Я смотрю на фотографии с суда над Евгением Ройзманом и думаю — вот ведь эти люди все его знают. Не только сотрудники его фонда, не только журналисты, которые пришли на суд, но и судья знает Ройзмана как родного, и обвинитель, и судебные приставы — нет человека в Екатеринбурге, который бы его не знал.

Идти с Ройзманом по Екатеринбургу — неповторимое ощущение. У меня немало есть знакомых селебритиз, но их на улицах могут и не узнать. Или узнает только «целевая аудитория», вот Данилу Козловского, например, узнают до восторженного обморока молодые девушки, а люди постарше не узнают.

С Ройзманом не так. Узнают все. Не обязательно любят или восхищаются, как женщины среднего и пожилого возраста. Не обязательно подходят с рукопожатиями, как мужчины. Могут не любить, как, например, менты: эти нарочно остановят и заведут разговор про машину, чтобы почувствовать себя ему ровней, а Женя — отчего бы и не поговорить с мужиками про машину? — поговорит, и расстанутся довольными друг другом.

Иные могут побаиваться. Например, подростки, проходя мимо Ройзмана по улице, на всякий случай перестают материться. А торговцы фруктами на всякий случай опускают глаза.

Но в основном люди здороваются. Вот идет человек по городу, а с ним все здороваются. Потому что — человек. Можно восхищаться, можно не любить, но не уважать нельзя — человек.

Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress

И вот они сидят там в зале суда — судья, обвинитель, свидетели, судебные приставы и думают: «Твою же мать! Почему же ему можно говорить, что в голову взбредет, а мне нельзя? Почему он себе не запрещает, а я запрещаю?» Вот зуб даю, что они все так думают, все до единого. И завидно им до слез.

Завидно, что вот он такой — человек! — большой, заметный, с большими руками, с горькой улыбкой, к начальству обращается, как мечтает всякий россиянин, начиная с ругательного слова, войну называет войной, зигу зигой, а на простых людей не гавчет, как мелкая фейсбучная шавка, а прижимает к груди ладони и начинает уральской своей скороговоркой: «Люди добрые…»

Человек, я же говорю. Человек в России — это тот, кто не боится тюрьмы.

Я его спрашивал об этом. Мы ехали из Екатеринбурга в Невьянск на Женином лендкрузере, Женя за рулем. Времена были не такие людоедские, как теперь, но тоже так себе времена. И я спросил его:

– Жень, как ты не боишься тюрьмы?

И он сказал:

– В тюрьму, конечно, не хочется. Очень не хочется в тюрьму. Но если подумать, то там тоже люди живут. Если ты к ним нормально, то и они к тебе нормально. А если бояться, то и на свободе жизнь будет хуже, чем в тюрьме.

Так и получилось, между прочим. И они все об этом думают — и судья и обвинитель, и судебные приставы.

Когда Ройзман это мне сказал, дорога пошла в гору, и он прибавил газу. Решительно так прибавил.

Иллюстрация Алиса Кананен/SpektrPress

– Держись, — говорит, — Валера, сейчас прыгнем.

Дорога резко взошла на пригорок, а потом резко вниз. И на вершинке машина оторвалась от асфальта, пролетела метров сколько-то, приземлилась и покатила дальше, приседая на амортизаторах.

Весело было, захватывающе, жутковато, но как-то по-настоящему, как в детстве.

– Испугался? — спросил Ройзман.

– Испугался, — сказал я, — но мне понравилось.

Там такое место по дороге из Екатеринбурга в Невьянск — все хотят прыгнуть.

Но не всем хватает духу.

Одежда не поможет. Валерий Панюшкин о внешних атрибутах приличия, свободы, человечности и ума