В Сети снова стали обсуждать скандал с харассментом в редакции интернет-издания «Медуза», отгремевший почти два года назад. Повод к этому дал главный редактор издания и центральный фигурант того скандала Иван Колпаков, опубликовавший накануне подробный пост в сети Facebook с рассказом о своей интерпретации тех событий.

Напомним, Колпакова обвинили в том, что он на вечеринке по поводу дня рождения «Медузы», сильно выпив, ущипнул за ягодицу жену одного из сотрудников «Медузы», сказав при этом: «Ты единственная тут, кого я могу харассить, и мне за это ничего не будет». Муж этой женщины, имя которого до сих пор в издании не называют, на следующий день на редколлегии потребовал разбирательства. Иван Колпаков в целом вины своей не отрицал, но объяснил свое поведение неуместной шуткой, за которую принес извинения и пострадавшей, и ее мужу. Однакто инцидент этим исчерпан не был. Часть редакции издания, активно выступающего в своих публикациях против сексизма, потребовал разбирательства. Оно было поручено Совету директоров (СД) «Медузы». Иван Колпаков на время разбирательства был отстранен от исполнения обязанностей главного редактора. В итоге решенеим СД Ивану было вынесено порицание, но в должности он был восстановлен.

Это решение вызвало широкий общественный резонанс, массу негативных комментариев в социальных сетях и нанесло большой репутационный ущерб «Медузе». Хотя было и достаточно большое количество заявлений в поддержку Иванва Колпакова. На фоне этого скандала из издания уволились 17 сотрудников, в том числе и со-основатель «Медузы», ее издатель Илья Красильщик.

Опубликовав свой пост, Иван вновь привлек внимание к этой истории, которую опять стали активно обсуждать пользователи в соцсетях. 

«Спектр» приводит полностью три главных, по нашему мнению, поста по этой теме. Первый — самого Ивана, (стиль и орфография автора сохранены)

Иван Колпаков:

«Напишу об этом в первый и, надеюсь, последний раз. Все, что я здесь сообщу, это правда — и ничего, кроме правды. Я пишу этот текст не для того, чтобы переубедить людей, которые считают меня скотиной и мудаком; это невозможно. Я пишу этот текст для тех, кто меня знает, но почему-то до сих пор стесняется спросить, как все было на самом деле. И еще, честно, я пишу это, чтобы освободиться от того, что меня мучает.

Понимаю, что есть люди, для которых это просто лулзовая история. Понимаю, что есть люди, которые меня ненавидят — потому что сталкивались в своей жизни с харассментом, а я стал для них, к моему огромному сожалению, его олицетворением. Понимаю, что есть люди, которые вообще не понимают, в чем проблема. И знаю, что есть люди, которые мне сочувствуют.

Постараюсь ответить на вопросы, которые накопились у всех этих людей за последние пару лет.

Стоит еще раз очень точно проговорить, что именно произошло в 2018 году. И хотя большинство ключевых деталей известно, сделаю это вновь.

В октябре 2018 года, когда мы праздновали день рождения „Медузы“ в Риге, я очень грубо пошутил. Это была шутка, адресованная жене сотрудника „Медузы“ — назовем его Н. Дело происходило на танцполе — в толпе потных, веселых, дружелюбных, пляшущих людей. Не прерывая танца, я ущипнул жену Н. за попу и пошутил про харассмент. Что именно я сказал, не помню. Мог ли я произнести ту знаменитую фразу — „Ты единственная на этой вечеринке, кого я могу харассить, и мне за это ничего не будет“? Думаю, да, увы. Есть такая вероятность. Но всерьез я бы такое не мог сказать никому на планете — никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах.

Настаивая на том, что это шутка, я не отрицаю, что она была отвратительной. Мне жаль, что я так пошутил. Безусловно, главному редактору следует вести себя подобающе, и конечно, алкогольное опьянение — не оправдание, а отягчающее обстоятельство. Мне правда до сих пор горько, что я так глупо выступил и тем самым подвел многих людей. Но я никого не домогался, и у меня не было намерений это делать. Нет ни одного человека, который знает меня близко и усомнится в этом. 

