Часть 2
В первой части этой колонки я попыталась посмотреть на детство, юность и переезд в США Голды Меир её собственными глазами, опираясь на автобиографию, выпущенную за год до смерти политика. Когда вышла эта книга, Меир было глубоко за семьдесят, она умирала от лейкемии, и мне было важно понять, как в девочке из бедной эмигрантской еврейской семьи закалился такой характер. Как она смогла в 20 лет отправиться в неизвестность с амбицией не купить домик или открыть лавочку, а построить целое государство.
Кажется, что на часть из этих вопросов Голда Меир отвечает сполна. На другие, боюсь, мы никогда не найдем ответа: например, почему вдруг посреди ничего рождается человек с силой воли, способной двигать тектонические плиты? Почему одни женщины соглашаются с предлагаемыми условиями, а другие ломают устои?
В этой части трилогии я задаю другой вопрос: какова цена этих достижений? Особенно для женщины и эмигрантки, выросшей в традиционном обществе в начале ХХ века, но имевшей амбиции мирового политика?
Важный дисклеймер: я не буду писать здесь о палестино-израильском конфликте и вообще минимизирую политические аспекты. Отчасти потому, что имею непосредственное отношение к одной из сторон, а значит, как журналист не могу быть объективна. Я хочу рассказать в первую очередь о женщине, которая переехала в другую страну и смогла построить там поразительную для своего гендера и времени карьеру. Но без понимания контекста воспринимать этот текст будет сложно, поэтому рекомендую почитать об истории возникновения Израиля или хотя бы послушать вот этот подкаст «Медузы», где за 25 минут объясняются азы.
Итак, Меир стала третьей в мире женщиной на посту премьер-министра: раньше неё аналогичные должности занимали только Сиримаво Бандаранаике на Шри-Ланке и Индира Ганди в Индии. Но не все осознают, что стала она премьером только в возрасте 70 лет, сначала пройдя огромный путь и построив длинную политическую карьеру, включавшую, например, работу в качестве посла Израиля в СССР.
А началось всё в кибуце в 1921 году.
В прошлой колонке мы оставили Голду, её сестру Шейну и мужа Морриса на пароходе «Покахонтас», который должен был перевезти наших авантюристов через океан по направлению к Палестине. После тяжелейшего путешествия они оказались в Тель-Авиве, которому тогда было всего 12 подростковых лет и который был населён «шестьюдесятью оптимистически настроенными еврейскими семьями».
«Итак, вместо того чтобы сразу отправиться на завоевание земли, мы пустились на куда менее героическое предприятие: завоевание квартирохозяев. Но и это было непростым делом. Квартир было мало, цены на них колоссальные, а нам нужно было помещение, куда можно было бы поставить по крайней мере семь кроватей <…> Там не было ни электричества, ни ванной, ни уборной: «удобства», которыми пользовались ещё человек сорок, помещались во дворе. Но там была кухонька, и квартплату с нас попросили только за три месяца вперёд, несмотря на то, что мы приехали из Штатов и, конечно, считались богачами», — первые воспоминания Меир из 1921 года так похожи на любой пост наших знакомых, репатриировавшихся в Израиль в 2022 году, что становится и смешно, и грустно.
Налаживать быт после США было так сложно, что Голда признаётся: в какой-то момент даже они с сестрой, не избалованные жизнью, засомневались в своей идее. Ведь одно дело — говорить о пионерстве из штата Висконсин, и совсем другое — действительно приехать на пустое, жаркое, бедное место и что-то построить. Особенно когда ты приехала ради великих дел, а мучают тебя какие-то банальные бытовые вещи: мухи на стёклах или мыло, упавшее в фарш для котлет.
Но Голда, как мы уже поняли, была из упорных. Она пересекла океан с риском для жизни, чтобы жить в кибуце (так называются в Израиле сельскохозяйственные общины), а значит, туда они с мужем и поедут. Хотя Моррис устроился в Палестине бухгалтером, а самой Меир предложили работу учительницей в Тель-Авиве, они отправились в кибуц Мерхавия в Изреельской долине. Поначалу их даже не приняли: решили, что избалованные американцы не способны к тяжелому труду, который подразумевался в общине.
