Лучшая жена ХХ века. Юля Варшавская о том, как Набокова спасала в эмиграции его Вера
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Часть 1. Европа
«О Вере, не упоминая Владимира, писать было бы трудно. Но писать о Владимире, не упомянув Веру, было бы невозможно»
Сол Стайнберг
Эта цитата принадлежит американскому художнику и другу семьи Набоковых. Возможно, в определенной степени утрированная, она, тем не менее, верно передает расстановку сил в удивительном дуэте «В.Н.» (они даже подписывались одинаково), где муж был центром мира, а жена была «базой», на которой этот мир мог в принципе строиться и существовать. Казалось бы, классическая история гения и музы, которую вряд ли оценят прогрессивные читатели: взгляды Веры Слоним на свою роль в жизни мужчины максимально далеки от феминистических. Но для нашего цикла их пара важна и показательна.
Во-первых, Владимир Набоков — яркий пример настоящего мирового признания среди эмигрантов ХХ века. Его литература — наглядное доказательство того, что возможно писать тексты на иностранном языке так же талантливо, как и на русском. И за всем этим успехом, как в той самой избитой фразе про каждого великого мужчину, стояла женщина, которая делала все, чтобы не войти в историю, оставив там место только для своего гениального мужа. До такой степени, что сожгла всю свою часть их переписки (что до сих пор мешает установить некоторые факты их биографии). Но у нее не получилось: Вера Слоним (ее девичья фамилия) навсегда осталась неотъемлемой частью любого серьезного разговора о Набокове, а исследователи его творчества сходятся во мнении, что она критически повлияла на биографию и работы писателя.
Как минимум, она их печатала, редактировала и делала так, чтобы эти тексты доходили до читателя. Но это, как мы вскоре убедимся, действительно описывает лишь минимум ее вклада. Казалось бы, тоже типичный сюжет: жены «работали» при своих гениях редакторами, секретарями, музами, продюсерами, охранниками и няньками, забывая о собственных интересах и правах. Но Вера Набокова (в отличие, например, от другой Веры — Буниной) никогда не ставила себя в слабую позицию и не считала жертвой обстоятельств. Более того, она эти обстоятельства создавала. «Она редактировала, говорила, выступала за своего мужа, создавая его образ. Во многом надменный, недоступный, непостижимый „В. Н.“ был ее творением», — писала автор популярной биографической книги «Миссис Владимир Набоков» Стейси Шифф.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Карл Проффер, со-основатель издательства Ardis, которое выпускало в США произведения писателей-эмигрантов, включая Бродского и Довлатова, в своей последней книге «Без купюр» использует словосочетание «литературные вдовы». Он называет так жен, благодаря которым удалось сохранить и напечатать многие из произведений больших авторов: Вера Мандельштам, Елена Булгакова и другие. Вера Набокова не вошла в его список, хотя ее имя мелькает в тексте. Возможно, потому что большую часть работы она проделала еще при жизни мужа. Но она точно подходила под описание самого типа таких женщин, данное в предисловии Эллендеей, женой Проффера и со-основательницей Ardis: «…Отважные хрупкие женщины, бились за то, чтобы сохранить наследие писателей, которым грозило забвение в советской системе принудительной амнезии. Они проявляли героическую преданность и упорство в этой борьбе».
О героической преданности Веры Набоковой и о том, каких усилий ей стоил статус «лучшей жены ХХ века», мы и поговорим в этой колонке. Первую часть мы посвятим их эмиграции в Европу, а вторую — карьере Набокова в США, последним годам в Швейцарии и жизни нашей героини после смерти мужа.
Они никогда не виделись при жизни в России. Вера и Владимир познакомились уже в Берлине, куда и семья Слоним, и Набоковы уехали в начале 1920-х. О том, как жил до революции автор «Лолиты», мы подробно знаем из его автобиографического романа «Другие берега», хотя исследователи утверждают, что идеализированная картинка «дворянского гнезда» не отражала всей реальности. В частности, писатель почти ничего не рассказывал о работе своего отца, тоже Владимира Набокова, выдающегося политического деятеля, депутата I Государственной Думы, который призывал к тому, чтобы исполнительная власть подчинялась законодательной, а за свои радикальные взгляды даже попал в 1908 году в «Кресты». И совсем не хотел уезжать из России — они буквально сели на последний пароход до Константинополя.
