Андрей Левкин, писатель и журналист, редактор журнала «Родник» и создатель крупных информационных проектов в Рунете, таких как «СМИ.ру» и «Полит.ру», на днях представил в Риге свою новую книгу «Дым внутрь погоды». Он согласился встретиться с журналисткой портала Delfi Кристиной Худенко и поговорить не только о литературе, но и о культурной и информационной жизни в России и за ее пределами, рассказал, почему, несмотря на прожитые в Москве годы, он чувствует себя дома только в Риге, о хуторском сознании и о том, почему русским не нужно ни против кого объединяться.

«Спектр» приводит это интервью в сокращении, оригинал опубликован порталом Delfi. LV.

- Если пройтись по вашей биографии, то в ней сперва было не слово, а цифра: Мехмат МГУ, Институт электроники и вычислительной техники Академии наук Латвии, разработка первых советских персональных компьютеров… Как так получилось?

- Мне математика с детства нравилась и давалась — вот и пошел туда.

- Есть легенда, что первый в Союзе интернет был изобретен в Риге. Это так?

- Понятное дело, что интернет изобрели не в Латвии и не в Союзе… Но пока американские компьютерные разработки были для нас закрыты — ну, то есть, PC  (персональные компьютеры) в СССР не поставлялись, эмбарго, делали некий аналог — довольно приличную персоналку «Искра 226». Для нее мы писали то, что можно назвать операционкой. Точнее — коммуникационную часть. Передача данных, тогда еще выбирали между эзрнетом и токен рингом. Устраивали сессии с Венским институтом системного анализа: привет-привет, Грюсс готт, туда-сюда…

- Свои оказались недостойными, в сравнении с этими?

- Наши надо было еще года два-три докручивать, но они были вполне нормальными. Кстати, отлаживали все эти штуки в Ольгино, волшебном месте под Петербургом, которое тогда еще не было столь пресловутым (сейчас, по некоторым версиям, именно там находится «фабрика интернет-троллей», — прим. ред.). Там стояла буквой «П» большая школа, разделенная пополам: в одном крыле — дети со звонками, а в другом — всякие электронщики, которые и делали советскую персоналку. Трудились до последней электрички, но часов в девять вечера выходили на полчаса курить: весь поселок Ольгино врубал программу «Время» — электричество падало, нам ничего не доставалось.

- Предполагали вы тогда, что интернет дойдет до невиданных чудес?

- Это было очевидно. Если оно уже есть — куда деваться? Во-первых, удобно. Ну и этого достаточно.

- Тем не менее вас этот удивительный мир цифр не захватил — предпочли мир букв…

- Я холодный человек — меня мало что может захватить. Это была нормальная и довольно любопытная работа. Возможность создать что-то новое с нуля — такое редко бывает.

- Почему же бросили?

- Тема закрылась. Если до того системным программистом был тот, кто делает системы, то после закупки всего в США — системным программистом стал тот, кто все это дело обслуживает. Переходить в этот вариант мне как-то не хотелось…

- К тому моменту вы уже с буковками дружили?

- Давно. Мехмат — странное место: там все занимаются, чем только не занимаются. Там всегда всех полно было — музыкантов, художников, поэтов, прозаиков…

- Назовете?

- Евгений Бунимович, например. Мы с ним знакомы года с 73-го, когда я был на втором (курсе), а он — аспирантом: приходил в одно художественное место и, скажем, объяснял, что да где надо делать, а заодно — что Шолохов ни разу «Тихий Дон» не писал. Там же учился Володя Губайловский — теперь завотделом критики и публицистики «Нового мира»…

- В общем, культурное место…

- Не то чтобы такое уж культурное. Но в нашей большой общаге тусовался хорошо образованный народ — как по части циферок, так и по части буквочек. Было три потока: один — механиков и два — математиков. Всего 450 человек. Понятно, что такое количество математиков никому не требуется… Не так, что эти 450 человек были затем, чтобы вытащить пару реальных математиков, но в основном выпуск уходил в «полувоенку» — по закрытым городам.

- Почему в Москве вы решили делать именно политическое интернет-издание? Политика не казалась грязным делом?