Но Меир добилась своего — и в итоге они прожили в Мерхавии три года, про которые она напишет: «Я твердо решила доказать, что по закалке ничуть не уступаю кибуцникам и смогу справиться с любым заданием». В частности, она работала в общине кухаркой, хотя другим женщинам это занятие не нравилось: «Я относилась к работе на кухне иначе. Я никак не могла понять, о чём тут беспокоиться, и так и сказала. „А почему? — спросила я девушек, унывавших (или бушевавших) от работы на кухне. — Чем, собственно, лучше работать в хлеву и кормить коров, чем работать на кухне и кормить своих товарищей?“ Никто не сумел на это убедительно ответить, и я позволила себе больше думать о качестве нашего питания, чем о женской эмансипации».
Говорю же, упорная.
Чего не сказать о её муже. Тонкий, интеллигентный Моррис, любивший классическое искусство и философию, с самого начала был не так заряжен на «строительство Израиля», как его молодая жена, а столкнувшись с очень тяжелой жизнью в кибуце, да ещё и подхватив там малярию, называл происходившее там «абсурдом».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
Честно говоря, его можно понять — даже по комплиментарным воспоминаниям Голды видно, что в кибуце собрались крайне радикальные пионеры, которые жили в жуткой грязи, вечно болели, плохо ели и делали грязную работу. Носили холщовые мешки и запрещали себе любые радости. Сама Меир, такая же радикальная сионистка, получала удовольствие от происходящего, хотя и ломала по дороге устои кибуца, привнося туда западные привычки и пытаясь создать цивилизацию.
Но Моррис на такое не подписывался. В какой-то момент он поставил Голде ультиматум: заводить нормальную семью с детьми они будут только в городе. И она согласилась, хотя к тому моменту уже начала свою «предполитическую» деятельность: спустя год жизни в Мерхавии она была избрана в Совет трудящихся женщин. И выступала против сепарации по гендерному признаку — на собрании заявила, что считает позором то, что трудящиеся женщины нуждаются в отдельной организации. Тогда её речь услышал и оценил сам Бен-Гурион, в будущем первый премьер-министр Израиля.
Голда с Моррисом переехали в Тель-Авив, родили двоих детей, однако брак это не спасло. Официально они так и не развелись, но в какой-то момент Голда окончательно выбрала политическую карьеру. «Мне не удалось сделать наш брак удачным… Трагедия была не в том, что Моррис меня не понимал, — напротив, он слишком хорошо меня понимал и знал, что не может ни создать меня заново, ни переделать. Я оставалась сама собой, а из-за этого у него не могло быть такой жены, которую он хотел бы иметь и в которой нуждался», — будет с грустью писать Меир в конце жизни.
Следующие годы были морально тяжёлыми: Голду тянуло обратно в кибуц и к общественной работе, а Морриса — в цивилизацию, в США. В попытках спасти брак Меир приняла решение «стать хорошей женой», но хватило её лишь на несколько лет, которые она сама называет самыми несчастливыми в своей жизни. Ведь нет ничего страшнее бездействия для человека, который точно знает, в чём его миссия. А вместо миссии Голда стирала горы белья для соседки, чтобы помогать обеспечивать семью, — зарплата у Морриса была небольшой, а расходы с появлением дочери Сары росли.
«Я ничего не имела против работы — в Мерхавии я работала куда тяжелее и находила в этом удовольствие. Но в Мерхавии я была частью коллектива, членом динамичного общества, успех которого был для меня дороже всего на свете. В Иерусалиме я была словно узница, приговорённая, как миллионы женщин, неподвластными мне обстоятельствами бороться со счетами», — вспоминает она.
Голда испытывала это знакомое многим молодым матерям ощущение оторванности от «настоящей жизни», которая где-то там, где люди не только стирают пелёнки. Но это продолжалось недолго: в 1928 году Меир заняла пост исполнительного секретаря женского совета Гистадрута (самая крупная организация работников в Израиле) и переехала с детьми в Тель-Авив, а муж остался в Иерусалиме и приезжал только по выходным.
