«Ради своей громадной Серафимы Ремизов был готов на все»

Зинаида Шаховская, «Таков мой век»

В этом цикле мы много говорим о вынужденной эмансипации белых эмигранток: оставаться просто женами, дочерями, сестрами на попечении мужчин в условиях, когда всем надо выживать, не получалось. Парадокс заключался в том, что уехать в одиночку женщине в те годы было практически невозможно, но, оказавшись за границей, они быстрее ассимилировались и проще относились к потере социального статуса: занимались устройством семьи и детей, выходили на любую доступную работу, помогали другим беженцам, а еще бегали между ломбардами с «бабушкиными драгоценностями».

Классический кейс тех времен — неожиданная карьера художницы Тамары де Лемпицки, муж которой не хотел выходить на недостойную, на его взгляд, работу в Париже, а затем и вовсе запил. В России он был перспективным юристом, в эмиграции стал никем — и не мог этого пережить. Поэтому молодой девушке, никогда не работавшей, пришлось срочно придумывать, как прокормить себя и новорожденную дочь. Но «хэппи энд» этой истории — Лемпицки быстро стала одной из самых дорогих художниц своего поколения, а муж вскоре канул в лету, — скорее исключение из правил. Чаще женщины шли на малооплачиваемую работу туда, куда их брали без образования и навыков: в госпитали, рестораны, ателье, в лучшем случае — секретаршами. В это время их мужья, бывшие офицеры и дворяне, работали извозчиками и мечтали о возвращении домой. Неудивительно, что далеко не все семьи переживали испытания, которые этих людям приготовила история.

Пример семейного эмигрантского несчастия — Иван и Вера Бунины. Оставившая ради мужа мечты о науке, умная и яркая Вера Муромцева быстро обнаружила себя в браке, которые совсем не соответствовал ее представлениям о счастье. В эмиграции писатель часто был без денег, всячески душевно страдал (хотя был очень популярен и вскоре после переезда получил Нобелевскую премию), а еще отчаянно нуждался в новых эмоциях — для вдохновения. Черпал он их в молодых женщинах, одна из которых, Галина Кузнецова, даже жила вместе с Буниными долгие годы в их доме во Франции. «Тройственные союзы» для литераторов Серебряного века были обычным делом, но Вера такую жизнь не выбирала: она приносила жене писателя много страданий, о которых та подробно писала в дневниках и письмах. И эмиграция, конечно, усугубляла эту ситуацию.

Другой пример — мемуаристка Нина Берберова и поэт Владислав Ходасевич, брак которых в буквальном смысле разбился об эмиграцию. Они познакомились еще в России, в начале 1920-х: поэту было 35, он был известен и женат, а Нина была совсем молодой девушкой. Ради нее Ходасевич ушел из семьи, а вскоре после революции они через Ригу уехали сначала в Берлин, а потом в Париж. Они быстро начали ссориться из-за бытового неустройства, нехватки денег. Берберова бегала по редакциям, предлагая статьи мужа, но выяснилось, что за границей он был не так популярен, как на родине. Тем временем сама Нина начала печататься, работала машинисткой в издательстве, чтобы прокормить семью. Их отношения портились и портились, а затем она и вовсе влюбилась в поэта Довида Кнута. В 1932 году их брак с Ходасевичем распался — причем, в эмигрантском обществе единодушно обвиняли Берберову, называя ее изменницей и предательницей.

Но одновременно с этими историями есть много примеров, когда эмиграция только укрепляла любовные и семейные союзы. В конце концов, никто не отменял правило «вместе легче». По словам исследовательницы Ольги Барковой, «ценность семьи в эмиграции вообще была очень значима. Семья была символом прежней стабильной жизни в России. Особенно это касалось семей, где были дети. И в этом смысле роль женщины в семье была незаменима: мать, жена, сестра. Вокруг женщины в эмиграции строилось внутренне пространство повседневной жизни: быт, вопросы воспитания детей. На женщине держалась вся внутренняя организация семейной жизни»

А лучше всего, как 100 лет назад, так и сегодня, выживали в эмиграции пары, где отношения строились не на принципах подчинения и патриархата, а на равноправии и взаимоуважении. Где каждый из партнеров вносил свой вклад в общее дело, а женщины могли свободно заниматься собственными проектами. И такие пары были в истории белой эмиграции: чаще всего они не просто лучше справлялись с тяготами переезда и жизни в новых странах, но и становились опорными центрами для других беженцев — от Парижа до Нью-Йорка. Вот несколько самых ярких эмигрантских историй любви и партнерства.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press

Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский

Главная power couple белой эмиграции — люди, которые никогда не строили отношения по канонам, но были по-своему гармоничны в этом странном для общества союзе. Описание их пары можно найти практически в любых мемуарах о той эпохи: она –—эпатажная, яркая, с острым языком (мы подробно рассматривали роль Гиппиус в литературном сообществе в одной из предыдущих колонок); он — скромный, сутулый, вечно ищущий нужную цитату в одной из сотен книг из домашней библиотеки. В историю вошли их ежедневные прогулки в 5 вечера по улицам Парижа: Зинаида носила монокль, что для женщин в то время было немыслимым, и всех пристально через него рассматривала.

По воскресеньям в их доме, ставшим центром общества «Зеленая лампа», собирались самые талантливые беглецы из Российской империи — поэты и литераторы, художники и богема. Гиппиус и Мережковского называли «цементообразующим составом эмиграции». Как пишет Ольга Баркова, «Мережковские решили создать нечто вроде „инкубатора идей“, род тайного общества, где все были бы между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов, и постепенно развить внешний круг „воскресений“ — публичные собеседования, чтобы „перебросить мост“ для распространения „заговора“ в широкие эмигрантские круги».

У обоих были романы — с женщинами и мужчинами, а на протяжении 15 лет с ними даже жил критик и редактор Дмитрий Философов. Свободный брак устраивал обоих: Мережковский считал, что в основе общества будущего должна быть новая форма семейных отношений, соответствующая «тройственному устройству мира». А Зинаида вообще избегала физической близости (до сих пор неизвестно, были ли у них с мужем интимные отношения), зато ценила родство духовное. С Мережковским она моментально почувствовала интеллектуальную связь, которая не ослабевала все следующие 52 года их брака. Они никогда не мешали друг другу реализовывать свои амбиции и даже пытались поначалу «поделить» жанры, чтобы избежать конкуренции.

Хотя к концу жизни Дмитрий и жаловался, что характер у Зинаиды становится все более сложным, они всегда дополняли друг друга и действительно оставались настоящими партнерами.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press

Алексей Ремизов и Серафима Довгелло

«Рядом с этим сутулым человеком жила его огромная половина — Серафима Павловна Ремизова-Довгелло, обладав­шая формами, более чем обильными, профессор русской палеографии, — писала Зинаида Шаховская, часто бывавшая в доме писателя в Париже в 1920-х. — Ради своей громадной Серафимы Ремизов был готов на все. Он дышал только ею. Они говорят друг другу „вы“, как было принято в среде мелкой буржуазии в России. За столом она импозантна, он при­творно смиренный, они воссоздают в маленькой квартирке в Пасси мо­сковскую атмосферу».

Благодаря мемуарам Шаховской до нас дошла одиозная история знакомства Ремизова и его жены. Они в юности оба были увлечены идеями революции, и однажды после беспорядков в университетах в 1905 году правительство выслало нескольких студентов и студенток в маленький провинциальный город. Алексей Ремизов был очень невзрачным и тихим, а Серафима Довгелло считалась настоящей «русской красавицей» и «воительницей». И вот однажды в их «коммуне» у кого-то украли часы. Почему-то подозрения пало на Ремизова, и Серафима, недолго думая, заявила ему: «Вы вор. Мы будем вас бойкотировать». Возмущенный такой несправедливостью писатель заперся в комнате общежития и не выходил оттуда, пока не нашли настоящего вора. Тогда Довгелло пришла к нему в комнату и сказала: «Я вас оскорбила. Вы пострадали из-за меня! Единственное возмещение, которое я могу вам предло­жить — стать вашей женой, если вы этого хотите».

С тех пор они никогда не расставались, и после революции вместе уехали в эмиграцию. В отличие от дома Мережковского и Гиппиус, в доме Ремизовых атмосфера была совсем не снобской и более уютной, как вспоминают их современники. Они любили посидеть за столом, хотя были очень бедны в эмиграции, но гости знали об этом и приносили им гостинцы — обязательно что-то «русское»: баранки, сухари и или пряники. Супруги любили сплетничать, и все знали цену за увлекательные истории, которые слышали в этом доме: как только дверь закрывалась, они активно обсуждали своих гостей.

