«О том, что представляла собой Россия в эпоху, когда я родилась, мне известно лишь по учебникам истории, документам, статистическим данным, по литературе, мемуарам и рассказам очевидцев».

Зинаида Шаховская «Таков мой век», 1964 год

Вряд ли сегодня есть занятие более садомазохистское, чем перелистывать в соцсетях или памяти телефона фотографии, сделанные до 2022 года. У нас, кочующих по миру в эпоху интернета, есть все возможности ковырять эмигрантскую рану, обкладывая себя свидетельствами счастья прошлых лет (которое мы, как оказалось, недостаточно ценили). Главный релиз конца весны 2024 года — новый альбом певицы Монеточки — начинается с песни со словами «Это было в России, значит было давно», которая буквально воплощает в себе эту ностальгию по прошлому. Все в той, утраченной, жизни теперь кажется почти идеальным: деревья были зелеными, люди свободными, границы открытыми, а головы и сердца — полными надежд. Ну и что, что иллюзорных.

У эмигрантов 100 лет назад возможности сохранять в iCloud и архивах ленты Instagram память о жизни «до» не было, поэтому они старались как можно подробнее зафиксировать ее в эпистолярном жанре. Большая часть биографических материалов о беженцах тех лет звучит примерно так: «У него (нее) было прекрасное детство, проведенное в семейном поместье в окружении нянечек и гувернанток, а потом — революция, крах, эмиграция». Особенно это касалось тех, кто застал события 1918−1920 годов в детском или подростковом возрасте.

Изучив достаточное количество мемуаров, написанных участниками и участницами событий тех лет, начинаешь понимать, что такой драматический диссонанс между описаниями жизни до революции и после, с одной стороны, связан с объективными факторами: эти люди пережили несколько геополитических катастроф, потеряли близких людей и дом, лишились всей привычной жизни, состояния и статуса. Но, с другой стороны, дело и в той самой идеализации «утерянного рая». Которая мешала многим эмигрантам той эпохи оставить прошлое в прошлом и двигаться дальше.

Про мужскую ностальгию о дореволюционном прошлом мы знаем очень подробно из литературы и публицистики — этому посвящены такие классические вещи, как, например, «Другие берега» Набокова или «Жизнь Арсеньева» Бунина. В этой колонке мы поговорим о том, каким на самом деле было положение женщин в обществе до революции, и о лучших мемуарах эмигранток, описывающих свою жизнь до отъезда из страны и событиях Гражданской войны и революции.

Нина Берберова, одна из главных мемуаристок эмиграции, описывала беженок из Российской империи «белоручками», которым приходилось впервые выходить на работу. Безусловно, это касалось только женщин среднего и высшего сословия, но именно они и составляли костяк эмиграции. Журналистка и писательница Зинаида Шаховская, например, писала, что она была первой женщиной в своем роде, которая пошла работать (при этом ее мать, дворянка, в эмиграции тоже была вынуждена искать любую подработку). Очевидно, что ни о какой работе не могла даже подумать в своей царской юности княгиня Мария Павловна Романова, которая в эмиграции часами вышивала в крошечном подвальном помещении ателье, чтобы прокормить семью (и в итоге открыла очень успешный модный дом «Китмир», который оставил яркий, но короткий след в истории эмиграции).

Многие мемуары эмигранток — это воспоминания о жизни юных девушек в дореволюционной России, которые жили в благостном неведении о том, что в действительности происходило вокруг. В мемуарах они смаковали мельчайшие детали своего мирного быта: общение с нянечками и гувернантками, первые выходы в свет, отношения с родственниками. В общем, «Вишневый сад» до того момента, как деревья стали вырубать.

Но и тогда осознание происходящего не сразу приходило: взрослые старались сделать все, чтобы девочек происходящее коснулось в последнюю очередь. «На нашей жизни террор никак не сказывался. По вечерам мы, как и прежде, собирались в гостиной вокруг рояля и пели, моя мать или тетушка аккомпанировали, мальчики склонялись над шахматной или шашечной доской, занимались коллекциями марок. Мы мало знали о том, что происходит в России», — писала Зинаида Шаховская о событиях 1917 года. Ей было на тот момент 12 лет.

Жизнь женщин этих сословий в дореволюционной России чаще всего была построена вокруг идеи выйти замуж за человека своего круга — получить статус и умножить состояние семьи. А значит, все, к чему их готовили, тоже было подчинено этой идее. И, очевидно, азы политической грамотности в перечень плюсов для невесты не выходили. В мемуарах балерины Тамары Карсавиной есть показательный момент, когда во время событий 1905 года, поддавшись революционным настроениям, они вместе с хореографом Михаилом Фокиным и балериной Анной Павловой вошли в комитет из двенадцати артистов балета, который требовал самоуправления в театре. Но делала она это совершенно неосознанно: все побежали, и я побежала. В своей книге «Театральная улица» она признавалась, что смутно понимала, что делает, и вздохнула с облегчением, когда их акционизм быстро закончился.

При этом многие женщины были хорошо образованы и даже в достаточной степени эмансипированы: идеи суфражисток, набиравшие обороты в Европе и США с начала ХХ века, доходили и до Российской империи. Кроме того, внутри страны уже с середины ХIХ века тоже были серьезные подвижки: открывались школы и высшие курсы, где девушки могли учиться; принимались законы, закрепляющие права женщин в браке; женщины все чаще выходили на работу. «Абсолютно послушные, мы все-таки принадлежали к новому поколению, в котором появлялись уже ростки бунтарства», — писала княгиня Романова.

