Теперь я знаю, почему у него всегда свежий цвет лица. У режиссеров, проводящих полжизни в полутемных театральных залах, такого румянца не бывает. Рядом со своими коллегами режиссер Нового Рижского театра Алвис Херманис выглядит так, словно только вчера вернулся из турпохода или с горного курорта. А он всего-то взял за правило каждое утро окунаться в бодрящие воды реки Лиелупе, которая течет под окнами его дома в Юрмале.

- И зимой? — содрогаюсь я.

- И зимой. Пока совсем не будет лед, — гордо отвечает Алвис.

Мы с Херманисом давно на «ты». Он сам когда-то предложил, хотя масштаб его заслуг и европейской известности не допускает ни малейшей фамильярности. Алвис Херманис входит в десятку лучших театральных режиссеров мира. За ним его Новый Рижский театр, который он возглавляет уже больше двадцати лет, его эпохальные спектакли, ставшие легендами, и многочисленные театральные премии, включая высшую театральную награду Европы — премию «Европа — театру». Впечатляет и список мировых звезд, которые с ним сотрудничали в разные годы: Михаил Барышников, Пласидо Доминго, Йонас Кауфман… Но, наверное, еще больше тех, кто мечтал бы когда-нибудь сыграть в его спектаклях.

Проблема наших дней в том, что «актерских» режиссеров почти не осталось. Они вымерли, как динозавры. Теперь только по косточкам и останкам классических спектаклей мы можем представить себе театр, где центром и главным смыслом является актер. Не режиссерская концепция, не пластические экзерсисы, не пространство, придуманное сценографом, а именно живой актер! Со всеми своими слабостями и несовершенствами, с этой необъяснимой вибрацией нервов, со всей своей извечной готовностью умирать и воскресать.

Мы встретились с Алвисом перед прощальным показом серии спектаклей «Страна глухонемых» — во временном помещении театра на улице Миере. Уже в марте Новый Рижский театр возвращается в свой дом, в историческое здание на улице Лачплеша, 25.  

- Чем для тебя стали эти шесть лет здесь, на чужой сцене, в пространстве бывшей Табачной фабрики?

- Вначале мы думали, что это продлится 2 года. Что это будет короткая «ссылка».  Если бы нам сказали, что нам предстоит здесь провести почти семь долгих лет, может быть, мы бы и не захотели никакого ремонта. Это же огромная часть жизнь. Для наших ведущих актеров, можно сказать, самые золотые годы…  Но я думаю, что все равно мы будем вспоминать это место с ностальгией.  Хотя это совсем не театральное пространство. Уже по своей энергетики эта сцена и зал — против природы театра. Ее надо было все время преодолевать. Особенно это чувствуешь, когда стоишь на сцене. Знаешь, это как инструмент для музыканта, который знает, что в деревяном корпусе его скрипки или виолончели есть трещина. Но все равно надо продолжать играть. Ужасное чувство, если честно.   

Алвиса Херманис и труппа спектакля «Страна глухонемых», Новый Рижский театр. Фото Janis Deinats/Jaunais Rīgas teātris

- В марте вы возвращаетесь на свою родную сцену, в свой дом, и там уже будет другая энергетика. И не надо будет ничего преодолевать…

- Да, получилось совершенно уникальное место. Там будет одна зона историческая, а другая современная. Такое редко где бывает. Я видел, что-то подобное лишь однажды в Амстердаме, в Hollandsche Schouwburg (здание старого амстердамского театра, ныне превращенного в Национальный Мемориал Холокоста — Ред.). Такое причудливое смешение стилей: ар-деко (само здание было построено 110 лет назад) и тут же в полушаге от него — бетон, стекло.  У нас там будет целых три сцены. Причем абсолютно разных.   

- Давай вернемся к спектаклю. Фильм Валерия Тодоровского назывался «Страна глухих», а твой спектакль — «Страна глухонемых».  Это важно для понимания концепции твоего спектакля и принципиально для тебя?

- Да.

- Почему?

- Сейчас надо вспомнить. У меня такое свойство — на второй день после премьеры все, связанное с новым спектаклем, в памяти напрочь стирается. Я никогда потом не хожу на свои спектакли. Какая-то внутренний рефлекс срабатывает… «Страна глухонемых» — конечно,  метафора. Там вообще много самых разных метафор. Люди из России считают, что это про их страну. Но для меня в этом названии совсем другой смысл. И вовсе не географический. Каждый из нас в этом мире абсолютно и совершенно одинок. Никто никого не слышит. И даже самые близкие люди тебя не понимают. Ты как бы постоянно находишься за стеклом, которое никто не в состоянии пробить. Понимаю, что звучит не слишком политкорректно. Причем тут глухонемые? Но речь обо всех нас. Без разницы пола, возраста, национальности.    

