Кровавая «Игра в кальмара» или «в аду правил нет». Эксперты из мира кино, культурологии и психологии о феномене зрительского успеха сериала
13:43, 07.11.2021
Кадр из сериала «Игра в кальмара». Скриншот
Уже не первую неделю не утихают споры и обсуждения вокруг корейского сериала «Игра в кальмара», рассказывающего о сотнях людей в крайней нужде, которые решили принять участие в тайном турнире на выживание с призовым фондом в размере 38,5 млн долларов. Автор проекта Хван Дон Хёк придумал сериал, опираясь на опыт своей бедной молодости и глядя на экономическую ситуацию в Южной Корее и мире. Характерно, что сценарий был написан еще в 2008 году, но только в первом «ковидном» году — 2019 — компания Netfliх обратила на него внимание, нащупав золотую жилу с засевшими по домам и озверевшими от локдауна зрителями.
После премьеры 17 сентября 2021 года критики хвалили актерский ансамбль, саму идею, оригинальность тематики, музыкальное и визуальное сопровождение. Едва увидев свет, «Игра в кальмара» возглавила список самых просматриваемых сериалов Netflix в 90 странах мира. В середине октября 2021 года, преодолев рубеж в 111 миллионов зрителей, «Игра в кальмара» официально стала самым популярным сериалом в истории платформы.
За основу авторы берут «самое святое» — детские игры, знакомые каждому в любой культуре. Вовремя остановиться под выключенную внезапно музыку и сесть на стул, перетягивать канат — все просто и знакомо. Но в кино проигравшего ждет жестокая смерть. Участников, а значит, и проигравших — сотни. Масштаб и жестокость, еще и замешанные на всем знакомым из «светлого детства» невинных играх, вызывают особенно яркие эмоции зрителей. В этом ли причина такого внимания аудитории по всему миру? Или в том, что сегодня в праве практически на безграничное самовыражение стираются точки перехода от своей свободы к преступлению? Когда детская игра оборачивается взрослым продуманным злом? После выхода сериала в Сети (а может, и в реальности?) все буквально сходят с ума, устраивают флешмобы «под кальмара» в соцсетях, детям сериал к показу уже официально запрещен.
Корейское кино почти как античная трагедия — в нем всегда гротескность, масочность, опереточность образов, утрированность внезапных сюжетных поворотов. Может, в этом причина такого отклика у зрителей, уставших от реальности? И, может, неслучайно, что тот же Netflix именно сегодня выпустил такую вещь — в наиболее странные и трудные времена люди чаще смотрят не мистику или фэнтези, а триллеры и хоррор. Потому что реальность такова (и сама настолько абсурдна), что уж лучше гротеск и ужастики, чем вот это вот все…
С чем же связан феномен столь бурной реакции у зрителей? Мы спросили специалистов из самых разных областей — культурологии, психологии и кинематографа:
«В аду правил нет» — фраза из срезонировавшего корейского сериала «Игра в кальмара». Скриншот
Мария Волкова, культуролог: «Истории, в которых зрителям показывают игры на выживание, не редкость: можно вспомнить „Долгую прогулку“ Стивена Кинга, например, или привлекавший советских кинозрителей французский боевик 1983 года „Цена риска“, и делавший кассы в кинотеатрах в период перестройки фильм „Бегущий человек“ с Арнольдом Швацнеггером.
Явное и бросающееся в глаза отличие проекта Netflix от этих шоу — помещение сюжета о смертельной игре на выживание не в альтернативную историю, а в обыденную современность, слегка микшированную для зрителя экзотичной реальностью Южной Кореи. При этом для меня, российского зрителя старшего поколения, экзотика сериала смешивается с историческим опытом девяностых, и начало первой серии вводит в неприятное ощущение дежа вю: вот, был когда-то нормальный мир, а теперь невозможно заработать на жизнь, а если и заработаешь что-то, то разве это жизнь! — а на привокзальной площади зазывают напёрсточники, в продуктовых магазинах стоят игровые автоматы, крутятся „беспроигрышные“ лотереи, и над страной звучит голос Якубовича: „Вращайте барабан!“…
Первое и самое яркое впечатление от сериала — эстетическое. Нам показывают не столько красивую, сколько примечательную, цепляющую картинку. Главный герой, запутавшийся в своих плутнях, долгах и вранье, вызывает и раздражение, и сочувствие. И уже к концу первой серии я, зритель, готова принять его, героя современной сказки, корейского Ивана-дурака. И, как и в сказке, конец всей истории очевиден, а вот путь к развязке — это то, за чем можно проследить долгими осенними вечерами, морщась и отворачиваясь на особо кровавых сценах».
Владимир Мирзоев, режиссер, сценарист: «Игра на выживание — знакомый сюжет. Я сходу припомнил „Голодные игры“ Гэри Росса и „Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?“ Сидни Поллака (автор сериала с удовольствием играет в ассоциации). Из-за чего тогда весь этот хайп? Может быть, дело в пандемии COVID-19, когда миллионы людей играют с вирусом в „русскую рулетку“? Думаю, фокус в том, что это гораздо больше, чем сюжет — это базовый архетип, на котором стоит вся реальность Homo sapiens. Конкуренция — основание эволюции не только в живой природе, но и в социальном космосе тоже.