„Как чувствуют себя женщины в присутствии Колпакова?“ — частый вопрос в твиттере. Я стараюсь сделать все, чтобы они чувствовали себя в полной безопасности.

Спустя сутки Н. пришел в редакцию и рассказал прямо на летучке, что я приставал к его жене. В этот момент я ехал в аэропорт. Мне позвонила Таня Ершова — одна из главных людей в „Медузе“ — и сообщила, что происходит. Я развернул такси и отправился в редакцию. Я хотел немедленно разобраться с этой ситуацией. Я осознавал серьезность обвинений, но при этом я знал, как дела обстоят на самом деле — и был уверен, что все согласятся с тем, что это просто ужасное недоразумение.

Я хотел извиниться перед Н. за свою грубую шутку. Я хотел извиниться перед его женой — и пытался с ней связаться. Я считал, что Н. — а мы были добрыми приятелями и с ним, и с его женой — изменит свое мнение, как только мы все обсудим. Не говоря уже про редакцию, которая прекрасно знает меня и видела в разных ситуациях, в том числе экстремальных.

Почему я вообще вздумал шутить про харассмент на вечеринке, что это за шутки такие? Что тут смешного? Как я мог себе это позволить, когда это такая серьезная общественная проблема? Почему позднее я надеялся, что редакция поймет меня и простит? Не секрет, что журналисты довольно цинично шутят по поводу того, о чем они пишут. Вы не поверите, но для журналистов в этом смысле нет никаких границ. Отчасти это защитная реакция на нервную работу; отчасти — просто отраслевая особенность; отчасти — способ „думать“ про повестку. Плюс лично я люблю грубоватый юмор. Это, конечно, не оправдание. Просто контекст.

В общем, я приехал в редакцию и попросил собраться всех, кто был на той летучке, в том числе и Н. Все находились в растерянности, и никто не знал, что делать. Я не пытался что-то отрицать, мне было стыдно — и я сделал то, что считал единственно верным: извинился перед Н. и всеми остальными. Несмотря на это, Н. продолжал настаивать, как сильно его задела эта ситуация — и что мои извинения он принять не готов.

Мнения разделились. Одни сотрудники требовали разбирательства и моего временного отстранения — до тех пор, пока это разбирательство не завершится. Другие призывали, чтобы мы немедленно прекратили споры и вернулись к работе. Третьи вовсе не понимали, что происходит: надо иметь в виду, что наша редакция работает в нескольких городах, поэтому коммуникация кривая. То есть многие сотрудники попросту не знали всех подробностей (а возможно, не знают и до сих пор); мне отдельно печально, что так произошло.

Вечером того же дня мне все-таки удалось связаться в фейсбуке с женой Н.; я просил о встрече. Жена Н. была расстроена, она написала мне: „Я такие шутки не понимаю. И не вижу в этом шутки вообще. Об этой ситуации я никому не собираюсь рассказывать, дальше редакции не уйдет. Если тебе станет легче от того, что я скажу ‚я принимаю твои извинения‘, то вот я тебе считай сказала“. Я чувствовал себя чудовищно, но все еще считал, что инцидент скоро будет исчерпан.

Иван Колпаков. Фото с его страницы в Facebook

На следующий день Н. вновь заявил, что он не удовлетворен и хочет, чтобы я понес наказание, вплоть до увольнения. Некоторые сотрудники снова предложили мне временно устраниться от управления редакцией. Посоветовавшись с Галей Тимченко и Ильей Красильщиком — другими основателями „Медузы“, — я решил, что надо поступить именно так, да и нет у меня другого выхода. Я вновь извинился перед всеми и предложил, чтобы мою судьбу решил совет директоров, который утверждал меня в должности. Мне тоже хотелось честного разбирательства, и мне тоже хотелось справедливости.

Я понимаю, что Н. имел полное право вести себя и реагировать на эту ситуацию так, как считал нужным. Я не пытаюсь переложить на него ответственность за то, что произошло. Речь здесь только обо мне, о моих действиях и об их последствиях.