Позже все это будут активно обесценивать большевики, которым было важно утвердить СССР как родину гендерного равенства на фоне консерватизма и патриархата царской России. Но миф о том, что равенство появилось только в 1917 году, а до этого женщины были бесправными и недееспособными куклами, кажется некоторым исследователям сильно преувеличенным. Эта теория просто не бьется с практикой: стремление многих женщин в Российской империи к получению образования любыми способами не могло взяться на пустом месте. Почва готовилась еще активистками и суфражистками ХIХ века.

Тем интереснее читать, как сами женщины видели свою жизнь до того момента, как покинули родину. В одной из предыдущих колонок мы уже обсуждали самые интересные книги под авторством белых эмигранток. В новой подборке — самые захватывающие и ностальгические мемуары о жизни женщин в дореволюционной России:

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press

«Таков мой век» Зинаида Шаховская

Вряд ли найдется книга лучше, если вам хочется прочувствовать и наглядно убедиться, насколько нам сегодня близок опыт людей, переживших события 1918−1920-х. Некоторые цитаты Шаховской можно смело вставлять в соцсети в 2024 году — они сойдут за современные. Она родилась в 1904 году, а умерла в начале 2000-х, буквально прожив целый век, будучи свидетельницей и участницей всех самых важных событий. В частности, Зинаида была участницей движения Сопротивления и одной из журналисток, которые освещали Нюрнбергский процесс. В своих 700-страничных мемуарах, написанных в 1964 году, она чрезвычайно подробно и очень захватывающе описывает события и своей жизни, и жизни страны: приход к власти большевиков, побег в Украину, а затем в Константинополь и Европу. Она детально, живо и невероятно талантливо описывает всю историю белой эмиграцию — об этом мы подробно поговорим в отдельной колонке.

«Представляя в моем роду первое поколение женщин, зарабатывающих себе на хлеб, сама я не отрекаюсь от тех, к кому восходят мои корни и кто, вероятно, передал мне по наследству неистребимый боевой дух, горячее жизнелюбие и определенное мужество, защитив меня таким образом от непредвиденных ударов судьбы», — писала журналистка.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press

«Воспоминания детства», Софья Ковалевская

И хотя эти мемуары не относятся к событиям в буквальном смысле дореволюционным, Ковалевская, которая была не только великим математиком, но и талантливой писательницей, подробно описала жизнь девушек второй половины ХIХ века. Как ей приходилось преодолевать стереотипы отца, который был против занятий наукой, потому что задача девушки из хорошей семьи — выйти замуж; об отношениях с сестрой и их забавной коллизии с влюбленностью в Федора Достоевского; о бытовых привычках и традициях той эпохи. Ее мемуары, по объективным причинам, не омрачены политикой, революциями и погромами, как в случае с книгой Зинаиды Шаховской, поэтому их чтение оставляет исключительно приятное послевкусие. До главных трагедий — еще около 30 лет.

«Воспоминания великой княжны», Мария Романова

Автор этих мемуаров родилась буквально во дворце — на Английской набережной. Но жизнь ее никогда не была похожа на сказку, и в своих воспоминаниях о детстве она очень честно рассказывает об одиночестве и изолированности в детстве. «К тому времени, когда я оказалась выброшенной в океан жизни, я гораздо больше годилась для жизни в монастыре, нежели для борьбы, и обладала комплексом неполноценности, с которым временами мне приходилось по-настоящему сражаться», — писала княжна.

В ее тексте как раз на удивление мало идеализации и романтизации: ранняя смерть матери, изгнание из страны отца, нежеланный и неудачный первый брак, вынужденное расставание с ребенком, а затем и революция. На долю княжны выпали страшные трагедии — глобальные и личные, но она никогда не сдавалась. Все это, и дальнейшее катастрофическое падение по социальной лестнице (они с семьей кормились в первые годы за счет проданных в ломбардах драгоценностей) Мария Павловна переживала с поистине царским достоинством. И даже если у читателя нет особой эмпатии к трагедии царской семьи, силу и волю этой женщины сложно не начать уважать.

Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press

«Мой Ницще, мой Фрейд», Лу Саломе

Воспоминания Лу Саломе, одной из самых одиозных женщин-эмигранток из Российской империи, в большей степени посвящены ее жизни за границей и отношениям с выдающимися мужчинами, которые попадались ей на пути: от Ницше до Фрейда, как следует из названия. Но при этом в них подробно описана жизнь ее немецкой семьи в России второй половины ХIХ века: с одной стороны, очень космополитичная (дома говорили на нескольких языках), а с другой, эмоционально очень «русская». Сама Саломе чувствовала свою связь с этой страной и культурой, и позже это даже стало их «фишкой» с поэтом Рильке, который в определенный момент жизни был помешан на всем русском. Ирония в том, что за границей ее называли «этой русской», а в России — считали иностранкой.

Важно понимать, что это мемуары психоаналитика: Саломе не просто описывает происходящие события, но и профессионально препарирует их. Поэтому рассказы о детских воспоминаниях или любовных переживаниях перемежаются с размышлениями о Боге, философии и смыслах.

«Курсив мой», Нина Берберова

Без этого классического образца эмигрантских мемуаров сложно представить любую подборку такого рода. И это справедливо: Берберова, которую некоторые исследователи упрекают в слишком субъективном взгляде на события и персонажей, все же смогла запечатлеть множество не только мужских, но и женских судеб. И дала нам эмоциональное и живое описание жизни до революции.

«Я принадлежу к тем людям, для которых дом, в котором они родились и выросли, не только не стал символом защиты, прелести и прочности жизни, но разрушение которого принесло огромную радость», — писала она.