- В спектакле в какой-то момент возникают на стене видео с женскими руками. Они как стебли цветов — то сплетаются, то расплетаются… Они существуют помимо сюжета, довольно жесткого и грустного. Что они значат, эти женские руки на стене? 

- Ну, это такой чисто поэтический выпендреж. К тому же его режиссировал и снимал не я. У нас в труппе есть актер, который в свободное от своей работы время еще и выступает как видеохудожник. Это он все придумал. Такие пластические иероглифы — язык пальцев, рук…

- Когда слов не остается…

- … одни только жесты.

 - «Пусть другие кричат от отчаянья, от обиды, от боли, от голода, / Мы-то знаем — доходней молчание, потому что молчание — золото… / Вот так просто попасть в — палачи: /Промолчи, промолчи, промолчи». Помнишь это стихотворение Александра Галича «Старательский вальсок»?  

- Помню, но это совсем не про меня. У других получается промолчать в нужный момент. А я совсем не умею. И, мне кажется, Чулпан тоже из таких. Или нынешняя история с эмигрантами: многие ведь уехали потому, что не способны молчать и вести себя, как от них требуется. А есть, которые могут. И все у них прекрасно. Но я не из таких. Обязательно на свою голову себе устрою неприятности. Порой на пустом месте.  

- А случалось ли тебе пожалеть, что в какой-то момент ты не смог или не захотел промолчать?

- Я много чего себе испортил. И репутация у меня подмоченная. Это я осознаю. Но если быть до конца честным, то я собой доволен.  Я был честен с собой до конца. Мне не хочется себя как-то особо контролировать или усмирять. Я всегда говорил и говорю то, что думаю.   

Спектакль «Страна глухонемых», Новый Рижский театр. Фото Janis Deinats/Jaunais Rīgas teātris

- В повести Ренаты Литвиновой, как и в фильме Тодоровского, речь идет о двух мирах — мужском и женском. В мужском борются за деньги и за власть. В женском жертвуют, любят и верят в лучшее. Как ты думаешь, можно ли эти миры когда-нибудь примирить?   

- Повесть Литвиновой намного жестче. Мы кое-что взяли из ее прозы. А фильм у Тодоровского — суперэлегантный. Перфектный, я бы сказал.  Некоторые даже называют фильм «Страну глухих» «идеальным кино». Алексей Герман-старший показывал его своим студентам, объясняя, как и что в этом фильме сделано. На мой вкус все даже слишком правильно. Но у нас были совсем другие задачи.

- В фильме очень чувствуется время, воздух времени 1990-х годов. У тебя в спектакле это не так.

- Ты знаешь, 90-е как-то пролетели мимо меня. Я был тогда занят слишком собой. И совершенно не понял, что живу в историческое время. Отсюда моя идея «Страны глухонемых»  — как бы открутить все обратно. Пересмотреть фильм о своей жизни и осмыслить ее заново. Мы видим на экране кадры, где Чулпан Хаматова еще совсем девочка. И ее нынешнюю, когда уже столько всего позади. И столько в ее голосе слышится усталости. Такой горький опыт жизни. Плюс не надо забывать фактор чужого языка — это первый спектакль, где она играет на латышском языке. Могу подтвердить, что ее латышский самый безупречный, самый чистый и правильный. Все ее партнеры немного коверкают язык. А она говорит чисто-чисто… И это тоже очень важно для спектакля. Мне кажется, что после этого прием с использованием автобиографических мотивов из жизни Чулпан исчерпан. Теперь она может играть в любых латышских пьесах и постановках. Можно сказать этим спектаклем она окончательно натурализовалась.

- Долгое время казалось, что языковой барьер невозможно преодолеть актеру драматического театра. Чулпан доказала, что это не так. Насколько вообще язык важен в современном театре?  

- Последние 15 лет я много работал в драматических театрах Европы. У них давно принята практика, когда иностранцы приглашаются на заглавные роли. Например, у меня в Мюнхене роль Вассы Железновой играла ведущая актриса из Голландии.  Играла она на немецком. Но это был очень ее немецкий. И публика приняла ее акцент, ее ошибки, какие-то языковые неточности. В других спектаклях часто заняты турецкие актеры, бельгийские, фламандские. Они говорят на очень подозрительном немецком языке, но публика как-то с этим смирилась. Хотя немецкий язык, как он звучит в театре, считается эталонным. Но иностранцев последние годы стали охотно впускать на сцену с далеко не идеальным немецким.

- Как изменилось твое отношение к русской эмиграции? Что за эти два года стало самым большим разочарованием, или наоборот — что вселяет надежду?

- Откровенно говоря, я последнее время не очень-то об этом думал. И какие-то новые идеи меня не посещали.  Мне, конечно, никогда не простят историю с «Дождем». Но тут я не поменял свое мнение. И справедливости ради, стоит напомнить, что в Латвии на этот счет проводился опрос, и тогда почти 90% латышей высказались, что журналисты «Дождя» что-то неправильно поняли, находясь здесь. Это было явно недоразумение.