Незадолго до знакомства с Верой Владимир потерял отца: в 1922 году, во время лекции в Берлине тот пытался защитить от монархистов одного из основателей партии кадетов Павла Милюкова, но сам был застрелен. Для семьи это был удар, от которого они еще долго не могли оправиться. Они потеряли и все свои сбережения: отец считал не патриотичным вывозит деньги за границу. Набоков-младший был в тяжелом, депрессивном состоянии. Тогда же закончились отношения Владимира с его первой невестой Светланой Зиверт — личная драма тут же нашла отражение в стихах: в начале 1920-х мир еще не знал великого писателя Набокова, но в узких кругах уже читали стихи поэта Сирина. Читала их и Вера Слоним.
Хотя вряд ли она могла узнать из его любовной лирики, что молодой человек, которому родители Зиверт поставили одно условие для брака — найти нормальную работу, — прослужил в немецком банке только три дня, а потом уволился, потому что осознал: ни одна женщина не стоила того, чтобы нарушать привычную рутину и носить костюмы. Набоков, закончивший Кембриджский университет, предпочитал зарабатывать на жизнь уроками английского и тенниса, а еще писал стихи и иногда публиковался в популярной эмигрантской газете «Руль». Впрочем, вряд ли бы это испугало юную Веру Слоним: она всегда была готова работать за них двоих.
История их знакомства многократно описана, а еще больше — мифологизирована. Сама Набокова до конца жизни отмахивалась от этих вопросов: «Вы что, из КГБ?». Но известно, что скорее всего они встретились на благотворительном бале-маскараде, где девушка не сняла маску до самого конца, чтобы Владимир не отвлекался на ее красоту, а слушал то, что она говорит. Он, конечно, внимательно слушал: в тот вечер Вера читала его стихи и восхищалась творчеством. У Владимира было чувство, что он наконец встретил человека, который полностью его понимает. «Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенках облака», — признавался ей Набоков в самом начале их переписки, длившейся всю жизнь. Ему нравилось в ней абсолютно все: «Никогда еще ни единая женщина не получала столько комплиментов за свое произношение гласных».
С этого момента ее жизнь перестала быть отдельной от любимого мужчины. Литературовед и биограф Брайан Бойд утверждал, что «Вера при желании могла бы стать талантливой писательницей, но она так страстно верила в талант Набокова, что решила: будет больше толку, если она станет помогать ему, а не писать сама». Кроме того, было известно, что писатель очень скептически относился к женской литературе. Так что, если до их знакомства переводы с подписью Веры Слоним появлялись в том же «Руле», то после вся ее творческая работа, кроме той, что была связана с мужем, полностью прекратилась. «Встретив его впервые, Вера угадала, что перед ней величайший писатель своей эпохи; лишь этой истине она и служила последующие шестьдесят восемь лет жизни, как бы вознаграждая себя за все потери и бури, за все исторические катаклизмы», — писала Стейси Шифф.
Хотя вообще-то Шифф описывает героиню своей книги как самостоятельную интеллектуальную единицу и необыкновенно одаренную и образованную женщину. Несмотря на то, что она была еврейкой (а значит, ее семья сталкивалась в дореволюционной России с массой ограничений), Вера с высокими оценками отучилась в одной из лучших гимназий Петербурга — частной школе княгини Оболенской, куда ее взяли раньше положенного возраста благодаря высоким способностям. К моменту эмиграции Слоним в совершенстве знала четыре языка, что позволило ей сначала поступить в Сорбонну, а затем найти работу в Берлине.
Современники описывали нашу героиню женщиной чрезвычайно (до неприятного) прямолинейной, решительной и даже жесткой, которая «по природе не была способна ни жалеть себя, ни драматизировать ситуацию». Сама Вера вспоминала, что училась читать по газетам, которые описывали революционные события 1905 года, так что буквально с детства была очень политизированной. Так описывает ее в юности биограф: «Скакала верхом в парке Тиргартен. Стреляла из автоматического ружья в тире вместе с бывшими офицерами-белогвардейцами, многие из которых наверняка уделяли особое внимание хрупкой девушке с хрустальным смехом, безупречной фигурой и холодно-голубыми глазами. Она говорила, она спорила, больше о политике, чем о литературе».
Ее отец открыл в немецкой столице небольшой бизнес, благодаря которому она тоже могла подрабатывать. «Восемьдесят шесть русских издательств было основано в Берлине. Одно из них принадлежало Евсею Слониму, Вериному отцу. Они с партнером довольно быстро создали фирму под названием „Орбис“. Днем Вера работала в конторе», — пишет Шифф. Собственно, как мы уже рассказывали в колонке о «русском Берлине», именно она все годы их с Владимиром совместной жизни в Германии была человеком, который кормил семью, охраняя его от всех бытовых проблем (а затем всю жизнь этот факт отрицала). О тех годах Набоков писал: «Мы были до смешного бедны». Даже забеременев, Вера долго не сообщала мужу, потому что не хотела отвлекать его от писательства.