- Там было несколько волн. Когда в 98-м году мы делали первое издание Полит.ру, это была, скорее, филологическая и гуманитарная волна. На тот момент новости были лишь частично оцифрованы — что-то давал «Коммерсант», что-то — агентства-госконторы, а мы выступали как независимые. Ну и производили какие-то тексты на тему. Критика не критика, но описание ситуации. Понятно было, что все это дело — интернетизация населения — пойдет по нарастающей…

- Политики к вашему изданию относились серьезно? Не отказывались общаться?

- Вполне серьезно, а почему нет? Но это нормальный случай, когда с тобой не хотят говорить по каким-то причинам. Что ж, не хотите комментировать — напишем сами. В тот момент политики там вовсе не были такими важными, какими их сделали сейчас.

- Я не понимаю, о чем вы. Это не про нас. Собственно, у каждого министерства всегда есть свой журналистский пул — отчасти на предмет пиара, отчасти — а как еще, надо же знать тему, а как еще узнать? Позже, когда я делал СМИ.ру, была тема чубайсовской реформы РАО ЕС, тогда я там в пуле был — это было любопытно. Мотаешься куда-то на ивенты, в общем — вполне все реально и по делу.

Но Россий же много было, до кризиса 98-го была одна страна, после -другая, после конца 99-го и нулевого — третья, после 2003 года — четвертая, потом пятая — условно «медведевская», после Болотной совсем другая история пошла… Сейчас, похоже, опять какая-то очередная перезагрузка — после-послевоенная.

- В чем разница?

- Запах разный.

- Какой?

- После августа-98, когда упал рубль, все стало как-то построже, но особого легкомыслия как-то не утратили. А вот когда сменилась власть в нулевом, все сильно изменилось: если до этого Москва очень цветным и веселым городом была, то стала какой-то черно-белой, с ярко выраженной контрастностью — даже по цвету одежды в метро. И если смотреть по редакционному составу прессы ельцинских времен, то он был, как бы мягче сказать, поумнее тех, кто пришел после.

- А сейчас чем пахнет Россия?

- Сейчас я там меньше участвую. Они сами по себе — я сам по себе, изнутри, но снаружи. Россия устроена странно — она очень общинная страна. Лишь очень постепенно начинает понимать, что все люди разные и слои разные. Но до сих пор, по инерции, там ощущают некое «мы» и «общее пространство», все что в этом пространстве случилось, надо немедленно обсудить, а имеет это к тебе лично отношение или нет — не важно. Обсуждается любой чих кого угодно, причем без всякого факт-чекинга и понимания реального контекста. Конечно, ни разу не похоже на Латвию. У них — деревни, у нас — хутора, у них — общинное сознание, а у вот конкретно у меня — хуторское.

- Сегодня есть немало достаточно успешных русских писателей, которые принципиально выбрали писать о России, живя за ее пределами — Пелевин, Сорокин, Акунин-Чхартишвили… Что думаете о такой тенденции?

- Ну, а какая разница, где ты живешь?

- Писать о российских реалиях и процессах со стороны и изнутри — это немного разные взгляды…

- Они же не обязаны писать о российских процессах. На свете хватает разных других историй, никак не связанных с Россией. Если означенные вами писатели пишут о России — это вопрос к ним, почему они выбрали такую стратегию.

- Да не так, что особенно хорошо. Но давно, да. Ну в самом деле — тут было проще когда-то напечатать что угодно, чем в России. Вот, Сорокина, например. А вообще, разница между «русский» и «российский» — это любопытно. Все эти темы про русский мир, российскую пропаганду, что надо делать контр-русский мир против того русского, который предъявляет что-то не то… По-вашему, если человек пишет по-русски, то он завязан на Российское государство или нет? По-моему, так он не обязан быть завязан на него.