Дарвинизм в политике и в экономике кажется вполне приемлемой концепцией — ведь в этом мы подражаем живой природе, которой не устаем восхищаться. А там сколько хочешь насилия, игры с нулевой суммой, когда победитель получает все, включая внутренности жертвы. Маски тотемных зверушек на лицах VIP-гостей и боди-арт на телах девушек эскорта (узор питона и леопарда) отсылают нас к пещерным ритуалам, к родоплеменному этапу истории Адама. Это детство человечества, и каждый ребенок, так или иначе, его проходит. Не детские игры жестоки — они как раз помогают социализации — самосознание ребенка зачастую не знает милосердия, оно аморально. Как сама природа. Дети, ликуя, опознают в „Кальмаре“ родную стихию.
Культура Адама любит подражать природе в области формы, но, по сути, ее опровергает. Жертвенность противоречит инстинкту выживания, эмпатия исключает насилие, логика „умри ты сегодня, а я завтра“ убивает кооперацию. Адам распят между двумя программами — врожденным эгоизмом и воспитанной гуманностью.
Еще один источник сериала — фильм „Эксперимент“ Оливера Хиршбигеля. Не буду пересказывать сюжет — в его основе реальный Стэндфордский тюремный эксперимент. Сценарий „Кальмара“ — именно жестокий антропологический эксперимент, в котором участвуют отчаявшиеся лузеры и пресыщенные VIP-вуайеристы. И те, и другие играют: первые ставят на карту жизнь, вторые — деньги. Между ними — анонимные солдаты (субститут полиции, армии, спецслужб). То есть сериал — о расколотом современном обществе, где нищие и супербогатые вынуждены дышать одним отравленным воздухом. Похоже, старый добрый капитализм, как его понимают консерваторы, больше не пользуется популярностью среди молодежи.
Хотя ХХ век показал, что социалистическая альтернатива тоже запросто вырождается в тоталитарный ад. Социализм с человеческим лицом получился только у скандинавов. Думаю, сначала они приобрели человеческое лицо, а уж потом свою систему. „В аду правил нет“, — цитата из сериала. Но абсурдные правила, навязанные террором — ад куда более ужасный. И он прочно связан с пирамидальной структурой общества, с иерархией — тут тоже отчетливо виден примативный паттерн.
Дизайн и атмосфера некоторых эпизодов имеют сходство с эстетикой Стэнли Кубрика, яростного критика безумия, жестокости и лицемерия западного общества. Но, кажется, дело не в левых и правых моделях, дело в том, что сапиенс слишком медленно эволюционирует, с огромным трудом (и подростковым сопротивлением) приближаясь к образу своего Автора. Эта тема тоже звучит в сериале — ближе к финалу».
Эксперты из области психологии, культурологии и кинематографа разбираются в феномене сериала «Игра в кальмара». Скриншот
Динара Гильфантинова, руководитель психологического центра «Единство», эксперт-психолог благотворительного фонда «Детский паллиатив»: «Во-первых, первый тезис, возникающий у меня в отношении этой истории — „хлеб и зрелища“. Новости культуры и какие-то адекватные вещи людям уже не интересны. Как раньше это называлось? „Скандалы, интриги, расследования“. Эстетика резких звуков, кадров, очень быстрой их смены. С насилием, в том числе. Все, что вызывает очень бурный эмоциональный отклик, и это основная цель. Мы привыкаем к этому, и все остальное кажется скучным.
Второй тезис — вопрос ценности человеческой жизни. С пандемией — да, я связываю это и с ней — мы как будто научились быстрее адаптироваться к смерти, стирается граница вообще в восприятии жизни и смерти. Я вспоминаю картинку из Сети, где падает человек, и все смеются, падает айфон, и все держатся за сердце. В этом контексте я вижу резонанс этого сериала как проекцию нашего отношения к жизни как к чему-то равноценному деньгам. Совершенно нет ценности самой человеческой жизни.
Третье — в некотором смысле это вызов смотрящему „А как бы я себя повел? А я бы смог?…Что бы я делал на месте героя?“ Вопрос выбора — согласиться на эту игру или нет? Срабатывает яркая идентификация с героями. Я, как психолог, объясняю феномен сериала огромным количеством эмоциональной нагрузки, которая цепляет. Основной акцент этого сериала поставлен на это. К огромному сожалению, это вызывает сегодня такой отклик, положительный и отвлекающий от того, чтобы задуматься о чем-то важном, о том, что с нами происходит прямо сейчас. В завершении я бы задала вопросы: „С какими чувствами и мыслями остается зритель? Что он переживает? Какой отклик у него остается после всего этого?“ И да, согласна, такое впечатление, что неслучаен такой успех именного такого сериала именно сейчас. В нашей реальности. В контексте внутреннего психологического содержания человека. И от этого становится страшно».
Пока планета продолжается содрогаться от COVID-19, от сериала, или от одного и другого вместе. И чем больше мы пытаемся разгадать феномен бешеного зрительского успеха, тем больше увеличиваются просмотры сериала и растет общественный резонанс. Сотрясая Землю, по сути даже не новой идеей, а просто одним из воплощений реальности, «Игра в кальмара» все больше напоминает конвульсии. Точку отсчета, за которой грань между игрой и подлинной актуальностью перестает быть видно. А может, этой грани давно уже нет?