«Дама эта принадлежала к старинному литовскому роду, в молодости была членом партии эсеров, но при этом любила роскошь, была обходительна, умна, отличалась незаурядным и очень сложным характером… Она стремилась быть при муже совершенно самостоятельной личностью, но не тенью великого писателя», — писал о ней историк Алексей Варламов.

Современники вспоминали их семью как союза непохожих, даже внешне, но очень гармоничных людей. Ремизов обожал Серафиму, посвящал ей свои тексты, а она серьезно влияла на его взгляды и творчество — в частности, прививала ему интерес к мистификации и оккультизму, которыми увлекалась многие годы. Она была Ремизову и женой, и музой, и матерью, оставаясь при этом совершенно самостоятельной личностью и профессионалом.

Мария и Николай Цетлины

 Мы уже не раз говорили об этой паре в разных контекстах: о самой Марии Цетлиной как одной из главных меценаток эмиграции; об издательском бизнесе, который супруги вели сначала во Франции, а затем в США. И всегда подчеркивали: все, что им удавалось сделать за границей, они делали вместе. Главную любовь своей жизни, своего партнера и единомышленника — Михаила Цетлина, внука основателя крупнейшей в Империи чайной компании «К. Высоцкий и сыновья», — Мария встретила в Швейцарии.

До этой встречи она успела коротко побывать замужем и даже отсидеть в Петропавловской крепости за свою революционную деятельность. Мария была девушкой чрезвычайно прогрессивной для своего времени: она отучилась в Цюрихе и одной из первых в Европе женщин с дипломом философа. В Швейцарии они с Цетлиным основали салон, куда приходили ведущие мыслители, художники и литераторы того времени. Уже тогда было понятно, что они претендовали на роль самых влиятельных пар эмиграции. Затем, после короткого возвращения в Россию, они уехали вновь — навсегда.

Все проекты Мария и Николай делали вместе, причем современники утверждали, что жена была на первых ролях. В 1923 году в Париже было создано издание «Окно», где они вместе редактировали все тексты. Иван Бунин даже назвал как-то энергичную и властную Цетлину «как бы хозяйкой журнала». Они вновь открыли салон для беженцев в своем доме в Париже, и там вновь собирались лучшие умы «русского зарубежья». Кроме того, как меценаты Цетлины буквально спасали беженцев от голода и безработицы.

«Вообще, когда говорили о „салоне“ Цетлиных, более всего имели в виду, мне кажется, Марию Самойловну. Она поистине царствовала там. Милый, радушный Михаил Осипович был не так заметен в своей собственной гостиной, он был скромен и избегал публичного чтения, не считая себя большим поэтом», — писал один из гостей салона.

В начале 1940-х они переехали в США, где открыли в 1942 году «Новый журнал», который проработал более 80 лет. С 1945 года, после смерти Николая от рака, редакцией руководила именно Мария Цетлина. Она продолжала свою меценатскую деятельность до последних дней жизни.

Георгий Иванов и Ирина Одоевцева

Они прожили вместе 40 лет, практически все это время — в эмиграции. Познакомились еще в России: она была ученицей Гумилева, он входил в созданное ее учителем объединение «Цех поэтов», которое потом возглавил. Она была девочкой из обеспеченной рижской семьи, и Иванова даже много лет подозревали в корыстных мотивах для женитьбы (Зинаида Гиппиус открыто говорила, как поэту повезло с богатой женой).

Они действительно были очень разными: склонный к мистификациям, с «темной» репутацией Иванов и «маленькая поэтесса с огромным бантом» Одоевцева, как она сама себя называла. Но тем не менее каждый из них имел возможность реализовывать свой потенциал, находить друг в друге не только поддержку, но и партнера и соратника. Легендарные мемуары Ирины Одоевцевой — «На берегу Невы» и «На берегу Сены» — рассказывают о том, как они с Ивановым постепенно становились частью «русского зарубежья» — дружили с литераторами по всей Европе, были завсегдатаями у Мережковского и Гиппиус, еще одной it-couple белой эмиграции.

Их имена часто мелькали в светской хронике тех времен — они притягивали к своей яркой и талантливой паре всех вокруг. Перед смертью поэт Георгий Иванов написал письмо к русской эмиграции: «Обращаюсь ко всем, кто ценил меня как поэта и прошу об одном. Позаботиться о моей жене, Ирине Одоевцевой. Она была светом и счастьем всей моей жизни».

О том, насколько его предсмертное желание было в действительности исполнено, мы поговорим в следующей колонке.