И отсюда вечная путаница российская культура — русская культура? Вот если исследовать меня, как лабораторную мышку, то из чего я составлен? Город, среда, местные погоды-нравы, лишь где-то на 5−6-м месте будет Балтия, где-то на 6−7-м — Латвийская ССР, а уж Россия-то причем? Российская культура другая, по-другому устроена. И когда в школе начинали (ну, когда я учился в школе) забрасывать русскими классиками 19-го века с крепостным правом всяким, начинаешь тихо недоумевать, о чем они? Да они ж до сих пор Муму топят! Ну, впрочем, и все время выплывает, значит.

Да, Россия большая, вот и версия, что все русское — это непременно российское. Ну и ладно. Есть такой вариант, а есть другой — выбирай, какой хочешь. Также глупо собираться русским в кучу, тут или где-то еще, чтобы доказать России, что они — не Россия. Живем себе и живем, по-русски пишем, общаемся. Художникам, да, проще, но так получилось.

Все это медленная история. Есть же разные люди, которые живут за рубежом лет по 40−50, а то и родились там. Переводчик Евгений Павлов живет в Новой Зеландии — с Россией не связан никак. Чикагский профессор поэт Илья Кутик — из Львова. Игорь Померанцев из Черновиц. Пишут и говорят по-русски, но откуда у них фокус на Россию? Да и в России есть немало людей, которые пишут не так, чтобы непременно о России и, тем более, навсегда завязаны именно на российскую государственность.

- Но метрополия русского языка, как ни крути, Россия. Да и основной читатель у русских писателей — где?

- А что, у Российской федерации монополия на все, что пишется и говорится на русском? Или что, российский читатель читает только то, что относится к Российской федерации? И единой русской какой-то ментальности нет, честное слово. Вот же совершенно великолепная «Орбита» — никак они не связаны с российской государственностью. И даже если они бывают в России, это их не привязывает к России — это их горизонтальные связи с теми, к кому они ездят.

- Нет ли у вас ощущения, что наметился некий тренд на упрощение всего и вся? И в этом тренде умных, мягко говоря, не любят?

- Отвечать на это позитивно, значит, признавать себя слишком умным. А говорить, что я плохо отношусь к слишком умным — врать, я хорошо отношусь к слишком умным. Только с ними и общаюсь. Но если все же признать себя умным, то в отношении к себе особой агрессии не ощущаю. Сижу в своей нише — мне хватает.

Лет пять назад на радио «Сити ФМ» была веселая околоновостная программа — мне пару раз в неделю звонили и просили комментарии по любому поводу. Как-то я им что-то такое сообщил, что Бовт (ведущий) хмыкнул и этак демонстративно грозно говорит: проще надо быть, проще, и люди к тебе потянутся, понимаешь?! Да я понимаю, да — но скажите, куда мне их тогда складывать…

- Почему последнее время предсказания «умных» интеллектуалов и аналитиков все чаще разбивается о непредсказуемое народное волеизъявление? Говорили, Трамп не пройдет — прошел. Говорили, Брекзита не будет — был…

- А Путин или не Путин — вам интересно?

- Тоже бессмысленно, потому что я и тут не в контексте. Да и никто не в контексте. Кто вообще знает, что там реально внутри происходит? Что, есть ньюсмейкеры, которые регулярно сообщают о настроениях в Кремле? А на основании чего делать выводы? Непонятно даже, из чего состоит структура, то есть — куча всяческих структур, которые олицетворяет Путин, как она вообще может меняться и т. п.

- Признайтесь, прообраз Голема из вашей книги «Голем, русская версия» — Путин?

- Нет, ни разу.

- Откуда же такой миф? Из «Властелина колец»?

- Абсолютно нет. Борис Кузьминский (а он литературный человек, переводчик, тогда — вел отдел современной прозы в издательстве «Олма») сказал: напишите хоть раз в жизни беллетристику, что ли. И напечатаем. Вообще, проекты — это всегда хорошо, я и изобрел какого-то фиктивного персонажа и стал расписывать, как ему тут приходится. А какой есть фиктивный персонаж, которого все знают? Голем. Отлично, пусть будет Голем. Произвел Голема, навесил на него всякие романтические обстоятельства, что были под рукой, может, что-то по ходу прицепилось из других слоев… Но ничего такого не имел ввиду. Да и вообще, он у меня хороший.