Если разбудить вас среди ночи и спросить, кто такая Софья Ковалевская, вы с большой вероятностью ответите: «Великий русский математик». Не удивительно, ведь это одно из редких женских имен конца ХIХ — начала ХХ века, которые не были забыты ни российской, ни советской историей. Ее имя даже носят улицы в Москве и других городах. А это серьезный показатель: в российской столице из 3500 улиц женские имена носят всего 45, причем большая часть из них — революционерки, военные, партизанки и другие связанные с политикой СССР женщины.
Технически Софья Ковалевская действительно родилась и росла в Российской империи, и с большим патриотизмом и нежностью относилась к своему происхождению. Но есть небольшой нюанс: она никогда не была русским математиком в том смысле, что она на территории России не работала. На родине она бы не смогла стать ученой — банально получить диплом. Более того, даже когда Ковалевская получила образование за границей и вернулась домой, она все равно была отрезана от доступа к российской науке. По одной простой причине: она была женщиной.
Ковалевская говорила о себе: «Я получила в наследство страсть к науке от предка, венгерского короля Матвея Корвина; любовь к математике, музыке и поэзии — от деда матери с отцовской стороны, астронома Шуберта; личную любовь к свободе — от Польши; от цыганки прабабки — любовь к бродяжничеству и неуменье подчиняться принятым обычаям; остальное — от России».
Можно смело добавить, что место в науке она получила от Германии и Швеции, а признание своего гения — от всего мира. И в этой колонке мы поговорим о том, почему даже великого математика ждала типичная для своей эпохи судьба женщины в науке.
Ковалевская оставила подробные воспоминания о своем детстве, поэтому мы достоверно знаем, что ее — очевидно врожденный — талант попал на благодатную почву. Есть каноническая байка о том, что математикой Софья «заразилась», потому что на одну из детских комнат в их доме не хватило обоев, вместо которых временно на стены приклеили бумагу, найденную на чердаке: «по счастливой случайности, на эту предварительную оклейку пошли именно листы литографированных лекций Михаила Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении». Девочка разглядывала их часами, не понимая сути, но очарованная магией этих странных формул и цифр.
История красивая, но мы прекрасно понимаем, что нельзя стать математиком, если долго смотреть даже на самые «умные» обои. Особенно девочке в ХIХ веке. Ковалевская родилась в 1850 году: высшее образование в Российской империи было недоступно женщинам еще несколько десятилетий после ее появления на свет. Когда она была подростком, в 1863 году, девушкам было официально отказано в праве посещать лекции, против проголосовало 23 российских университета. Прогрессивные женщины уже с середины 1960-х начали уезжать за границу, чтобы получить диплом — в Швейцарию, Германию, Францию. Массовый приход женщин в науку (речь идет о десятках и сотнях человек) случился только в 1890-е годы.
Девушке, чтобы попасть в науку, была нужна серьезная поддержка семьи — не только материальная, ведь занятия требовали больших денег, но и человеческая: семья должна быть весьма прогрессивной, чтобы прийти к идее, что их дочери вообще нужно образование, а не навыки, позволяющие поскорее удачно выйти замуж. В итоге чаще всего в науку приходили образованные представительницы высших слоев общества, у которых были состоятельные и демократичные отцы или мужья.
Именно такой отец, по счастливому стечению обстоятельств, достался Софье Ковалевской. Она была младшим ребенком в семье генерал-лейтенанта Василия Корвин-Круковского и Елизаветы Шуберт, чей дед Федор Шуберт был знаменитым астрономом, а отец (тоже Федор) был математиком, так что культ науки в семье передавался по наследству. Но гораздо важнее оказалось другое: Ковалевская с первых дней стала показывать невероятные способности, о которых ее учителя сообщали отцу. Ее образованием занимались строгая английская гувернантка и домашний учитель Иосиф Малевич, который за 8 лет прошел с Софьей все предметы, входящие в программу мужских гимназий. Он всегда высоко оценивал и поощрял рвение Софьи к учебе.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
Это было важно, потому что, несмотря на готовность дать дочери достойное домашнее образование, генерал считал, что главное призвание женщины — стать хорошей женой. Все свое внимание глава семьи обращал на брата Софьи Федора, ведь он был мальчиком — продолжателем рода. Ирония заключается в том, что дочь его выросла в великую ученую, а вот сын надежд не оправдал, став революционером и растранжирив отцовское наследство. Еще он писал о жизни своей великой сестры.
