«Пора валить тех, кто говорит ‘Пора валить’» — знаменитая песня Захара Прилепина явно задумывалась как манифест лояльных государству патриотов, но, как часто бывает, немало желающих подпеть нашлось и среди критиков существующей в России власти. Чем меньше недовольных остается в России, тем больше остается довольных — эта простая формула объясняет, почему российская деспотия становится еще сильнее, а значит, ответственность за деспотию ложится и на тех, кто убежал от нее вместо того, чтобы противостоять ей внутри России.
Трудно сказать, что угрожало бы Путину и его системе, если бы те сотни или тысячи (а может и сотни тысяч) уехавших в последние годы остались бы по внутреннюю сторону российского пограничного периметра. Больше голосов за ПАРНАС на выборах? Больше митингующих против «пакета Яровой»? Больше зрителей на модном спектакле «Черный русский»? Безжизненность российской общественной жизни в условиях путинской реакции — лучший аргумент в пользу того, чтобы уезжать. Ты ничего не пропустишь, а если и пропустишь, то завтра окажется, что жалеть не о чем.
Глагол «валить» действительно имеет несколько значений, среди которых — «уезжать» и «убивать», но это не единственная путаница, мешающая содержательно разговаривать о современной эмиграции из России. Может быть, нужно вообще какое-нибудь новое слово, чтобы за каждым, кто пересекает границу с билетом в одну сторону, не маячили тени белогвардейцев двадцатого года, перемещенных лиц сорок пятого и евреев семьдесят седьмого. Ставка в большинстве случаев меньше, чем жизнь, да и проницаемость границ в обе стороны пафос должна снижать.
Эмиграция — в нашей культурной традиции это все-таки что-то вроде полета на другую планету, а если ты в Москве сидел за компьютером и ругался в социальных сетях, то, перетащив свой компьютер в Вильнюс или Берлин, ты можешь вести себя так, что никто и не заметит, как в твоих постах поменялись геометки. Какая же это эмиграция?
Стоит помнить, что возможность продолжительного бытования в странах первого мира у нас еще с советских времен (и в этом смысле ничего не изменилось, только усугубилось) воспринимается не столько как беженство, сколько как высшее проявление престижного потребления. Современные россияне, большую часть своей жизни проводящие в Евросоюзе или США — на каждого политбеженца в этой среде приходится сотня министерских или губернаторских детей, которые могут годами не возвращаться в Россию — они эмигранты или нет?
Путинские олигархи с их домами в Альпах, Лондоне или на Лазурном берегу — они эмигранты? Люди с татуировками на пальцах, как в последнем клипе Робби Уильямса, ветераны госбезопасности, строящие дачи в безвизовых теплых странах, вышедшие в кэш бизнесмены — это русское зарубежье, или Российская Федерация на выезде, как провести грань?
Самый простой ответ — он же и самый общий: никакой бесспорной человеческой общности, которую сегодня можно было бы назвать новой русской эмиграцией, не существует в принципе. В этом смысле россияне, оседающие на Западе, ничем не отличаются от россиян, живущих в России. Наш апартеид, не бросающийся в глаза из-за принадлежности обеих его сторон к одной и той же расе, в равной мере распространяется на людей с российским паспортом в России и не в России — это два разных народа и два разных общества, как минимум изолированных друг от друга, а чаще прямо враждующих между собой. Этот апартеид экстерриториален — охрана женевской резиденции Геннадия Тимченко точно так же натренирована на защиту от чужаков, как и любая охрана на Рублевке, разницы практически нет.
Популярное у нас в последнее время выражение Мансура Олсона «кочевой бандит», исчерпывающе описывающее российскую элиту, подразумевает оседлость покоренного ею народа, и когда сам народ пытается стать кочевым, это делает его чуть более свободным. Странно воспевать кочевничество, но альтернатива ему сегодня — печальное бюджетничество, то есть унизительная материальная зависимость миллионов граждан от власти.
Государство, которое выступает в России не как производная от общества, а как подавляющая внешняя сила, на протяжении многих лет успешно тратило свои силы на переформатирование общества под свои нужды — к путинскому огосударствлению экономики принято относиться прежде всего как к форме государственного грабежа, направленного на обогащение людей, находящихся у власти. Но стоит посмотреть на монополизацию и как на социальный эксперимент: когда в стране не остается независимых от государства возможностей для заработка, общество становится максимально управляемым — до такой степени, что даже обществом оно быть перестает.
Именно поэтому лишены смысла все упреки уехавшим по поводу того, что они отказываются от каких-то возможностей улучшить страну, защитить общественные интересы, что-то построить в России. Странно упрекать кого-то в капитулянтстве спустя много лет после капитуляции. Нет, уезжающие не отказываются от страны, потому что страна давно принадлежит не им; нет, уезжающие не предают общественные интересы, потому что никакого права на собственные интересы у общества в России сегодня нет.
Для того чтобы что-то построить в России, вряд ли можно обойтись без демонтажа всей нынешней государственной системы — ее улучшение или гуманизация всегда будет выгодна тем, кто безраздельно ее контролирует, а вовсе не людям. То есть вариант «оставаться и бороться», разумеется, существует, но важно понимать, что он подразумевает запредельную для обычного человека степень самопожертвования, а вовсе не фрондерскую имитацию, столь популярную сегодня в России.
Странно говорить об этом в 2016 году — весь предыдущий советский и постсоветский опыт вообще-то должен был сделать это общепризнанной аксиомой: не существует никаких высших интересов, во имя которых человек должен был бы жертвовать собственной свободой, жизнью или даже бытовым благополучием.
Право российского государства требовать от граждан соучастия в защите его интересов, подкреплено не общественным договором, а только силой, и все разговоры о том, что мы избиратели или налогоплательщики, звучат как плохой перевод иностранного кино — нет, власть в России держится не на воле избирателей, а государственное богатство, хоть и состоит частично из собираемых с граждан поборов, не имеет к гражданам никакого отношения и принадлежит только правящей группировке. Государственные интересы — это именно ее, этой группировки, интересы, больше ничьи, а если говорить о национальных интересах, то есть об интересах народа, нации, то они наоборот, не имеют вообще никакого отношения к государству и состоят из интересов частных людей.
Как могут выглядеть эти частные интересы — каждый, очевидно, решает сам, но если человек не видит своего интереса в том, чтобы оплачивать войну в Сирии, или платить дань центоройскому клану, или отдавать своих детей в воспитание военно-патриотическим матушкам или «Юнармии», то да, отъезд из России наиболее полно отвечает настоящим национальным интересам и может восприниматься как самый настоящий патриотический поступок.
Граница между Россией и Российской Федерацией не обозначена ни колючей проволокой, ни будками погранконтроля. Эту границу каждый проводит для себя сам, но если Россия — это мы, то пусть как можно больше нас будет подальше от Российской Федерации.