Это был тот самый момент, когда Меир окончательно сделала выбор в пользу политической карьеры: с мужем они стали жить раздельно, а дети видели маму только иногда, если она приходила с работы до полуночи: «В тех редких случаях, когда я из-за мигрени оставалась дома и не выходила на работу, дети, вне себя от радости, танцевали, распевая: „Нынче наша мама дома! Голова у ней болит!“ От этой песни голова не проходила, зато начинало болеть сердце; но я уже к тому времени научилась, что ко всему можно привыкнуть, если надо, даже к вечному чувству вины».
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
Меня поражает, как яростно некоторые биографы Меир открещиваются от феминизма, представляя женщину, принимавшую самые жёсткие в истории израильской политики решения, чуть ли не «доброй еврейской бабушкой», которая пекла для руководителей Моссада пироги у себя в квартире. Пироги пирогами, но, во-первых, Меир начинала свою карьеру с организаций, которые защищали права женщин (и выступала от лица Израиля на женских конференциях по всему миру), а во-вторых, она сама довольно чётко прописывает в книге свою позицию:
«Я не поклонница того феминизма, который выражает себя в сожжении лифчиков, в ненависти к мужчинам или в кампаниях против материнства <…> конструктивный феминизм действительно делает женщинам честь и значит гораздо больше, чем споры о том, кому подметать и кому накрывать на стол <…> Разумеется, следует признавать равенство мужчин и женщин во всех отношениях, но это справедливо и по отношению к еврейскому народу, не надо женщинам стараться быть лучше всех для того, чтобы чувствовать себя людьми, и не надо думать, что для этого им следует поминутно творить чудеса».
А дальше, со свойственным ей сарказмом, Голда приводит ставшую крылатой цитату Бен Гуриона о том, что она «единственный мужчина» в его кабинете министров. «Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь мужчина почувствовал себя польщённым, если бы я сказала о нём, что он единственная женщина в правительстве», — парирует Меир.
Нужно ли добавлять, что вторым стереотипом о Меир было то, что она получала свои политические должности «через постель»? Действительно — а как ещё этого добиваются молодые женщины? У неё и правда были романы (она называет это в книге «очень близкие друзья») с политиками Давидом Ремезом и Залманом Шазаром — что ж, им повезло быть в жизни такой женщины. На её политическую карьеру на самом деле повлиял лишь один долгий роман — с Израилем.
Очевидно, её настоящими сильными сторонами были коммуникабельность, неистовая вера в свое дело, обаяние и прекрасное знание английского языка. Благодаря этим качествам в последующие годы основной работой для Голды стали поездки в Европу и США в качестве эмиссара Гистадрута для сбора пожертвований и агитации за еврейское государство.
Одной из главных задач Меир было чётко представить позиции сионистов в Великобритании, которая в то время владела мандатом на Палестину. И это Голде удавалось. А вот денежные сборы шли с переменным успехом: в Америке была Великая депрессия, в Европе между двумя войнами тоже было тяжело и голодно. Но деятельность Меир заметили внутри Израиля, и её карьера стремительно развивалась: в 1934 году она вошла в исполком Гистадрута, в 1935-м — в его секретариат, а в 1937-м возглавила политический совет организации.
Там она, в частности, отвечала за создание программы по подготовке эмиссаров для поездок в страны Восточной Европы — обучать будущих еврейских иммигрантов ивриту и сельскому хозяйству. В то же время началась «пятая алия», когда в Палестину стало приезжать всё больше евреев, которые бежали из Германии. И именно Голда тогда занималась вопросами обустройства этих людей, и особенно детей, приезжавших без родителей.
Во время Второй мировой войны Меир внесла огромный вклад в спасение бежавших от нацистов евреев: участвовала в переговорах с британскими властями, постоянно понижавшими квоту на въезд евреев в Палестину; занималась организацией нелегальной иммиграции евреев (которая получила название «Алия Бет»), считала самым важным спасение еврейских детей. Но места для всех бежавших от нацизма евреев всё равно не хватало. Оставаясь на официальных должностях, Меир активно вела подпольную деятельность по спасению беженцев, рискуя потерять работу.
