Рашид Нугманов — режиссер, сценарист, продюсер, преподаватель, общественный деятель. Создатель легендарной картины «Игла» и ее ремикса, а также других киноработ. Живет и работает во Франции, Казахстане и России.

- Большинство помнит тебя, как автора «Иглы» с Виктором Цоем в главной роли. Что ты снимаешь прямо сейчас?

«Болото довольно вязкое, а инерционность мышления высока». Создатель фильма «Игла» Рашид Нугманов о политике, кино и свободе как естественной форме существования

- «Бату. Исторический детектив». Это подготовка к игровому сериалу (сейчас мы снимаем документальную версию) про внука Чингисхана Батыя, который завоевал Русь и совершил поход на Центральную Европу. Фабула строится вокруг смерти его отца Джучи во время облавной охоты на куланов, и якобы один из них скинул его с седла и растерзал. По казахской легенде Джучи погиб именно так. Но Бату не верит, что такое возможно, все-таки кулан — не волк и не тигр. Да его отец, старший сын Чингисхана, опытнейший военачальник, буквально родился в седле. Бату подозревает, что отца убили, выдав его гибель за неудачную охоту. И 18-летний чингизид начинает расследование, которое займёт многие годы, ведь монголы умели хранить тайны.

- Почему сначала ты снимаешь эту историю в документальном формате?

- Потому что я не из тех, кто пишет кое-как, что-то нафантазировав, не изучив вопрос достаточно глубоко. Поэтому сначала я запустил документальные съемки, где беру интервью у ведущих историков мира. Уже сняты беседы с экспертами из России и Казахстана, на очереди Монголия, Европа и Штаты. Всего 25 самых серьезных спикеров. Это позволит в дальнейшем написать добротный сценарий для игрового сериала.

- По первому образованию ты архитектор. Всегда очень интересно наблюдать, как другие знания влияют на художника, автора. Это же видно! Бунин собирался стать художником, и я вижу это в его прозе. Данелия тоже, кстати, был и кинематографистом, и архитектором…

- И Эйзенштейн тоже.

- Да! Тебе помогает это как-нибудь? Композиционно, идейно, структурно.

- Это и правда никуда не уходит. Первое профессиональное образование внедряется в подкорку, ведь ты начинаешь получать его в 17−18 лет. 5 лет усиленного штудирования не могут не повлиять на образ мышления. Так же, как и общение с определенной средой. Архитекторы очень своеобразные люди.

- Как бы ты их охарактеризовал?

- Архитектура требует основательных познаний и в культуре, и в технических областях. С одной стороны, невозможно спроектировать здание без композиции и художественного облика, а с другой — без понимания его конструкции. Не только как здание выглядит внешне, но и за счёт чего оно держится, на чём стоит и как функционирует его пространство. Ведь можно нарисовать что угодно, но это не будет жизнеспособно. Это соединение художественного видения и инженерного знания. Без этого сильным архитектором не стать.

- Думаю, это отлично накладывается на задачи кинематографиста.

- Да! И что еще роднит архитектуру с кино, так это необходимость работать с множеством людей. Даже если ты прежде всего автор идеи проекта, ты все равно работаешь с инженерами и строителями. Со всеми департаментами, объединенными общей задачей. То же самое и в кино. Да, сценарист может создать картину на пишущей машинке, но главная-то задача состоит в превращении сценария в фильм. И этого не получится без множества людей — оператора, художника, декоратора, композитора, актеров, съемочной группы. В таком коллективном творчестве, как кино или архитектура, необходимо соблюдать принцип синергии, чтобы результат был больше, чем сумма слагаемых. В этом задача и архитектора, и режиссера. Потому, наверное, и прошел у меня этот переход из одной профессии в другую абсолютно безболезненно.

Но я не только строил здания, а еще и работал в Обществе охраны памятников истории и культуры Казахстана. Несколько лет ездил в архитектурные, археологические, этнографические экспедиции по всей стране.

- А что ты строил?

- В основном, жилые дома, а еще Дворец Культуры под Алма-Атой.

- Ты упомянул синергию как обязательное условие в кино. Расскажи про свой образовательный проект Dramaticon, в котором как раз ощущается эта синестезия, совокупность видов деятельности на сцене, ТВ и в кино. 

На встрече с кинозрителями. Фото Игоря Верещагина из личного архива Рашида Нугманова

- Это синтез систем от Аристотеля до наших дней. Dramaticon — это даже не курс, а метод. Взаимосвязано все, начиная с замысла истории до ее оживления и превращения в фильм. Я сам набираю слушателей онлайн и уже выпустил несколько групп студентов. Также преподаю во ВГИКе в мастерской Сергея Соловьева. А еще запускаем интенсивный полугодичный курс в партнерстве со школой кино и ТВ «Индустрия».

- Знакомые ребята! Прекрасные. Саша и Миша Врубели…

- Да. И Федя Бондарчук.

