«Если я не смогу танцевать, то это не моя революция»
Эмма Гольдман
Мы уже не раз говорили о том, как эмиграция делала женщин, уехавших из патриархальной Российской империи, гораздо более эмансипированными. В частности, потому что они уезжали из страны, в которой даже образование было доступно лишь избранным девушкам, туда, где уже вовсю боролись за избирательные и другие права. В Европе и США на улицы выходили марши суфражисток; с 1910 года праздновали 8 марта с легкой руки Клары Цеткин, Розы Люксембург и Александры Коллонтай; а после Первой мировой войны женщины активно выходили на рынок труда. На одной из лекций меня спросили, а бывали ли случаи, когда, наоборот, сами эмигрантки оказывали серьезное влияние на общественную и политическую жизнь в тех странах, где они оказывались?
Кажется, что лучшим ответом на этот вопрос будет история Эммы Гольдман, которую первый директор ФБР Джон Эдгард Гувер однажды назвал «самой опасной женщиной Америки».
Отец Эммы, неудачливый еврейский бизнесмен из литовского Ковно (тогда — часть Российской империи) по имени Авраам Гольдман, считал, что рождение девочки в их семье станет плохой приметой: вместо Эммы летом 1869 года он ждал наследника. Это был их первый общий ребенок с Таубе Бенович. У женщины уже было две дочери (ее первый муж умер от туберкулеза). Аврааму она затем родила еще трех мальчиков, один из которых умер в раннем детстве. Итого, у нашей героини было четверо братьев и сестер. А еще — бедное и очень несчастливое детство. Отец бил всех детей, но больше других — Эмму. Ее непокорный характер он пытался приструнить даже с помощью плети. Мать, страдающая депрессией, пыталась сопротивляться таким «воспитательным методам», но не помогало. Все это оказало определяющее влияние на формирование Гольдман.
Из Ковно семья вскоре переехала в деревню Папиле, где их отец стал держать трактир. Как и у большинства евреев того времени, у Гольдманов практически не было шансов выбраться из нищеты, да и все бизнесы Авраама прогорали один за другим. То, что девочка видела вокруг себя в литовской провинции, закладывало «кирпичики» в ее будущее мировоззрение: в частности, уже взрослой она вспоминала, как наблюдала на улице Папиле сцену избиения крестьянина кнутом. Вместе с отцовским насилием, это навсегда отвратило Эмму от любого проявления безграничной власти. Единственные нормальные отношения в семье у нее были с сестрой Хеленой, которая старалась компенсировать для младших детей жестокость отца и отчужденность матери.
Образование Гольдман было отрывочным: в 7 лет она пошла в начальную школу Кёнигсберга (сейчас — Калининград, тогда — часть Восточной Пруссии). Уже тогда стало понятно, что «нормальной девочки» из Эммы не выйдет: она хорошо училась, но вела себя, по мнению учителей, плохо и вызывающе. В итоге, несмотря на высокие оценки, Гольдман не смогла поступить в гимназию, потому что для этого девочкам в те времена была нужна справка о хорошем поведении, которую ей отказался выдавать учитель по религии (не удивительно, ведь Эмма всю жизнь была убежденной атеисткой). Кстати, она не слишком хорошо говорила на русском: в семьи говорили на идише, а в школе она училась на немецком.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Когда ей исполнилось 12, семья Гольдманов переехала в Петербург, где девочке пришлось выйти на работу в магазин корсетов, чтобы финансово помогать родителям. Она умоляла отца позволить ей вернуться в школу, на что Авраам ответил, что «девушкам не нужно много учиться». «Все, что требуется еврейской дочери, — это знать, как готовить фаршированную рыбу и лапшу, и родить мужу побольше детей», — добавил он. Конечно, он тогда и подумать не мог, что говорит эти слова будущей иконе феминизма, которая внесла большой вклад в то, чтобы девочкам не приходилось выслушивать подобные заявления от своих отцов. Но даже без возможности получать образование, переезд Эммы в Петербург стал поворотным моментом в ее биографии.
