Режиссер Мантас Янчаускас поставил в Литовском национальном театре драмы в Вильнюсе спектакль Dreamland с участием пяти иммигрантов из разных стран, покинувших родину под давлением обстоятельств. Все они рассказывают на сцене свои истории бегства. Ни один не является профессиональным актером. Корреспонденту «Спектра» удалось попасть на репетицию этого спектакля перед представлением. 

Dreamland, страна мечты — так арабские беженцы называют Европу. 

Из декораций на малой сцене театра только большой белый куб, стоящий ребром к зрителю. На него проецируются различные изображения: почти статичные многофигурные композиции с участием героев в стиле фламандского Возрождения, их трехмерные портреты, чьи-то тени и силуэты, движущиеся как бы из глубины куба наружу, на зрителя. Кроме этого — только свет и звук. Однако эти средства позволяют добиться почти эпического драматизма действия, при том что актеры практически не играют. Авторы текста — Римантас Рибачаускас и Кристина Савицкиене — нарезали его из интервью с героями, записанных в самом начале работы, но иногда он звучит как поэзия.

Русский националист, юрист по образованию Даниил Константинов рассказывает, что был организатором уличных протестов, отсидел срок в Москве, в «Матросской Тишине», по сфабрикованному, по его словам, делу и бежал из России под угрозой нового преследования. Живет в Вильнюсе с семьей, где получил статус политического беженца.

Турчанка Фейзанур Энал, студентка, вынуждена была поступить на учебу за границей, потому что ее университет закрыло правительство. Изучает бизнес-менеджмент в Вильнюсском техническом университете. Не против остаться в Литве и дальше. 

Абдо Зейн аль Абедин, ливанец, программист, живет в Клайпеде уже 10 лет, женат на литовке, двое детей. Из Бейрута пара уехала во время Второй ливанской войны. Недавно Абдо получил литовское гражданство.  

Всеволод Чернозуб, психолог по образованию, москвич, политический активист, покинул родину из-за угрозы уголовного преследования по «болотному делу». Имеет статус беженца, живет в Вильнюсе с семьей. 

Заби Ахмади, коммерсант из Кабула, ожидает вердикта Верховного суда Литвы о присуждении ему статуса беженца. Живет в Центре регистрации беженцев в Пабраде. Заби шесть лет снабжал на родине американские части контингента НАТО, стал получать угрозы убийства от талибов. Четыре года назад бежал через Таджикистан, Россию и Белоруссию в Европу, оставив дома жену и маленьких детей.

Свои монологи герои ведут на разных языках. Всеволод и Даниил — на русском, Фейзанур и Абдо — на английском, Заби — на дари (афганско-персидский язык, на котором говорят таджики, хазарейцы, чараймаки и некоторые другие этнические группы Афганистана). Литовские субтитры транслируются на табло в левом и правом верхнем углах над сценой, их плохо видно в зале. Режиссер Мантас, сидящий где-то наверху, на одном из последних рядов, звучит в динамиках на английском, русском и литовском в зависимости от того, кому адресуются его указания.  

Всеволод рассказывает со сцены, как раздавал листовки у входа в метро, как участвовал в протестах на Болотной, бежал из страны. «Мой телефон прослушивается до сих пор, и до сих пор я замечаю за собой наружное наблюдение», — произносит он, стоя в кругу света, и на этих словах замолкает, не может вспомнить текст. 

«Вот так и будете забывать», — раздается из динамиков как будто сразу отовсюду голос режиссера-демиурга. 

Суфлерша подсказывает: «Через десять лет…»

— Я занимался политическим активизмом с 2004-го года, — рассказывает нам Всеволод в перерыве между репетицией и спектаклем, — перед эмиграцией участвовал в движении «Солидарность» с Борисом Немцовым, Гарри Каспаровым, Ильей Яшиным, Александром Подрабинеком, другими российскими общественными деятелями, политиками и правозащитниками. Был одним из руководителей московского отделения. Наша организация инициировала большие протестные митинги, которые прокатились по России в 2011–2012 годах. Я с Денисом Билуновым при поддержке Бориса Немцова организовал первый митинг 5 декабря, на который вышли 10 тысяч человек. Он дал старт протестам на Болотной. Через неделю на улицы вышли 100 тысяч, и дальше пошла волна протестов по всей стране. 

— За что вы боролись? 

— Кампания называлась «За честные выборы». Шестого мая, накануне инаугурации Владимира Путина, на Болотной площади был разогнан один из самых многочисленных митингов, после чего множество активистов и лидеров протестного движения обвинили в подготовке массовых беспорядков и свержении властей. Началось «болотное дело», по которому до сих пор судят людей, а многие уже отсидели. Оно стало причиной отъезда из России десятков людей, активистов и руководителей региональных организаций, политсоветов. 

