19 апреля 2021 года на главной странице Google в его русскоязычной версии появился doodle (тематическое оформление) с портретом женщины-медика. Таким образом поисковик чествовал Веру Гедройц — одну из первых в России женщин-хирургов и одну из первых женщин в мире, получивших звание профессора хирургии, поэтессу Серебряного века и участницу Русско-японской войны. Официальный повод такого трибьюта — 151 год с дня рождения медика. В реальности, думаю, дело было в другом: уже год как шла пандемия, о гендерных проблемах в медицине говорили во всём мире, голоса женщин в этой профессии наконец-то стали слышимыми, а их великий труд — видимым. И тут кто-то из Google нагуглил Веру Гедройц.
Сейчас, спустя ещё два года, представить себе её портрет на русскоязычном сайте мне сложно: большую часть жизни Гедройц работала в Киеве и сформировала во многом украинскую медицинскую школу, а ещё была открытой лесбиянкой, жила «в браке» с женщинами — и о себе говорила в мужском роде: «Я пошёл, я оперировал, я сказал».
На официальных российских ресурсах про её личную жизнь пишут «всё было сложно и запутанно» — что в целом похоже на правду, потому что судьба женщины, которая хочет построить карьеру в хирургии и плюёт на общественные стереотипы, и в 2023 году складывалась бы «сложно и запутанно». И не только в России: количество женщин-хирургов во всем мире до сих пор меньше 20%. При том что именно женщины выполняют в больницах самый тяжёлый и «грязный» труд — работают сиделками, медсёстрами, нянечками.
А Вера Гедройц была признанным хирургом уже в начале ХХ века. Просто на минуту представьте себе, через что ей пришлось пройти. А если не можете даже представить, я сейчас расскажу.
Формально Гедройц выбивается из нашего цикла о женщинах в эмиграции (вряд ли 120 лет назад так можно было бы назвать переезд из Петербурга в Киев). Но эмигрантский период в её жизни тоже был — и стал во многом определяющим для дальнейшей работы. Дело в том, что в Российской империи женщинам запрещалось обучение в университетах, а главное, они не могли получать диплом медика. Поэтому и Гедройц, и другой её выдающейся коллеге — хирургу Надежде Сусловой — пришлось учиться в Швейцарии, где такие возможности уже были.
В Лозанну, где проходила учеба, Гедройц попала не без приключений. Вообще-то она происходила из древнего и знатного княжеского рода соседней с нами Литвы, но родилась (в 1870 году) в Брянском уезде Орловской губернии, куда её семью занесло из-за работы отца. Маленькой Верой в основном занималась бабушка, которая обучала местных девочек разным полезным в жизни штукам вроде вязания и танцев. Но Вера с детства была «не такая»: одевалась в мальчишескую одежду и была местной заводилой.
Как могла складываться судьба молодой девушки в Брянской губернии? С умением танцевать, да ещё и знанием французского — найти «завидного жениха и нарожать детишек». Но, как догадался внимательный читатель, это всё было не про Веру Гедройц: она поступила в местную брянскую гимназию, сразу во второй класс, а там (звучит невероятно) — попала в класс к философу и писателю Василию Розанову, который оказал на неё огромное влияние. Начитавшись Чернышевского, Вера стала хулиганить: писала сатирические эпиграммы, ссорилась с учителями и в итоге была изгнана из школы (хорошие девочки так себя не ведут). Благодаря этому инциденту Гедройц и попала впервые в медицину — её отправили к заводскому фельдшеру учиться лекарскому делу. И так она нашла главную страсть своей жизни. Но хулиганить не перестала.
Иллюстрация Екатерина Трушина/SpektrPress
Дальше был Петербург, где она продолжила учиться медицине на частных курсах (официально получать образование женщинам, напомню, было нельзя). Но её опять за плохое поведение выгнали — Вера оказалась среди арестованных на митинге, призывавшем к революции. В итоге решилась на эмиграцию ради учёбы: в сентябре 1894 года, вступив в фиктивный брак с капитаном Николаем Белозеровым, она с помощью друзей и по подложному паспорту ускользнула от полицейского надзора и уехала за границу в Швейцарию. Там, не без приключений, поступила в Лозаннский университет, где на тот момент были всего три женщины-студентки. В Лозанне она все годы еле сводила концы с концами, подрабатывала помощницей у профессоров, но всё равно смогла закончить университет с отличием.