Но на позицию генерала Корвин-Круковского не мог повлиять даже авторитет его друга профессора Николая Тыртова, который одним из первых заметил талант Софьи к математике. Когда Софье было 14 лет, Тыртов подарил ее отцу свой учебник «Элементарный курс физики», который девушка начала самостоятельно изучать, и в итоге была способна воссоздать простейшие теоремы тригонометрии. Чем крайне удивила профессора, который тут же посоветовал другу заняться математическим образованием дочери. Но генерал считал это глупостями, да и в возможности получать высшее образование, как мы помним, в те годы женщинам в очередной раз отказали.
Их семья много переезжала из-за военной службы отца, но в итоге осела в Витебской губернии. Судя по воспоминаниям, Ковалевская росла «дикаркой» — предпочитала проводить время одна за учебниками или с сестрой Анной, которая оказала на Софью огромное влияние. «Я восхищалась ею непомерно, подчинялась ей во всем беспрекословно и чувствовала себя очень польщенной всякий раз, когда она дозволяла мне принять участие в чем-нибудь, что занимало ее самое», — писала Ковалевская в мемуарах. Именно от сестры Софья заразилась левыми революционными идеями и стремлением к эмансипации.
Возможно, именно поэтому их первая влюбленность была общей и больше походила на соперничество — и не за кого-нибудь, а за Федора Достоевского. Все началось, когда Анна, упражнявшаяся в литературе, однажды отправила писателю свой рассказ. Софья сначала включилась в их переписку, а затем, когда они познакомились лично, стала перетягивать одеяло на себя (Достоевский писал в дневниках, что влюбился он, конечно, в Анну, но интереснее общаться было все же с ее младшей сестрой). В итоге писатель сделал предложение старшей Корвин-Круковской, которое та благоразумно отвергла. Считается, что сестры стали прототипом сестер Епанчиных в «Идиоте».
Страсти улеглись очень вовремя: в 15 лет Софья все-таки отправилась учиться в Петербург. Она три года брала уроки у известного преподавателя математики Александра Страннолюбского. Тут как раз пригодились знания «с обоев». Ковалевская вспоминала: «Он удивился, как скоро я охватила и усвоила себе понятия о пределе и о производной, «точно я наперед их знала». Я помню, он именно так и выразился. И дело, действительно, было в том, что в ту минуту, когда он объяснял мне эти понятия, мне вдруг живо припомнилось, что все это стояло на памятных мне листах Остроградского, и самое понятие о пределе показалось мне давно знакомым».
Вдали от отцовского контроля и под влиянием эмансипированной сестры Анны, Софья все лучше понимала свое предназначение. Она общалась с учеными, в том числе, и с Иваном Сеченовым, слушала лекции по анатомии в Военной академии. Ей нужно было продолжать учебу, а это было возможно только за границей. Но поехать туда без разрешения мужчины было нельзя, а отец наотрез отказывался поступиться своими принципами: замуж иди, Соня, а не в математику.
Тогда сестры прибегли к распространенному среди девушек их круга плану побега — фиктивному замужеству. Таким образом молодые женщины избавлялись от контроля родителей или опекунов (в начале ХХ века так поступила, например, Ида Рубинштейн, которая хотела вступить в права на свое состояние, а как только это случилось, заплатила «мужу», чтобы никогда его больше не видеть).