— Почему Литва?

— В самом начале 2013 года я уехал из России, первое время жил на Украине. Но до Майдана беженцев там даже похищали, как,  к примеру, Леонида Развозжаева похитили возле миграционной службы. За нами постоянно следили, было очень дискомфортно, и мы перебирались в европейские страны: в Финляндию, Швецию, Чехию, а я уехал в Литву. Раньше, после так называемого химкинского дела, множество активистов уехали из страны, жили с российскими паспортами на Украине, в Болгарии, и примерно через год власти определились с кругом обвиняемых, их в итоге отпустили, а всем остальным негласно позволили вернуться. Мы ждали, что по тому же сценарию пройдет и «болотное дело»: Путин переизбрался, и мы вскоре сможем вернуться. Однако расследование продлили на 10 лет. 

— Насколько успешно вы интегрировались? 

— А как литовец становится литовцем? Он должен иметь круг знакомств, семью, язык, работу, поддержку, понимание, как устроена жизнь. Нам же все это надо обрести заново. Ситуация отягощена тем, что мы не планировали ни свой отъезд, ни страну эмиграции. И сейчас заново надо начать зарабатывать. У меня, к сожалению, на старте не было возможности учить литовский язык. Литва, Латвия, Эстония и Польша практически не выделяют средств на поддержку беженцев, в отличие от Германии и Финляндии, где им дают возможность год только учить язык, после чего люди находят хоть какую-то местную работу.

— Вы говорите, что и здесь, в Литве, чувствуете за собой слежку. В чем это выражается?

— Меня временами фотографируют в публичных местах. Недавно я работал в библиотеке, и меня тайком снимал на телефон человек довольно типичной наружности. Когда я встал и обратил внимание на него, он быстро ушел из читального зала, оставив две книги, одну из них на русском. Он их взял как будто полистать с полок.

— Какую мысль вы хотите донести до зрителя в спектакле? 

— В Европе есть стереотипное представление о беженцах: это человек из Африки или бедных мусульманских стран, где почти постоянно идут какие-то войны. А меня невозможно вычленить из толпы. В Литве русский — распространенный язык, русские здесь живут исторически.  Или, может быть, я белорус, который приехал сюда из Минска погулять. Меня не идентифицируют как беженца, но я им являюсь. И я приехал из города с третьим по величине бюджетом в мире, население которого только официально составляет больше 12 млн человек. Это больше Чехии, Бельгии, Португалии. Жить в нем невероятно интересно, но при этом я вынужден был из него бежать. Потому что, если мало людей следит за своей страной, думает, что в ней происходит, мало людей, в том числе молодых, участвует в политике, считает, что существуют ценности, что они не фикция, то любая страна, даже самая богатая и потенциально успешная, может превратиться в то, во что превратилась Россия. И в мире могут появиться беженцы из нее.

Даниил Константинов говорит, что жизнь заключенного — это война и ночью, и днем, а линия фронта проходит по тюремной шконке, однако постоянно накапливающееся напряжение отчасти искупается определенностью, которую обусловливает судебный приговор. Эмиграция угнетает ощущением «подвешенности» и одиночеством, от которых молодой человек спасается антидепрессантами. Он не может работать по специальности и перебивается случайными заработками, поскольку не владеет литовским, а местная правовая система отличается от российской. 

Фейзанур Энал рассказывает, что в 2004 году ее семья переехала в Египет, сердце Ближнего Востока, вслед за отцом — военным корреспондентом, оттуда ему легче было выезжать в горячие точки: в Израиль, Палестину. Однажды семья увидела его по телевизору в репортаже из раздираемой гражданской войной Ливии. Радость сменилась ужасом, когда прямо в кадре рядом с ним взорвалась бомба. Но потом, признается Фейзанур, это превратилось в рутину. С началом «арабской весны» оставаться в Египте стало слишком опасно, и пришлось вернуться. Девушка говорит, что она покинула многонациональный и многоконфессиональный Стамбул, космополитичную мировую столицу, и теперь в Вильнюсе ей не хватает разнообразия. А местные жители сторонятся и смотрят косо на хиджаб, потому что мнение о мусульманах они составляли по теленовостям, в которых ислам и ИГ — почти синонимы.

Стоя вдвоем на сцене, Даниил и Фейзанур перечисляют жертв обоих режимов: российские оппозиционеры из списка Даниила сидят в тюрьмах и лагерях, сбегают из-под домашнего ареста, содержатся в психбольнице. В списке Фейзанур в основном убитые. 

Заби Ахмади говорит на языке, непонятном зрителям. Зато он танцует. Его движения собранны и аккуратны, он как взведенный курок, как сжатая пружина, полон внутреннего напряжения. Его танец заставляет сопереживать ему больше, чем любые слова.