К 1945 году Меир настолько много работала и так уставала, что у неё случился паралич. Врачи рекомендовали ей не пить кофе и не курить. Можете догадаться, что ответила им Голда, которую вообще никто не видел без папиросы до конца её дней. У неё были дела поважнее, чем собственное здоровье: «С лета 1945 до зимы 1947 года мы, на наших весьма неподходящих для этого судах, перевезли из лагерей перемещённых лиц в Палестину около 70 000 евреев, пробравшись с ними сквозь жесточайшую блокаду…»
После войны необходимость решения вопроса о статусе Палестины становилась всё более острой. В 1946 году специально созданная британско-американская комиссия дала рекомендации о создании в Палестине двунационального государства под эгидой ООН и о выдаче 100 000 въездных виз европейским евреям, но эта рекомендация была проигнорирована тогдашним министром иностранных дел Эрнестом Бевином. Меир была активным участником всех переговоров, а если ей что-то не нравилось, действовала радикально: могла, например, объявить одиночную голодовку.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
Отношения Британии и руководства ишува (собирательное название еврейского населения Эрец-Исраэль — Палестины) обострялись, и разногласия дошли до того, что британцы предали военно-полевому суду евреев, обвинявшихся в укрывании нелегальных иммигрантов и хранении оружия. Избежали ареста Бен-Гурион, который был в Париже, и Голда Меир (есть версия — потому что женщина). В итоге Меир фактически оказалась главой политического отдела Еврейского агентства (так называют представительства Израиля за границей). И там она в том числе столкнулась с нежеланием многих мужчин работать в подчинении у женщины.
Но Голда умела доказывать свою эффективность: в 1948 году она вновь отправилась в Америку для «фандрайзинга» и сделала невероятное: за три месяца собрала 50 миллионов долларов. Бен Гурион позже писал об этом: «Когда-нибудь, когда будет написана история, там обязательно будет упомянуто, что была такая еврейская женщина, которая достала деньги, сделавшие наше государство возможным»
В итоге в мае 1948 года Голда Меир оказалась среди 37 человек, подписавших один из главных документов в истории ХХ века: Декларацию независимости Израиля. И, наверное, главный документ в своей жизни: «Глаза мои наполнились слезами, руки дрожали. Мы добились. Мы сделали еврейское государство реальностью — и я, Голда Мабович-Меерсон, дожила до этого дня. Что бы ни случилось, какую бы цену ни пришлось за это заплатить, мы воссоздали Еврейскую Родину. Долгое изгнание кончилось».
Голда не просто наблюдала исполнение главной мечты своей жизни — она, девочка из Пинска, американская еврейская эмигрантка, оказалась среди тех, кто эту мечту воплотил. И теперь была на вершине политической элиты страны — в последующие десятилетия она будет послом Израиля в СССР, министром труда, министром иностранных дел и наконец премьер-министром страны, пережив на своём посту в том числе ужасающие события Судного дня, с которыми часто сравнивают новое обострение палестино-израильского конфликта, начавшееся 7 октября 2023 года.
Об этом мы поговорим в следующей, заключительной части нашей колонки-трилогии о Голде Меир. А пока мне кажется важным привести цитату из её книги, которая, может быть, подействует одновременно отрезвляюще и вдохновляюще на людей, которые сегодня переезжают в новую страну и чувствуют себя «посреди пустыни», как когда-то сама Голда:
«Меня часто тянуло рассказать новым репатриантам, как хорошо я понимаю их трудности и каково было мне, когда я впервые приехала в Палестину, но на горьком опыте я убедилась, что люди считают всё это пропагандой, или, того пуще, проповедью, а чаще всего вообще не желают слушать. Но факт остается фактом: мы сами пробивали себе дорогу в стране, которую избрали. Не было ещё ни государства Израиль, ни Министерства абсорбции, ни Еврейского Агентства. Никто не помогал нам устраиваться, или изучать иврит, или найти жилище <…> Но теперь, глядя назад, я совершенно убеждена, что мы так быстро акклиматизировались в Палестине потому, что, во-первых, не забывали, что никто нас туда не приглашал и никто нам ничего не обещал. Мы знали, что от каждого из нас зависит сделать свою жизнь в Палестине легче, или лучше, или значительнее, и что для нас возможно только одно решение: устраивать свою жизнь здесь, и как можно скорее».
Это писал человек, который уже знал, чем пожертвовал ради своей цели: отношениями с мужем и детьми, здоровьем, да и вообще жизнью за пределами израильской политики и её нужд. Стоило ли оно того? Честно говоря, кажется, таким вопросом Голда Меир и не задавалась.