Она работала днями и ночами, дежурила на шести — десяти операциях в день, а заодно защитила диссертацию и получила предложение стать приват-доцентом местной кафедры. И вот она, европейская медицинская карьера, на ладони, а заодно и первая серьёзная любовь с девушкой по имени Рики.
Но в этот момент в России тяжело заболевает её мать и умирает сестра. Вера (одна, без Рики) возвращается домой: из рафинированной Швейцарии сразу заводским врачом в Калужскую губернию — чинить работяг, пострадавших на производстве.
Я читаю воспоминания о ней и так живо представляю её в этой обстановке: «Княжна Г. — необыкновенная женщина. Ничего женского в ней нет. Лицо профессора… Плечи пожарного… Крепчайшая папироса в зубах, раскатистый бас… Любимые развлечения — бильярд и стрельба в тире». Думаю, работяги её очень уважали — тем более, она билась не только за их ноги-руки, но и за права: постоянно ругалась с руководством завода, которое пыталось уменьшить в документах тяжесть травм, чтобы не платить пострадавшим пенсию. А Гедройц считала это мошенничеством и несправедливостью.
При этом она не прекращала свою научную работу: готовилась к сдаче экзаменов, чтобы получить российский диплом врача, выступала на Всероссийском съезде хирургов, где, по словам её коллеги Василия Разумовского, вызвала овации зала, потому что рассказала о своей работе на заводе: «Женщина поставила на ноги мужчину, который до её операции ползал на чреве, как червь».
Но признание коллег на родине не спасало Веру от депрессии: условия работы на заводе были чудовищными, денег не хватало, а её возлюбленная окончательно отказалась приезжать в Россию. Всё это довело Гедройц до попытки самоубийства. К счастью, неудачной.
Что делает мужчина, когда находится в отчаянии? Литература и кино сообщают нам, что он отправляется на битву, чтобы забыть о своей боли. Что делает женщина, если она Вера Гедройц? Отправляется на битву, чтобы спасать других людей: идёт добровольцем (хирургом Красного Креста) на фронт Русско-японской войны.
Войны, как я уже рассказывала в предыдущих колонках, сыграли решающую роль в процессе эмансипации по всему миру, выведя на рынок труда и особенно в мужские профессии миллионы женщин. И Вера сделала это ещё до того, как мужские профессии стали «модными»: лично провела более 100 операций, разрабатывала новые методы лечения и организовывала работу госпиталя в военных условиях, руководила операционным вагоном, где под обстрелом проводила сложнейшие операции и эвакуировала раненых. Была награждена золотой медалью «За усердие», серебряной медалью «За храбрость» и серебряной медалью Красного Креста. Есть байка, что однажды среди пленных оказался раненый японский принц и попал в госпиталь к Гедройц. И она его спасла, а после войны принц прислал в Россию письмо с благодарностями и подарками «дарительнице жизни, обладательнице рук исцеляющих».
Как поётся в песне, «я говорю о тебе, а у меня мурашки по коже»: сколько храбрости и силы за этим сухим перечислением заслуг. И заслуги эти были заметны окружающим — она вернулась с войны героиней.
Иллюстрация Екатерина Трушина/SpektrPress
И использовала свою славу в самых разных целях: с одной стороны, продолжила политическую деятельность (и за это попала в полицейские списки кадетов-революционеров), с другой, пыталась создать в России европейские условия в медицине: находясь на позициях заведующей или главного хирурга разных региональных больниц, заказывала туда современное оборудование, от рентгеновских аппаратов до нормальных обезболивающих. Именно она первой стала уделять особое внимание «женской» медицине: открывала акушерские отделения, изучала гинекологию, делала операции на щитовидной железе.
Последнее и помогло ей при «поступлении» на новую работу — после войны доктор Гедройц работала хирургом в императорской семье. Дело в том, что там было пять женщин, а Вера была большим экспертом в лечении женщин. С тех пор прошло больше 100 лет, а учёные до сих признаются, что испытывают большой недостаток знаний в лечении женского организма, потому что в науке столетиями человеком считался мужчина, а следовательно, течение разных болезней у женщин не изучено в полной мере.