Между этим моментом и заседанием совета директоров произошло несколько событий. Во-первых, о происходящем узнала русская служба „Би-би-си“, которая посчитала, что мое отстранение — легитимный новостной повод, и стоит об этом написать текст. После этого ситуация перешла в неуправляемую стадию. Во-вторых, чем больше поддержки я получал от своих друзей, тем ожесточеннее и на них, и на меня реагировала общественность („покрываете своих“). В-третьих, меня изо всех сил пыталась защитить Галя Тимченко, для которой эти события стали настоящей бедой, — но ее посты поддержки делали только хуже. В-четвертых, Н. решил уйти из „Медузы“ (ему предлагали остаться / работать удаленно / уйти, когда захочет — но он решил уволиться немедленно) — выглядело это так, будто его чуть ли не уволили. В-пятых, Н. потребовал, чтобы я заплатил ему несколько тысяч евро, чтобы „урегулировать конфликт“ (при этом разговоре был свидетель); я отказался. Н. попытался еще раз попросить денег через Илью, но тоже получил отказ.

Все вместе эти события привели к катастрофе. В те дни мы, безусловно, утратили доверие со стороны многих читателей (и во многом не вернули его до сих пор).

После статьи в „Би-би-си“ подключилась Маргарита Симоньян, а следом за ней, в общем-то, практически все. Вот по телику показывают мою фотографию с подписью „Рижский Харви Вайнштейн“. Вот моя бывшая жена выкладывает фотку свидетельства о разводе (мы расстались весной 2018 года); по „России 1“ комментируют: „Как и в случае с Вайнштейном, от Колпакова, как только прозвучали обвинения в его адрес, ушла супруга“. Вот из Перми мне звонят мои друзья и бывшие девушки и рассказывают, что их просят дать телевизионное интервью по поводу наших отношений. Все они, разумеется, посылают телевизионщиков нахуй. К моей маме тоже долбятся журналисты. А я, конечно, понимаю, что меня можно обвинить хоть в изнасиловании, хоть в педофилии — ненависть ко мне к этому времени достигла такого уровня, что все в это с удовольствием бы поверили. С тех самых пор моя фамилия упоминается в СМИ через запятую после депутата Слуцкого, который неоднократно на рабочем месте приставал к женщинам и склонял их к сексу.

Честь журналисток. СМИ против Слуцкого и Госдумы — вся история коротко

Совет директоров назначил представителей, с которыми по поводу происходящего мог поговорить любой сотрудник „Медузы“ и которые должны были доложить на заседании, что они думают об обстановке в редакции и моем возвращении. Представители редакции также говорили с Н. и его женой, чтобы „расследовать“ эту историю. Я в подготовке к совету не участвовал, ни с кем из сотрудников не разговаривал и вообще на всякий случай уехал в Эстонию. Абсолютное большинство опрошенных сотрудников „Медузы“ согласились с тем, что я мерзко выступил, но меня надо вернуть на пост главного редактора.

Потом был совет директоров. Галя, которую обвиняли в том, что она „покрывает приятеля“, решила, что согласится со всеми предложениями совета, какими бы они ни были. Я отвечал на вопросы, но не голосовал. Галя тоже не голосовала — впрочем, у нее как у гендиректора и нет такого права. На заседание пригласили больше людей, чем обычно — дополнительных представителей редакции и отдела, в котором работал Н., чтобы решение, принятое советом, было даже более весомым, чем обычно. Во время совета кто-то говорил, что мы должны „показать другим, как надо решать такие конфликты“, поскольку мы прогрессивное издание, а кто-то — что мы „должны занять моральную высоту“.

В итоге была принята губительная резолюция: виноват, осуждаем, но возвращаем на пост главного редактора. В тексте не было слов „домогательства“ и „харассмент“, потому что домогательств и харассмента совет не обнаружил — зато были обтекаемые формулировки, которые выглядели скверно. Читателями, обществом это было воспринято однозначно: вы разоблачаете харассеров, а сами покрываете харассера. Как можно вам верить? Лицемеры и твари. И действительно, получается, Колпаков был прав: ему за это ничего не будет.

