными авионикой и двигателями, без которых самолёт не полетит. Недавно тот же Ростех представил новый авиационный двигатель, но это пока опытный образец. Обещают, что в массовую серию он выйдет через три года.

Сфер, где мы критически зависим от импорта, много, а импортозамещение, в свою очередь, требует или импортных комплектующих, или импортного оборудования. Произошёл просто полный крах в автомобилестроении, потому что все наши знаменитые кластеры базировались на импортных комплектующих. Фактически у нас шла сборка западных или корейских моделей с той или иной степенью локализации. Сейчас всё это заместили китайскими автомобилями, на которые вешают шильдик от «Москвича». Понятно, что это импортозамещение условное и, как говорят специалисты, с большими потерями в плане безопасности.

Очередь перед первым рестораном «Макдоналдс», 1990 год. Фото AP Photo/Scanpix/LETA

— Объём ВВП России во II квартале этого года, по официальным данным, вырос на 4,9% по отношению к апрелю — июню 2022 года. Значат ли что-то сегодня эти данные по ВВП? Есть мнение, что теперь его рост обеспечен военно-промышленным комплексом, который проедает бюджет, поэтому обращать внимание на ВВП нет смысла.

— Вообще отказаться от экономических показателей, наверное, было бы неправильно. При всех претензиях к ВВП или любому другому аналогичному показателю, какой-то обобщающий статистический индикатор состояния экономики необходим.

Что касается макроэкономических показателей, в том числе ВВП, если бы на моём месте сейчас был кто-нибудь из кремлёвских пропагандистов, он бы напомнил, что нам предрекали в прошлом году падение на 8–10%, а оно составило всего 2%. По итогам этого года мы, может быть, и выйдем в рост, но всё равно это падение, особенно когда во всём мире шло восстановление экономики после пандемии.

Самое главное вот в чём: если в целом взять ту же динамику роста ВВП России с 2008 года, то это будет менее 1%. [За это время] было два тяжелых кризиса (2008 и 2012 годов), потери от пандемии, теперь [потери] от санкций. А общий рост — менее 1%. Это, конечно, не те показатели, которые позволяют решать серьёзные технологические и социальные задачи, стоящие перед страной. Это барахтанье в болоте.

— Весной прошлого года мы слышали исключительно пессимистические прогнозы для российской экономики, которые тем не менее не сбылись. Сегодня же одни утверждают, что полный крах наступит через год, а кто-то уверен, что барахтанье в болоте, по вашему выражению, может продлиться не одно десятилетие. Что вы сами об этом думаете, какие у вас прогнозы?

— Как мне кажется, количественные прогнозы сейчас делать вообще бессмысленно. Мы же не понимаем главного: как дальше будут развиваться события. Пока что шансы на мирное окончание конфликта, увы, невелики, потому что ни та, ни другая сторона не хотят идти на уступки по понятным причинам. Соответственно, мы не знаем, как будет развиваться геополитическая ситуация и что будет с санкционным режимом.

Сравнительно слабые по сравнению с тем, что предсказывалось, последствия санкций и закрытия западных рынков товаров и капитала стали следствием того, что в России, со всеми изъянами последних лет, сохранилась рыночная экономика. Я даже горжусь тем, что и сам в свое время приложил руку к её созданию.

Очень важно, чтобы в России не возобладала крайне опасная точка зрения о необходимости перехода к мобилизационной экономике советского типа. В околоправительственных кругах такие голоса звучат довольно громко: мол, если страна в состоянии военного конфликта, значит, нам нужна мобилизационная экономика. Причём не образца США эпохи Второй мировой, где, в том числе за счёт наращивания госдолга, шло активное финансирование оборонного сектора. Нет, у нас призывают перейти к мобилизационной экономике именно советского типа, когда ограниченные ресурсы будут сконцентрированы в военно-промышленном комплексе, а все другие сектора окажутся в положении аутсайдеров. С моей точки зрения, это очень опасное решение. Если оно будет принято — боюсь, нас ждут серьёзные испытания.

Москва, 1990 год. Фото Pascal Le Segretain/CORBIS SABA/Flickr