Когда началась Первая мировая война, Гедройц организовала в Царском Селе лазарет и создала курсы подготовки сестер милосердия (по её программе обучались в том числе императрица и царевны). Никакие регалии никого не спасали: «Вера Игнатьевна во время сложных хирургических операций покрикивала на императрицу российскую, и та сносила; могла бы быть, по словам Веры Игнатьевны, хорошей хирургической сестрой — хладнокровной и точной. Великих княжон Гедройц расценивала как девушек недалеких, для которых флирт с выздоравливавшими офицерами был смыслом жизни». За внешний вид и характер её называли «Жорж Санд Царского Села».
Интересно, что революционный флёр никак не мешал Гедройц работать с монархами: она всегда считала революцию неизбежной, но лично к членам семьи относилась хорошо. И даже её «грешки» в прошлом никому не помешали: думаю, что золотые руки — достаточно весомый довод, чтобы закрывать глаза на политические взгляды хирурга. Кстати, это поможет ей и в дальнейшем: по воспоминаниям художницы и подруги Веры Ирины Авдиевой, уже после революции Гедройц «много раз арестовывали, но каждый раз выпускали по просьбе власть имущего чекиста-ленинградца, которому во время войны четырнадцатого года Вера Игнатьевна сделала в царскосельском госпитале сложнейшую операцию».
Но если вы представляете себе человека-машину, которая не отрывается от операционного стола, то это вообще не про нашу Веру: во-первых, она пишет стихи (подписывая их именем умершего брата Сергея), а во-вторых, водит дружбу с Гумилевым и Розановым (всех лечит заодно). Между прочим, состоит в знаменитом «Цехе поэтов». Судя по воспоминаниям современников, стихи у неё получались неважные, но возвращаемся к тезису о золотых руках хирурга, которым всё прощается.
В годы революции и Гражданской войны её опять потянуло на фронт, где её сначала определили младшим врачом, но очень быстро избрали в Санитарный совет и назначили корпусным хирургом, что было для женщины очень высоким постом уровня подполковника. Но в январе 1918 года Гедройц получила ранение и была эвакуирована в Киев. Так начался украинский период её карьеры и жизни.
В Киеве она встретила свою последнюю любовь — медсестру Марию Нирод, с которой жила вместе, как вспоминали их друзья, «в браке». Гедройц очень много сделала для киевской медицинской школы: с 1919 года активно принимала участие в деятельности киевских хирургических служб, работала в Киевском медицинском институте, читала курс детской хирургии. Она печатала статьи в медицинских журналах, принимала участие в работе хирургических съездов, написала учебник по детской хирургии, разработала методики обучения студентов. В 1923 году была избрана профессором медицины. Но потом, как уже не раз бывало в биографии Веры, была уволена без пособий и выплат (опять, наверное, нахулиганила).
И в это же время заболела. Как писала Авдиева, «рак, с которым она боролась хирургическим ножом, жестоко отомстил ей.
На гонорары за книги она купила дом в пригороде Киева, оставила хирургическую деятельность и решила заниматься только писательской. Купила себе корову, которая упорно не давала молока, старалась оградить себя от нашествия служителей церкви, монахов, богоискателей, странников». Гедройц удалось написать трилогию мемуаров: «Кафтанчик», «Лях», «Отрыв». Книги были изданы. В 1932 году она погибла от рака брюшины с метастазами в печень, через год после перенесенной операции (удаление матки).
По тем же воспоминаниям, до последних дней её не покидал вкус к жизни и юмор: «У Гедройц начался рецидив раковый, и она сказала мне: «Давай напьёмся в последний раз и кстати поставим эксперимент. Замечала ли ты, что собаки, кошки едят всегда одну и ту же травку — вот эту остренькую. Нарежь этой травки, неси сулею с широким горлом — заливай траву спиртом, пусть постоит недельку», — писала Авдиева.
Гедройц сама была как эта настойка — жгучая, остренькая, смелая. Живущая с полным ощущением своего права быть тем, кто она есть. Не все женщины родились с характером Веры — и немногие способны его в себе даже воспитать. Но мы точно можем поучиться её внутренней свободе и позавидовать чёткому пониманию своего призвания в жизни. Потому что профессионализм и 150 лет назад, и сегодня в итоге побеждает все стереотипы.
За день до своей смерти Гедройц попросила друзей сохранить письмо, которое пришло ей когда-то из Швейцарии: «Это Ру мне пишет, что кафедру женевскую мне завещает. Это для русской хирургии честь, понимаешь? Надо чтобы это в истории осталось. Время придёт — отдашь кому следует. Обещай. Это след мой, в этом жива буду».