Именно там она узнала об идеях анархизма и познакомилась с людьми, которые окончательно сформировали ее взгляды. Она попала в Петербург, бурлящий революционными идеями. Только что погиб от рук террористов Александр II и началась эпоха репрессий. В это же время молодые люди и девушки, получившие образование в швейцарских и немецких университетах, возвращались на родину, зараженные идеями анархизма и нигилизма. Как и многие, Эмма зачитывалась романом «Что делать» Чернышевского и, конечно, ассоциировала себя с главной героиней, эмансипированной Верой. Естественно, Гольдман стала отрицать патриархальные порядки и возмущалась любым намекам отца на раннее замужество по расчету. Эмма мечтала создать швейный кооператив для женщин и жить свободно.
Уже тогда начали формироваться ее феминистические взгляды: на фабрике она часто сталкивалась с домогательствами мужчин, а однажды даже подверглась насилию со стороны знакомого. В своей биографии Эмма писала, что впервые тогда открыла, что «контакт между мужчиной и женщиной может быть таким жестоким и болезненным». Когда отец собрался перейти к активным действиям и выдать 17-летнюю Эмму замуж, она пригрозила ему самоубийством. И хотя строптивая дочь бесила Авраама своими выходками, перспектива искать ее тело в Неве ему не понравилась. Тем более, она решила проблему радикально: вместе с Хеленой уехала от отцовского контроля в США, где к этому моменту уже жила их сестра Елена. Так, 29 декабря 1885 года, Эмма Гольдман прибыла в нью-йоркский пункт приема эмигрантов. И началась ее жизнь в Америке.
Эмма поселилась у своей сестры в Рочестере, в штате Нью-Йорк, где начала работать на швейной фабрике. Там она вновь наблюдала за тяжелым и плохо оплачиваемым трудом рабочих — оказалось, что на другом континенте царит такая же несправедливость, что и в Литве или Петербурге. Все это окончательно утвердило в девушке идеи анархизма. В 1887 году Гольдман вышла замуж за фабричного рабочего Джекоба Кершнера, благодаря чему получила американское гражданство. Их поначалу объединила любовь к книгам и танцам, но этого оказалось мало для крепкой семьи: через год Эмма потребовала развод. Ее семья, которая к тому моменту уже в полном составе жила в США, сбежав от преследований евреев в России, ожидаемо не одобрила такого решения. Поэтому Гольдман вновь сбежала: с пятью долларами в кармане она уехала жить одна в Нью-Йорк.
А там началась настоящая жизнь и борьба: Гольдман присоединилась к нью-йоркскому движению анархистов и сразу познакомилась с одним из его лидеров, блестящим публицистом Иоганном Мостом, который помог Эмме быстро освоить ораторское искусство и выступать с остроумными и провокационными речами. Мост был ее кумиром. Вообще, американских анархистов было не так много, но они были очень организованным и радикальным движением, которое имело серьезное воздействие на общество. Одним из самых ярких и определяющих эпизодов была так называемая Хеймаркетская бойня — митинг рабочих в Чикаго, где полиция жестко разгоняла участников, а несколько человек погибли. Все это произвело на Гольдман сильное впечатление, и она хотела быть участницей всех ключевых событий.
Тогда же случилась вторая определяющая встреча ее жизни — с анархистом Александром Беркманом, который стал ее другом и любовником. Интересно, что до знакомства с Эммой он считал, что вместе с женщинами нельзя делать революцию — якобы на них нельзя положиться, да и вообще девушки приходят на радикальные протесты, чтобы познакомиться там с мужчинами. Но Гольдман заставила Беркмана изменить свое мнение. Она была не просто преданным борцом и блестящим оратором, но и участвовала в самых опасных акциях.
«Чем больше противодействия я встречала, тем больше в своей тарелке я себя чувствовала», — писала она в мемуарах. Благодаря своим страстным и ярким выступлениям она быстро стала известной в кругах анархистов.