- Расскажи про свой общественно-политический проект «Вечерний Кубистан». Зачем ты вообще решил этим заниматься?

- Я уже давно этим не занимаюсь. Отдал проекту около десяти лет жизни и двинулся дальше. Это не политика, это, скорее, про правозащиту. Целью было помочь зарождающемуся гражданскому обществу, общественным институтам общаться со своими коллегами.

Когда Советский союз грохнулся, ситуация была очень интересной. Рок-н-ролл умер, возникла новая реальность и она была гораздо круче в те дни! То, что стало происходить на постсоветском пространстве, меня заводило. И хотя уже в 1992-м я поселился во Франции, примерно половину времени проводил и между Россией и Казахстаном. На моих глазах росло что-то новое. Тогда я и познакомился с теми людьми, которые самозабвенно погрузились в гражданский активизм, создавали новые партии. Подружился со многими из них. И в какой-то момент меня попросили помочь. С одной стороны, у меня все же было какое-то имя, с другой — я жил на три страны и мог позволить себе свободно передвигаться по всему миру.

Когда Советский Союз перестал существовать, нами двигала надежда на то, что мы построим что-то лучшее. Мы романтизировали этот процесс. Увы, через какое-то время я понял, что наши усилия не ведут ни к чему. Есть лишь мелкий результат, а по-настоящему, чтобы что-то получилось, нужно нечто большее, чем романтика.  Видеть свое будущее в партиях, в парламенте, в правительстве. А это не мое. Да и люди, просившие меня помочь, один за другим отошли от дел. Параллельно я занимался драматургией, изучал соответствующую литературу, теорию. Тогда же, кстати, и началась разработка метода Dramaticon, первая публикация которого относится к 2004 году в издательстве Калифорнийского университета.

- Грустный вопрос и, боюсь, ответ на него очевиден, но все же хочу его задать. То, на что вы с коллегами тогда, после развала СССР надеялись, что романтизировали — сбылось?

- Нет. Но, может, наши мечты были иллюзорны? Реальная политика невозможна без поддержки масс. Реальная политика отражает идеи того или иного сообщества. И если эта поддержка мала или вовсе отсутствует, это все превращается в диссидентство. А я быть диссидентом не хочу. Я всегда занимался только тем, что мне интересно. Мне было всегда без разницы, вступает ли мой интерес в какие-то противоречия с кем-то или нет. Если мне нравится, я буду этим заниматься, несмотря ни на что. Нравится мне изучать творчество Кандинского или Малевича, и никакой чиновник из Министерства культуры мне этого не может запретить. Или если мне нравится Дали, а друзья говорят, что это чепуха, не то что Ван Гог — Дали мне от этого нравиться меньше не станет.

Диссидентство или бунтарство как самоцель или как образ жизни мне неинтересны. Ни в юности, когда пытаешься сбросить оковы родительской опеки, ни в зрелом возрасте. Да и в детстве в нашей семье всегда была духовная свобода, меня никогда не притесняли. Свобода для меня — это естественный образ существования.

- Свобода — одна из ключевых ценностей Франции, опережает даже равенство и братство. Тебе, наверное, комфортно во французской культуре?

- Я очень люблю Францию, и как архитектор, и как кинематографист, и как человек. Она стала моей второй родиной, у меня здесь семья, дети. И важно не на каком языке они говорят, а как они думают и что говорят.

На тридцатилетнем юбилее легендарной «Иглы» в Электротеатре «Станиславский». Фото из архива Фестиваля «Московская премьера»

- А как тебе сегодняшние европейские, западные в целом тенденции — и в жизни, и в кино? Инклюзивность в кино и жизни, прочие тренды? Приходится ли подстраиваться, идти на уступки в этом смысле?

- Свобода и в том, чтобы не подавлять свободу других людей, ведь мы живем в обществе. Если ты самостоятельный художник, творец, твою творческую свободу стеснить просто невозможно. Если ремесленник, ориентирующийся на заказ, тогда да, подстраиваться придется, будь добр, выполняй этот заказ. Но я никогда не делал «заказов».

Другой вопрос, что на производство кино нужно находить финансирование. И, поскольку это коллективное творчество, с большим количеством участников, средств нужно много. Как и в случае с архитектурой, кстати. Как сказал Константин Мельников: «Чтобы быть АРХИтектором, надо родиться АРХИмиллионером». Архитектурный или кинематографический проект не является конечным продуктом, на его воплощение нужны средства. Есть, конечно, творческие группы, которые создают объекты только на бумаге. Очень интересные проекты, но вся их суть в том, чтобы выставляться в музеях и галереях или попадать в частные коллекции, что и есть конечный продукт. Авторы считают, что и этого достаточно.

- Напрашивается вопрос: должна власть вообще как-то взаимодействовать с художником?

- Обязана.

- И как же?

- Обязана финансировать.

- И сидеть в сторонке?

- И сидеть в сторонке.