Набоков, как известно, терпеть не мог Берлин. В письмах жене он не скрывал своих чувств к городу и стране, где они оказались: «Меня тошнит от немецкой речи — нельзя ведь жить одними отраженьями фонарей на асфальте, — кроме этих отблесков, и цветущих каштанов, и ангелоподобных собачек, ведущих здешних слепых, есть еще вся убогая гадость, грубая скука Берлина, привкус гнилой колбасы и самодовольное уродство. Ты это все понимаешь не хуже меня. Я предпочел бы Берлину самую глухую провинцию в любой другой стране». При этом именно в Германии он создал свои лучшие романы, включая «Дар», «Защиту Лужина» и «Камеру Обскура». Все его романы была посвящены жене, которая делала все, чтобы они были написаны и дошли до читателей.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
При этом по-настоящему сложно жить в Берлине было именно Вере. Она сталкивалась с антисемитизмом буквально на каждом шагу. Сначала в эмигрантском сообществе не одобряли брак русского дворянина с еврейкой. В своей лекции писатель Максим Д. Шраер подробно рассказывает о том, какое влияние это оказало на творчество Набокова. Один эпизод кажется показательным: однажды Шраер нашел в архивах письмо тех лет от Ивана Кривошеина (о его жене у нас была отдельная колонка), отправленное журналистке и мемуаристке Зинаиде Шаховской, которая близко знала Набоковых в берлинские годы. В нем автор использует почти ругательное французское слово enjuivé, которое можно перевести как «оевреился», подразумевая, что после женитьбы Владимир потерял былую «духовность». Да что там переписка Шаховской, которая в целом не любила Веру: колкие замечания в адрес их «неравного брака» делал даже Иван Бунин.
«Еврейская фамилия для аристократического уха была не вполне благозвучна, и хотя Вера, скорее всего, знала, что отец Набокова слыл защитником всевозможных непопулярных взглядов — был сторонником демократии и осуждал притеснение евреев, — вероятно, в отношении его матери она была не слишком уверена. Для немцев Набоков с Верой были симпатичными юными русскими эмигрантами; но кое-кому из русских они представлялись не вполне подходящей парой», — писала Шифф. Тем более, стесняться или скрывать свое происхождение Слоним не планировала. В частности, она могла в диалоге с кем-нибудь вдруг сказать: «Вы знаете, что я еврейка?»
Но к 1930-м годам антисемитские настроения вышли на совсем другой уровень: в Германии к власти пришел Гитлер. Набокова из-за жены называли «полужидом», а Вере приходилось менять одну работу за другой, потому что ее увольняли из всех контор, пока к 1934 году не стало понятно, что из Германии пора уезжать совсем. Сначала они отправились во Францию: а точнее, Вера с ребенком на время поехали в Прагу, где эмигрантам было достаточно безопасно и комфортно, а сам Владимир отправился в Париж на «литературные подработки». И в этот момент их брак пережил один из самых тяжелых кризисов, который на фоне постоянного страха и надвигающегося на Европу фашизма, конечно, выглядел очень пошло и банально: Набоков в командировке влюбился в поэтессу, которая зарабатывала стрижкой собак, по имени Ирина Гуаданини.
Это единственный роман Набокова, о котором мы знаем достоверно: сохранились его письма и самой Ирине, и жене, где поднимался этот вопрос. Как отнеслась к внезапной страсти мужа Вера, история умалчивает, ведь ее письма были сожжены. Однако известно, как она поступила: хладнокровно сказала Владимиру самому принять решение, раз уж такая случилась любовь. Гуаданини он при этом сообщал в переписке, что не может получить развод, умоляя ее набраться терпения. А еще рассказывал, как его жена изо всех сил старалась компенсировать недостаток внимания, связанный с тяготами их берлинской жизни: якобы она винила себя в том, что писатель захотел новых эмоций.
Так или иначе, Набоков расстался с любовницей, и больше «третьих лиц» в мифологии их семьи не появлялось. Зато Ирина всю оставшуюся жизнь (40 лет!) писала про него печальные стихи и прозу. Но в это время семья Набоковых была уже далеко за океаном: в мае 1940 года, вновь на последнем пароходе, они уехали из погрузившейся во тьму Европы в США, где начался новый период и его творчества, и их совместной жизни. Но об этом мы поговорим во второй части.