Чем Гольдман отличалась от других и почему так легко вовлекала широкую аудиторию в свою борьбу? Исследователи отмечают, что для нее теория анархизма была второстепенна. Для Эммы важнее всего было «чувствовать каждым фибром, как пламя, как сжигающая лихорадка, как стихийная страсть». И это передавалось каждому, кто видел и слышал Гольдман. «Красная Эмма была неутомима. Ее сила и искренняя страсть проникали в сердца людей повсюду, — на митингах и демонстрациях, в лекционных залах, в школьных аудиториях, в церквях, частных домах, театрах, даже тюремных камерах. Неподдельная страсть была частью уникального таланта Эммы Гольдман располагать к себе, заставлять почувствовать личную боль за дело, за которое она боролась», — писал о ней журналист Михаэль Дорфман.
Благодаря растущей популярности среди американских рабочих, которых не устраивали несправедливые условия труда и капиталистическое устройство общества, Гольдман обрела у представителей власти репутацию опасной радикалистки. Ситуация обострилась до предела в 1892 году, когда Гольдман стала соучастницей нападения Александра Беркмана на сталелитейного магната Генри Клея Фрика за то, как бизнесмен жестоко обращался с рабочими во время забастовки сталелитейщиков в Хоумстеде. За попытку убийства Беркмана посадили на 14 лет в тюрьму, а Эмму задержали, но вскоре отпустили: ее друг взял всю вину на себя. Она надолго лишилась соратника, но это не остановило ее: за решетку Гольдман в эти годы попадала часто — за подстрекательства к мятежу, участие в рабочих стачках и распространение информации о контроле за рождаемостью.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Последний пункт хочется обсудить отдельно: Гольдман вошла в историю не только как известная анархистка, но и пионерка феминизма. Для Эммы революция была невозможна не только без танцев, но и без свободы (ее знаменитая фраза, вынесенная в эпиграф этого текста, появилась, когда один из соратников упрекнул девушку в том, что она, будучи анархисткой, позволяет себе такие банальные радости жизни). Поэтому она посвящала много времени борьбе за те вещи, которые казались странными и необязательными ее товарищам по движению. По словам исследовательницы Марисы Бейт, Гольдман создала анархо-феминизм — движение, призывающее к уничтожению патриархата и его проявлений в виде капитализма и классовой борьбы.
Ее идеи в женской повестке были такими же радикальными и новаторскими, как и все остальные. Гольдман выступала за сексуальную свободу, высказывалась о правах женщин и контроле рождаемости, призывала реформировать института брака и пропагандировала многие другие феминистические идеи. Она практиковала и защищала свободную любовь и отстаивала сексуальную свободу. Гольдман верила, что два человека не смогут узнать, действительно ли они любят друг друга, не пожив сначала вместе. Она также считала, что, если два человека перестают любить друг друга, их не надо заставлять оставаться в браке. В 1893 году она сказала в одном из интервью, что американцам следует вообще отказаться от идеи брака. Она продвигала концепцию свободного воспитания детей, которые без избыточной опеки со стороны родителей получили бы «возможность свободного духовного развития».
Еще одним важным моментом стало ее очередное заключение в тюрьму, во время которого Эмма самостоятельно изучила медицину. Выйдя на свободу, она стала работать медсестрой и акушеркой. Этот опыт лишь укрепил ее взгляды о положении женщин. «Гольдман видела, как бесконечные беременности истощают женщин и лишают их средств к существованию, — писал Forbes Woman. — Она была уверена, что контрацепция необходима для достижения экономического и сексуального равенства. Ее взгляды разделила Маргарет Сэнгер, тоже работавшая медсестрой. Обе они были обвинены в нарушении закона Комстока, который запрещал распространение информации о контроле над рождаемостью». В эпоху, когда в США царил культ домохозяек, она пыталась опровергнуть представление о том, что это самая естественная роль женщины в обществе.