— Руководитель арт-департамента театра Кристина Савицкиене предложила поработать с беженцами в регистрационном центре, — рассказывает Мантас Янчаускас. — Планировалось организовать различные воркшопы и в итоге представить в театре эскиз спектакля.  Предложение пришло откуда-то сверху, но когда мы поехали туда, я понял, что это очень серьезная тема, и я обязан что-то по этому поводу сказать как режиссер. После «сдачи» эскиза директор театра предложил поставить спектакль. Мы очень долго искали героев. Нам помогала благотворительная организация Caritas, которая работает с беженцами. Беженцев в Литве немного, еще меньше среди них тех, кто согласился бы предать гласности свою историю. За полтора месяца до премьеры мы еще не укомплектовали команду. Потом появился Заби. Только тогда начали репетировать. 

— Как вы выяснили, что Заби хорошо танцует? 

— А просто спросил. Мы попробовали, и я пришел в восторг. Мы, в частности, хотели показать культуры различных этносов. Это традиционный танец, многие афганцы умеют его танцевать, — поясняет Янчаускас.

— Есть ли разница между психологией беженцев войны и людей, которые приехали, к примеру, для воссоединения с супругами, на учебу?

— Вы имеете в виду Фейзанур? Она тоже политический иммигрант. Просто она о многом не может говорить. Это важный момент в спектакле: герои не все могут рассказать, потому, что им или их близким грозит опасность. Абдо тоже имел статус беженца — ровно неделю, когда Израиль обстреливал Бейрут. Все эти люди не по своей воле были лишены родины, своего языка, хотя, конечно, у каждого из них свой контекст, который определяет уровень страха и неопределенности. Идея спектакля в том, чтобы люди получили возможность непосредственного контакта с теми, о ком они думают зачастую предвзято. Я сам могу стать беженцем, латыш может стать беженцем, мы просто забыли Вторую мировую войну, когда мы, литовцы, сами основывали коммуны в Америке. 

— Какой реакции вы хотите добиться от зрителей? 

— Это не первый показ, были разные реакции, но сейчас у меня конкретная цель: я хочу, чтобы наш участник Заби Ахмади из Афганистана остался в Литве. В начале января будет суд, уже пять раз Литва ему сказала «нет», потому что в Афганистане, согласно нашей концепции, нет войны. Но, если он вернется в Кабул, его встретят в аэропорту и убьют. Суд вообще не интересует суть дела. Не знаю, как можно вызвать в этих людях чувство ответственности. Может быть, если нам не удастся спасти Заби и он погибнет, принести им урну?

После спектакля зрительница с заднего ряда, спускаясь в фойе, делится впечатлением с подругой: «Заби такой интересный. Надо иметь смелость, чтобы решиться рассказать все публике». Сам Заби общается в фойе с сотрудницами регистрационного центра. Они поздравляют и ободряют его, хотя на решение суда повлиять не могут. Заби провел в центре без малого три года, сначала его содержали в корпусе закрытого режима, теперь он свободно передвигается по городу. В Пабраде он довольно сносно научился говорить по-русски, общаясь с охранниками, обитателями центра родом из Средней Азии, смотря телевизор и слушая песни. Верховный суд Литвы уже однажды отказал ему в предоставлении убежища, однако письма с угрозами убийства его семья получала и после этого, и его дело в миграционной службе согласились рассмотреть заново. С тем же результатом. 

— Я плакал, я кричал, я сделал все, что требовал миграционный суд, — тихо рассказывает нам Заби, — никто не слушал. Я не знаю, что делать. Я не хочу бежать в Англию, Германию, куда еще люди бегут? Я уже был в Лондоне, меня оттуда депортировали обратно в Литву. Я хочу остаться в стране, которая может выдать мне документы. Я четыре года не видел семью. Каждый день маленький сын звонит: «Где ты, папа?» Они тоже не могут ко мне приехать: с афганским паспортом не дают шенгенскую визу. В центре мне выдают в месяц 10 евро. Каждую неделю мой отец мне отправляет деньги из Афганистана. Друзья что-то присылают из России. Я три раза просил выдать мне разрешение на работу. Сказали, нельзя. Два с половиной года я без работы. Когда мне посылают переводы по Western Union, деньги по миграционной карте мне не выдают, говорят, неси литовский документ.

— Что ты сделаешь первым делом, когда увидишь семью? 

— Обниму, поцелую детей (в глазах блестят слезы). Моей дочке 10 лет, одному сыну шесть, второму четыре. В школу не ходят, папа и жена боятся их отпускать. Жена со мной четыре месяца не разговаривает, трубку передает детям. Сказала: «Разведусь».  

Участие в спектакле для Заби — последняя надежда донести свою трагедию до судей. «Может быть, они увидят мой танец и почувствуют мои афганские проблемы сердцем», — говорит он.