Я был одним из инициаторов закона о кино в Казахстане, будучи генеральным директором кинофестиваля «Евразия». На первом же фестивале мы собрали международные круглые столы по поводу нового закона о кино. Об этом наши кинематографисты говорили еще с начала 1990-х — о том, что требуются новые законодательные нормы. Раньше все решало Госкино, где можно было управлять всей советской киноиндустрией из единого центра, заниматься и плановым производством, и плановым прокатом. С развалом СССР система рассыпалась. Киносети стали частными и сегодня формируют свою репертуарную политику самостоятельно. Что в России, что в Казахстане, где есть небольшая доля независимых малобюджетных картин, но основная часть финансирования на производство фильмов до сих пор приходит от государства. При этом парадигма государственного влияния изменилась — на смену коммунистической идеологии пришел рынок. Рынок этот, конечно, своеобразный, постсоветский, но тем не менее. Раз изменилась парадигма, то должна измениться и схема финансирования — чтобы кино не умерло. Раньше от государства шел заказ, и художники изворачивались, чтобы получить его через закрытые худсоветы. Теперь приходится делать это на открытой конкурсной основе, творцы вынуждены продавать себя и свои проекты. А какие из них попадут на широкий экран, решает уже не государство, а свободный рынок и кинозрители.

Рашид Нугманов и Ким Ки Дук. Фото Анастасии Житковой из личного архива Рашида Нугманова

- А кто должен выбирать?

- Независимое жюри, экспертный совет. В идеале — не аффилированные с кем-либо из конкурсантов люди с хорошей репутацией. И как художники, и как кинематографисты, и как разбирающиеся в кинопроизводстве и кинорынке специалисты.

А что касается какой-то цензуры, то, как известно, она официально запрещена и в России, и в Казахстане. Осуществление цензуры, давления противоречило бы закону. С этой целью и был инициирован закон о кино. Тогда мы консультировались и с российским Фондом кино, и с французским Центром национальной кинематографии, где, на мой взгляд, наиболее сильная и продвинутая система. Но, конечно, все это на практике получилось не совсем так. Закон вышел сырой, некоторые пункты вообще не нашли своего отражения в конечном документе. Концепция развалилась, целый ряд важнейших положений не нашел своего отражения в тексте. Что, разумеется, открыло путь к вольной трактовке самого закона. Экспертный совет теперь ничего не решает. Конечные решения принимают чиновники Министерства культуры и спорта Казахстана, а на выходе страдает качество кинопродукции и развитие института продюсирования.

Мы с коллегами в 2016 году основали общественное объединение Национальная академия кинематографических искусств и наук из активно работающих кинематографистов, чтобы попытаться повлиять на ситуацию. Прямо признаюсь — непростая задача. Болото довольно вязкое, а инерционность мышления высока.

- Какой вердикт ты бы вынес современной мировой культуре? Где с этой самой культурой, проще говоря, получше — в России, Европе, США? И где человечество, по-твоему, чуть ближе к тому, о чем мечталось в те же 1990-е?

- Мы не можем рассматривать политику в отрыве от культуры, традиций. Они всюду свои. И идеальной модели не существует. Она в любом случае будет продиктована местным менталитетом. То, что хорошо для одной страны, для другой не подойдет. А хорошо или плохо организована политика или культура — в России, например, или в Казахстане — решать самим гражданам. Если их все устраивает, ну, что ж… Быть тому. А если не устраивает, необходимо рассмотреть инструменты, помогающие открыть путь к развитию гражданских институтов: независимости судебной системы, свободы слова и честных выборов, этих трех китов, на которых держится развитое современное общество. Пока оно не возьмет на себя ответственность за собственную жизнь и благосостояние, оно их никогда не увидит.

- Мне кажется, у нас вообще мало людей видит эту причинно-следственную связь между своими действиями и положением в государстве. У нас говорят «до Бога далеко, до царя далеко». В отличие, от тех же французов, к примеру. Которые по любому поводу выражают несогласие.

- У них на то многовековая культура. Мы же выражать несогласие стали, можно сказать, «вчера», но нас вскоре поставили в угол, мол, недоросли. Конечно, хочется быть идеалистом и думать, что этому можно научиться быстрее и можно было бы не проходить череду многих неприятностей, не рискуя при этом свалиться в хаос. Но увы, это не процесс одного дня.

Но мне и сейчас комфортно и на родине, и в России, и в Европе. Я — человек мира и люблю людей, независимо от их этнической или культурной принадлежности. Наоборот, меня раздражает, когда стараются сделать акцент на том, что кто-то француз, русский или американец. Часто я замечаю это за людьми, неуверенными в себе, в собственных силах и в собственной индивидуальности. Они как будто прикрываются своей нацией. Как дети во дворе, которые сбиваются в стайки.

Нация не может довлеть над человеческой личностью, как не может быть использована ей во вред. Она должна только способствовать развитию личности свободного современного человека, и только это ее обогащает.