Однако вскоре Гольдман несколько отошла от борьбы за права женщин и вернулась к анархизму. В ее доме собирались самые видные представители движения и интеллектуалы, а в 1906 году она основала анархистский журнал «Mother Earth», название которого, по мнению части исследователей, отражал ее представления о своей роли в истории (нескромно, но заслужено). Она внимательно наблюдала за тем, что происходило тогда в России и писала в мемуарах: «Весть об Октябрьской революции 1905 года привела нас в экстаз и взбудоражила». И была крайне разочарована результатами: «Русская революция едва начала цвести, как ее отбросили обратно и утопили в крови героического народа. Казацкий террор прокатился по стране; пытки, тюрьма и виселицы делали свою смертельную работу. Наши светлые надежды обратились в мрачное отчаяние».
Надежды на изменение условий для рабочих в США у нее, тем не менее, еще сохранялись. К этому моменту Беркман вышел из тюрьмы, но их романтические отношения не возобновились. Тем не менее, они оставались соратниками до конца своих дней. В 1908 году она за свою общественную деятельность была лишена американского гражданства, но и это не остановило ее от публичных выступлений: в те годы она объездила половину Америки с лекциями об анархизме (больше 120 городов). В 1914 году она принимала участие в протестах анархистов против Джона Рокфеллера, которые были грубо разогнаны полицией. После этого их пути с Беркманом разошлись, так как он стал прибегать в более радикальным и насильственным методам, которые не нравились Эмме.
Можно догадаться, как американские власти относились к эмигрантке-бунтарке, которой они дали дом, защиту и документы, а она вместо благодарности призывала жителей этой страны к свержению власти. Идеи Эммы завоевали множество поклонников, но еще больше — врагов. Критики называли ее «не американкой», а правительство запретило публикацию «Mother Earth», поскольку на страницах журнала пропагандировали отказ от военной службы из соображений совести. Гольдман собирала многочисленные митинги, протестуя против участия США в Первой мировой войне. В итоге, в июне 1917 года они с Беркманом были арестованы и обвинены в антивоенном заговоре. Каждый из них был приговорен к двум годам лишения свободы, штрафам по 10 000 долларов, также судья вынес рекомендацию об их депортации. Чем занималась Гольдман в тюрьме? Правильно, объединилась с другими женщинами и боролась за улучшение условий для заключенных.
Но всему приходит конец — даже терпению миграционной службы США. Гольдман решили депортировать в Россию, но она отнеслась к этому с энтузиазмом, надеясь увидеть, как выглядят на практике идеи социального равенства, которые так и не удалось реализовать в США. Шел 1919 год, и тогда многим представителям левых на Западе казалось, что на обломках империи может быть создано новое, справедливое государство (хотя анархисты и марксисты к тому времени уже разошлись во взглядах). «Всю мою жизнь героическая борьба России за свободу была для меня маяком. Революционное рвение ее измученных мужчин и женщин, которых не могли сломить ни крепость, ни каторга, вдохновляло меня в самые темные часы», — писала Эмма. Она даже не догадывалась, насколько ее надежды были иллюзорными.
И вот 21 декабря 1919 года 249 человек, включая Эмму Гольдман и Александра Беркмана, сначала на пароходе «Буфорд», а затем через Финляндию в пломбированных вагонах, они отправились на встречу к большевикам и своим мечтам. «Наконец я направлялась в Россию, все остальное осталось позади. Я бы собственными глазами должна была увидеть матушку Россию, землю, освобожденную от политических и экономических хозяев; русская дубинушка, как называли русских мужиков, воспряла; русский рабочий, современный Самсон, взмахом своей могучей руки разрушил столпы разлагающегося общества». Но увидела анархистка вовсе не современного Самсона, а дубинушка работала иначе, чем она предполагала. Стало быстро понятно, что ее заокеанские представления о большевиках вообще не соответствовали действительности.
