30 октября в России возрождается традиция, которая ещё 20 лет назад казалась частью учебников по истории СССР. Вчера, в понедельник, российские политзаключённые и все, кто им сочувствует, провели голодовку протеста. Впервые подобную форму борьбы за свои права советские диссиденты использовали ещё почти полвека назад — в 1974 году. С 1991 года 30 октября стало Днём памяти политических репрессий в СССР.

Ныне российские политзаключённые призывают использовать эту дату для борьбы за свои права. Присоединился к символической голодовке и один из самых известных советских диссидентов Александр Подрабинек, который в 1978 году был осуждён на пять лет ссылки за правозащитную деятельность, а в январе 1981 года был отправлен на три с половиной года в колонию. Большую часть срока он провёл в штрафном изоляторе. В 1987 году Подрабинек возглавил одно из самых влиятельных неподцензурных изданий в стране — еженедельник «Экспресс-Хроника».

В интервью журналу «Спектр» Александр Пинхосович рассказал, чем отличалось содержание под стражей советских политзаключенных от современных условий, как повлияло диссидентское движение на судьбу СССР и сколько россиян поддерживают сегодня войну.

Александр Подрабинек. Фото Виктор Санчук/wikimedia

— Правда ли, что КГБ ничего не знал об организации самой первой голодовки 30 октября 1974 года? И был ли какой-то символический смысл у этой даты?

— До того момента, когда о проведении голодовки было объявлено, КГБ ничего не знал. По крайне мере, нет сведений о том, что чекисты были в курсе. Иначе бы проводились какие-нибудь оперативные мероприятия.  

День был выбран достаточно случайно политзаключёнными Кронидом Любарским и Алексеем Мурженко. Никакого символического смысла в этом не было.

— Как вы принимали участие в Дне политзаключённого в ссылке и в лагере?

— Я принимал участие в символических голодовках ещё на воле — в знак поддержки требований политзаключённых. Мы собирались в разных диссидентских домах, никто не ел. Это была, конечно, символическая голодовка.

Потом я попадал не в политический лагерь, а в уголовный. Там я не держал голодовку. Не с кем было, собственно говоря.

— В политических зонах эта форма протеста имела какой-то эффект?

— Да, имела, судя по тому, как реагировали на неё администрации тюрем и лагерей, как реагировал КГБ. Во многих случаях голодовка держалась с 30 октября по 7 ноября. До празднования очередной годовщины Октябрьской революции. Это был сакральный день для властей, и на голодовку в такой момент они остро реагировали.

Иногда люди добивались уступок, но это часто приводило и к ужесточению режима. Главным требованием голодовки было признание статуса политзаключённых. Кроме того, участники акции добивались, чтобы им разрешили не носить тюремную одежду, читать книги. Речь шла о смягчении режима. В каких-то случаях администрация шла на уступки, в каких-то, наоборот, «закручивала гайки». По-разному было.

— Если сравнить условия содержания политзаключённых сегодня и в ваше время, — когда система была жёстче?

— Если разбираться детально, то в целом пенитенциарная система сейчас мягче, чем была в советское время. Например, сегодня нет пониженных норм питания. В штрафном изоляторе кормят каждый день, раньше еду выдавали через день. Сейчас разрешают адвоката с момента первого допроса, раньше — только после закрытия дела прокуратурой.

Но в чём-то ситуация осталась прежней. Например, если говорить о пытках и избиениях, то мало что изменилось. Правда, я имею в виду не специальные политзоны, а общие лагеря. Сейчас политзаключённые тоже находятся в общих лагерях. Специальных «политических» зон нет.

— Как вам кажется, где сейчас на временной шкале находится российское общество: в 1982, в 1962 или уже в 1952 году?

— Вы знаете, опять-таки по-разному. По каким-то критериям мы не дотянули до 82-го года, а где-то мы уже в 52-м. Например, если говорить о репрессивной системе, то поводы для расправ сейчас не уступают тем, что были в сталинскую эпоху. Тогда сажали за анекдоты, а сейчас — за лайки под постом. За так называемую дискредитацию армии и по другим малодоказательным «резиновым» статьям. Это вполне соответствует нормам сталинских репрессий.

Если говорить о сроках заключения, то в среднем они меньше, чем были при Сталине. Тогда считалось нормальным 10, 15 и 25 лет. Сейчас такие случаи реже. В основном сроки до 10 лет, но это не значит, что нет больших сроков. Таких, какие дают, например, свидетелям Иеговы или политическим активистам. Можно вспомнить Алексея Навального или Владимира Кара-Мурзу с его 25-летним сроком — такие случаи тоже есть. В целом же мы по всем показателям дрейфуем в сталинскую эпоху.

— Вы согласны с тезисом, что диссиденты советской эпохи никоим образом не влияли на ситуацию в СССР, хотя на своём примере демонстрировали окружающим, что в стране есть люди, которые называют вещи своим именами?

— В этом тезисе содержится внутренние противоречие: если они демонстрировали всему обществу — значит, всё-таки оказывали какой-то эффект на общественное мнение?

— Речь идёт о том, что этот эффект был виден очень узком кругу.

— Я так не думаю. Мне не хочется хвалиться успехами демократического движения, но информация, которая исходила от диссидентов, плюс их личный пример противостояния были широко известны в стране. В основном благодаря самиздату и западному радио, которое вещало на русском языке. Слушали его повсеместно. Можно было даже в автобусе или в электричке наблюдать, как эти передачи кто-то слушает. Я думаю, что общественная атмосфера во многом определялась деятельностью диссидентов.

Политического эффекта от этого тогда не было либо он был очень мал. Возможности политического влияния, конечно, у демократического движения были просто ничтожны, но общественная атмосфера, тем не менее, благодаря диссидентам создавалась такая, что когда коммунистический режим закачался, то рухнул он уже довольно легко и неожиданно быстро. Я думаю, что это произошло во многом благодаря общественной атмосфере, сформированной диссидентами.

— Сегодня, по разным оценкам, около 20% россиян занимают антивоенную позицию. Это меньшинство способно со временем изменить режим в стране?

— Я не согласен с такими оценками. По моим ощущениям, подавляющее большинство людей не являются сторонниками войны в Украине. Другое дело, что они опасаются высказывать это вслух. Я бы сказал, что как раз 20% — это те, кто поддерживает режим. Его опора — правоохранительные органы, силовые структуры, чиновники, возможно, люди, чьё благополучие зависит от государственного бюджета, но я полагаю, что большинство людей осуждающе относятся к этой войне. Это видно по атмосфере в обществе, на улицах, по всему.

Другой вопрос — могут ли они оказать влияние. Сегодня у российского общества нет мирных рычагов влияния на власть, которые используются обычно в демократических странах. Нет ни выборной системы, ни политических партий, ни свободы манифестаций — всего этого инструментария сегодня в России нет, поэтому общество очень ограниченно в своих возможностях.

Находятся люди, которые решаются на одиночные протесты. Их довольно много. Только политзаключённых более 700 человек, по достоверным данным. Я думаю, что на самом деле больше. Такие протесты в какой-то степени, конечно, влияют на общественное сознание и на атмосферу в обществе, но что касается реальных политических изменений, то вряд ли они возможны при таком уровне репрессий. В таких жёстких диктатурах общество и политическая активность парализованы.

Парад в Мордовии, 1923 г. / Wikimedia