- Ты не жалеешь, что стал инициатором дискуссии, в результате которой «Дождю» пришлось покинуть Латвию и перебраться в Голландию?

- Я ни о чем жалею, но и не согласен, что это я поднял дискуссию.  Просто так сложилось, что из всех латышей в России знают только три имени: Раймонда Паулса, Лаймы Вайкуле и мое.  Может быть, поэтому такое освещение получили мои высказывания. Но об этом говорили очень многие в Латвии. Если ты хочешь жить и работать в чужой стране, ты должен уважать ее законы, ее историю, стараться вникнуть в проблемы, а не начинать с поучений, что и как здесь следует делать. В своем неприятии позиции «Дождя» я был далеко не одинок.

Художественный руководитель Нового Рижского театра Алвис Херманис. Фото Ekspress Meedia/Scanpix/LETA

- Сейчас много обсуждают некий комплекс «имперскости», который  якобы присущ российскому менталитету? Приходилось ли тебе с ним сталкиваться?

-  Мне — нет. Впрочем, я ведь почти из дома не выхожу. Но вообще тут все понятно. Если ты живешь в стране, которая имеет несколько временных зон, это меняет тебя и отношение к тем, кто живет поблизости.  Другой масштаб, другой размах. Мои даже самые близкие друзья и вполне адекватные люди, которые уехали из РФ, говорят мне, что нормальные страны — это Америка, Россия, Китай, ну, еще пара-тройка. Остальные страны ничего не решают. И если в политическом смысле можно признать существование этих сверхдержав, то в смысле культуры, я считаю, все более или менее равны. Культура не исчисляется расстояниями и пространствами. Я согласен, что она не всегда может конвертироваться. Но само ее качество не может зависеть напрямую от размеров территории или количества народонаселения. Вот в чем смысл моего пресловутого «национализма». Я считаю, что каждая национальная культура по-своему уникальна. И абсолютна равноправна по отношению к другим культурам. Они все равны. Если это не понимать, тогда человечество очень много потеряет. Это так же, как слон и комар. Кто более уникален? Кто имеет больше прав на существование?

- В истории — как российской, так и латышской — есть разные «серые пятна» и «зоны умолчания». Но есть факты, которые требуют разговора и объяснения. Например, почему на стороны советских войск в 1940 году оказался латышский поэт Александр Чак, каким образом Эдуард Смильгис, основатель театра «Дайлес», стал лауреатом Сталинской премии. Как это стало возможно? Ведь все это страницы латышской культуры!  

- Проблема есть, но специально она в Латвии не замалчивается. Просто последние сто лет латышская история очень «красная». У нас и сегодня есть в правительстве партии слишком левые. Объяснение этому тоже есть. В царское время, когда Латвия входила в состав Российской империи, Рига считалась третьим индустриальным городом страны после Москвы и Петербурга. Наш пролетариат был самым образованным. Они знали три языка — немецкий, латышский и русский. И самое ужасное, что с ними могло произойти, они все читали «Капитал» Карла Маркса. В оригинале! Недаром Ленин сделал такую ставку на латышей в первом советском правительстве, на латышских стрелков. Они все были идейные, образованные и очень идеологизированные. И так длилось довольно долго. Я сейчас читаю дневники и письма латышских художников. Середина 1940-х годов. Латвия оккупирована, людей высылают в Сибирь сотнями и тысячами, а они делят и рвут друг у друга госзаказы: кто будет рисовать Ленина, кто будет лепить Сталина. Ужас!

- Хотел еще спросить тебя о том, что ты думаешь про возможность русского театра в изгнании? Мы видим, что русские актеры в основном оседают в Берлине, в Париже или в Нью-Йорке.  

-  Всем известен пример Театра Гешер в Израиле. Тридцать лет назад русскоязычные актеры создали там свой театр. Но на русском языке дело как-то не очень у них пошло. Я говорю это на основании собственного опыта. Я там с ними работал. Они очень быстро поняли, что если они будут играть только на русском, если они не интегрируются в местную культуру, им грозит участь маленького, местечкового театра для своих. На самом деле, это судьба русских театров в балтийских столицах. Они всегда выглядели немного провинциально. Даже когда Рижский русский театр возглавлял Аркадий Кац, замечательный режиссер, эта провинциальность все равно в театре чувствовалось. Сейчас в основном эмигрировали актеры-мужчины, актрис совсем немного. Все они разъехались по разным странам. Мы говорили с Мариной Давыдовой. Она признавалась, что если судьба позволит, она хотела бы собрать российских актеров и режиссеров и сделать такой театр в Берлине. В то, что он может долго продержаться, лично я не верю. Со временем и он должен будет поменяться. Ведь согласись, в этом есть какая-то шизофрения: ты реально живешь в одной стране, а виртуально — как бы в другой. Получается раздвоение личности. На пользу театру это не может пойти.