Выбор пал на молодого геолога Владимира Ковалевского (он тоже был из Витебской губернии). В 1868 году Владимир и Софья поженились, и все шло по плану, кроме одного нюанса: фиктивный муж по-настоящему влюбился в Софью. Он писал о ней с огромным восхищением: «Воробушек образована великолепно». Но это сыграло свою важную роль позже, а пока молодая ученая, освобожденная от родительского контроля, отправилась в немецкий студенческий город Гейдельберг — за образованием мечты. Это было единственное место в Германии, где в те годы женщины могли посещать занятия в университете (как мы видим, выбор был невелик и в Европе).
Вместе с Софьей в эмиграцию отправились Анна и Владимир, отношения которых были натянутыми: сестра осуждала Софью за то, что та близко общалась с «мужем», хотя отношения их были исключительно платоническими. Но это все равно шло в разрез с принципами эмансипированных девушек тех лет. В итоге, Ковалевский уехал из Гейдельберга, и они расстались с Софьей, — правда, не навсегда. Но все это не так важно, ведь Ковалевская наконец смогла ходить в университет — она слушала лекции по математике и физике в местном университете.
Из Гейдельберга Софья поехала в Берлин, потому что мечтала стать ученицей одного и главных математиков того времени — Карла Вейерштрасса. Но он не занимался с женщинами (потому что они женщины), и чтобы настойчивая претендентка наконец отстала, ученый дал ей самые сложные задачи в качестве теста. Он был уверен, что Софья не справится. Но так как это история о супергероине, финал можно легко предугадать: Ковалевская блестяще решила даже самые сложные из заданий. Вейерштрасс стал ее наставником и заодно большим поклонником ее таланта: ему практически ничего не приходилось объяснять новой ученице, она буквально схватывала все налету.
Но тут в учебный процесс вмешалась политика: во Франции в 1871 году началась революция, в результате которой к власти временно пришла Парижская коммуна. Анна, симпатизировавшая левым идеям, была не просто участницей этих процессов, но и женой одного из лидеров протестов Виктора Жаклара. Софья отправилась в Париж, где помогала вызволять мужа сестры из тюрьмы и даже ухаживала за раненными коммунарами.
Вернувшись в Берлин, Софья продолжила учебу. В 1874 году, после защиты диссертации «К теории дифференциальных уравнений в частных производных», Ковалевская наконец получила диплом доктора наук, что было для женщины в те времена практически невозможным достижением. Вместе с заветной бумагой к ней пришла и слава в научных кругах Европы. Геттингенский университет присвоил Софье степень доктора философии по математике и магистра изящных искусств «с наивысшей похвалой». Ковалевской было 24 года.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.press
И дальше произошла вещь поразительная, если смотреть на нее из сегодняшнего дня, и совершенно нормальная для конца ХIХ века. Как мы помним из колонки про швейцарских студенток, к середине 1870-х царская власть пришла в ужас от того, что русские приличные девушки учатся черт знает чему (науке и вольнодумию) за границей. Был даже выпущен указ о том, что все студентки должны срочно вернуться из Швейцарии до января 1874 года. Так что в России никто не ждал с распростертыми объятиями образованных молодых женщин, которые хотели влиться в научную работу.
«Фактически единственный карьерный путь, который был открыт для образованной женщины, — земская учительница с зарплатой 10 рублей в месяц. Для сравнения: швейцар в Московском обществе испытателей природы получал 20 рублей. Некоторые работали ассистентками, лаборантками, но это все равно была жизнь в нищете. Чуть больше можно было заработать частными уроками. В 1900-е годы женщинам разрешили преподавать в гимназиях, где заработки были более существенными», — рассказывала в интервью Forbes Woman историк науки Ольга Валькова.
Именно это случилось с Софьей Ковалевской, которая честно вернулась на родину, чтобы применить там свои полученные за границей знания. Она принимала активное участие в организации Бестужевских высших женских курсов, но даже не могла там преподавать — эта привилегия была доступна только мужчинам с дипломами российских университетов… куда женщин просто не принимали.