В Петрограде они тут же столкнулись с разрухой, хаосом, а главное, безграничной властью чекистов. Гольдман, естественно, сразу стала задавать большевикам много неудобных вопросов. Но в ответ услышала, что свобода слова — это «буржуазное излишество», а Ленин лично заверил ее, что все действия его людей оправданы в таких условиях. Очень быстро большевикам надоело отвечать на вопросы заезжих анархистов, и они предложили им по сути формальную работу – ездить по стране и собирать исторические материалы для будущего музея Революции. Благодаря этому Гольдман, в частности, побывала в Украине, охваченной гражданской войной и махновским движением. Их путешествие превратилось в большое разочарование — в том числе, потому что они узнали, как притесняют других анархистов. Но все попытки Гольдман помочь соратникам не увенчались успехом.
Последней каплей стало подавление Кронштадтского восстания в 1921 году, когда большевики развернули массовые репрессии. После этого, получив литовские визы, Гольдман и Беркман поспешили покинуть страну. Все свои чувства по поводу русской революции Эмма выплеснула в книгах с характерными названиями: «Мое разочарование в России» (1923 год) и «Мое дальнейшее разочарование в России» (1924) — хотя, справедливости ради, назвать их так было решением издателей, а не автора. Но резкая критика Гольдман большевиков вызвала огромный резонанс в левом движении на Западе. Она писала статьи об этом в американских газетах, что моментально сделало ее врагом советских властей. За эти статьи ее осудили и левые радикалы. В Америку ее тоже не пускали — такова была цена ее взглядов и честности.
Следующие 15 лет Гольдман и Беркман провели в разъездах по Европе, живя преимущественно во Франции и Великобритании (чтобы получить британское гражданство, она в 1925 году вышла замуж за старого шахтера-анархиста из Уэльса Джеймса Колтона). В начале 1930-х Эмма ездила по Европе и осуждала «Гитлера и его банду» и ее ужасали преследования евреев в Европе. В 1936 году Александр покончил с собой, страдая от тяжелой болезни. Тогда Эмма бросила все свои силы на поддержку революции в Испании, которая началась в 1936 году. Ей было уже 67 лет. Она писала, что тяжело переживала смерть Беркмана, но участие в испанской революции сняло «давящую тяжесть» с ее сердца «как по волшебству». Но и здесь, как и в России, она увидела, что франкисты реализуют идеи справедливости вовсе не так, как ей бы хотелось. Но он все равно отправилась в Канаду искать деньги на поддержку революционеров – там она и умерла в 1940 году, разбитая параличом. После смерти она все-таки смогла вернуться в Америку: ее тело было перевезено в Чикаго и похоронено рядом с рабочими, которые погибли во время той самой Хеймаркетской бойни.
С одной стороны, не хочется идеализировать Эмму Гольдман: в ее взглядах и жизни было много противоречий и иллюзий, а еще насилия и жестокости. Нельзя не упомянуть, что ее пламенные речи вдохновляли людей, в том числе, на вооруженные бунты и даже убийства (хотя она буквально к ним не призывала). Нельзя забывать, что она была так или иначе замешана в покушениях на людей, которых считала врагами анархизма. И, конечно, она сама не раз сталкивалась с крахом своих иллюзий по поводу тех средств, которыми пользуется революция ради достижения своих целей.
С другой стороны, во многих своих идеях она действительно была абсолютным новатором — особенно по части женских прав и свобод. Не зря редактор газеты The Mirror однажды написал, что Гольдман опережает свое время лет на 800. А еще удивительно читать ее историю из сегодняшнего дня, когда эмигранты, сбежавшие от цензуры и ограничений в собственных странах, вынуждены смиряться с конъюнктурой и порядками там, где им дали документы и приют. Эмму Гольдман мало волновало, что думали о ней чиновники миграционных служб и власти этих стран, — за это она лишалась виз, домов и даже паспортов. Эту поразительную свободу, смелость и следование внутренней правде можно объяснить по-разному: исследователи до сих пор спорят о ее роли в истории.
Сама же она объясняла все свои действия… любовью и страстью. «Любовь, сильнейшая и глубочайшая часть жизни, предвестник надежды, радости, экстаза. Любовь бросает вызов всем законам, всем условностям. Любовь – самый свободный, самый главный литейщик человеческой судьбы», — писала Эмма Гольдман, еврейская девочка из литовского Ковно и самая опасная женщина Америки.