Карьера Ковалевской встала на паузу — Ковалевская занялась публицистикой. В 1876 году она стала сотрудничать с газетой «Новое время» Суворина, где была научным обозревателем и театральным критиком. В это же время в ее жизнь вернулся муж Владимир, который неожиданно для всех стал из фиктивного самым настоящим. У них в 1878 году даже родилась дочь, названная в честь матери. Но в семье начались финансовые трудности: капитал, оставленный отцом Софьи, был растрачен на долги и бизнес-проекты Ковалевского, которые оказались провальными. Беременность и послеродовой период давались Софье очень тяжело. Ради того, чтобы содержать семью, Владимир бросил науку, но в коммерческой сфере он не смог себя найти. Разорившись из-за мошенников, Ковалевский в 1883 году покончил с собой.
Все это стало большим ударом для Ковалевской, но одновременно — толчком к тому, чтобы вернуться в науку. Без денег и с ребенком на руках, она уехала в Берлин и обратилась там за помощью к своему наставнику Карлу Вейерштрассу, который помог ей устроиться на позицию профессора кафедры математики в Стокгольмском университете: сначала экстраординарного (то есть ассистента), а затем и самого настоящего. Параллельно она продолжала писать: в 1884 году вышла ее повесть «Нигилистка», где она передала атмосферу революционных настроений в России в 1870-х.
В первый год в Стокгольме Ковалевской разрешили преподавать на немецком, но дальше — только шведский. За год она освоила язык так, что смогла вести занятия (к слову о том, что женщины в эмиграции сто лет назад сталкивались с точно такими же проблемами, как и мы сегодня). Очень скоро для «профессора Сони», как называли ее студенты, шведский стал как родной — она даже писала на нем рассказы. Именно в Стокгольме Ковалевская опубликовала свои ключевые исследования, которые заслужили множество наград: она получила премии Парижской и Шведской академии наук.
И тут, наконец, о ее научной славе узнали и на родине: Софью избрали членом-корреспондентом на физико-математическом отделении Российской академии наук. Правда, дистанционно и без оплаты труда. Она, конечно, мечтала работать в России и надеялась на звание академика. И вот шанс представился: в 1890 году умер математик Виктор Буняковский, а значит, место освободилось. Но и тут Российская империя в очередной раз отказалась дать место женщине в науке: им было запрещено физически присутствовать на собраниях академии. А значит, и быть академиком тоже невозможно. Махнув рукой на попытки преодолеть парадоксальную заскорузлость на родине, Софья вернулась в Стокгольм.
Там Ковалевская продолжила и научную работу, и литературную. На волне профессионального успеха, когда все в науке уже было доказано, ее вдруг стало волновать то самое «женское счастье», против которого она так боролась и с отцом, и с общественным давлением. «Моя слава лишила меня обыкновенного женского счастья… Почему меня никто не может полюбить? Я могла бы больше дать любимому человеку, чем многие женщины, почему же любят самых незначительных, и только меня никто не любит?», — задавалась она такими новыми для себя вопросами.
А еще шутила, что могла бы выйти замуж только за русского и математика. В итоге, ее близким другом стал однофамилец мужа профессор Максим Ковалевский. Но их отношения не выдержали графика работы Софьи: между личной жизнью и наукой она всегда выбирала последнюю. В 1891 году на пути из Берлина в Стокгольм ученая простудилась и заболела воспалением легких. Она умерла в 41 год, не успев сделать так много для мировой науки.
Но она успела сделать очень многое для будущих поколений девочек, которым общество и родители говорили (и продолжают говорить спустя 150 лет после первых научных открытий Ковалевской), что их место на кухне. Ковалевская стала символом эмансипации в науке, а люди, которые отвергали ее работу на родине, выглядят сегодня воплощением патриархальной глупости. Профессор Соня оставила нам не только математические открытия, но и ключи для решения настоящей женской задачи — найти свое призвание и быть счастливыми:
«Друзья мои, мои милые друзья! И в особенности вы, мои дорогие подруги. Несколько лет назад женщин, стремившихся к знанию, было мало — единицы. Теперь нас сотни… Боритесь же за счастье быть самостоятельными, за право жить, работать и творить ради высшего идеала».