То, что казалось штормом, оказалось просто разминкой перед настоящей бурей. Редакцию топтали несколько дней. Мы выглядели отвратительно. Сотрудники чувствовали себя ужасно. Единственным вариантом остановить это мне представлялось мое окончательное увольнение.

И я уволился с поста главного редактора. Уйти из „Медузы“ совсем я не мог, ведь я один из основателей, а я это осознаю как некую ответственность. Что я буду делать, я понятия не имел. Но мне в принципе в тот момент хотелось завязать с медиа (и я регулярно думаю об этом до сих пор).

Скажу вот еще что. В тот момент, когда мне пришлось уходить, я чувствовал, что за какие-то несколько дней я лишился того, чему посвятил 20 лет, того, что было смыслом моей жизни — моей работы. Работы, в жертву которой я всегда приносил всё. У меня было ощущение, что меня меня сбил грузовик.

Вскоре, 15 ноября 2018 года, Илья Красильщик неожиданно сказал нам с Галей, что он устал и хочет уйти из „Медузы“ — и вообще выйти из состава основателей. „Илья, ты понимаешь, что это будет выглядеть так, будто ты уходишь из-за меня?“ — спросил я его. Илья согласился, он это понимал. Мы договорились, что Илья будет работать до мая 2019 года, спокойно завершит и передаст свои дела, а тем временем пыль, может быть, уляжется. „Пара публичных успехов, и с тобой все будет хорошо“, — сказал Илья мне. Тогда он мне сочувствовал, хотя был, конечно, мною очень недоволен.

Наверное, все было бы иначе, если бы Илья действительно проработал до мая. Сложилось по-другому.

После того разговора Илья избегал общения со мной и Галей. Я собрал свои вещи и работал из дома (я не занимался редакцией, только делами компании), Галя переехала из нашего общего на троих кабинета в технический отдел. Подкаст „Как жить“, который она вела вместе с женой Ильи Катей Кронгауз и Ликой Кремер, больше не выходил. Когда соведущие попросили Галю возобновить выпуск подкаста, она сказала, что не хочет этого, потому что не доверяет Кате, которая меняла свое мнение о случившемся в редакции несколько раз. Галя отказалась вести подкаст с Катей. Катя посчитала это оскорблением, вспылила и ушла. Илья взбесился, крикнул Гале, что больше никогда в жизни не будет с ней разговаривать и хлопнул дверью. Его заявление об увольнении было подписано концом декабря.

Основатели компаний обязательно ссорятся. Часто они разводятся. Разводы бывают спокойными и взрослыми, а бывают дурацкими и детскими. Наш был дурацким и детским. Мне жаль, что нам троим не хватило выдержки и сил разойтись цивилизованно. Думаю, нам троим это резкое расставание нанесло невосполнимый ущерб.

Вслед за уходом Ильи посыпалась редакция. Причина заключалось в самом устройстве „Медузы“. Одни сотрудники пришли в „Медузу“ вместе со мной и Галей, другие — вместе с Ильей. Когда Илья уволился, те, кто пришли с ним, поняли, что Илья как основатель больше не будет представлять их интересы. Многим не нравилось усиление Гали (Илья ушел, я в космосе). Кто-то переживал из-за реально удручающей атмосферы в редакции. Кому-то казалось — и они этого не скрывали, — что на фоне таких событий репутационно выгоднее уйти из „Медузы“, чем оставаться в редакции. Но в целом — развалилось трио основателей, которое казалось устойчивым и монолитным. Ведь мы никогда не давали нашим сотрудникам повода думать, что между нами могут быть хоть какие-то противоречия.

За полгода после кризиса из „Медузы“ уволились 17 человек. У некоторых из них были на то личные причины — например, переезд в другую страну, — но снаружи это выглядело как настоящий исход. Мы разваливались на ходу. Были недели, когда нам с Галей казалось, что „Медуза“ не переживет этот кризис.

Совершенно героическим человеком в этих иезуитских обстоятельствах проявила себя Таня Ершова. Когда-то она была редактором культуры, но к моменту пиздеца стала управляющим редактором — человеком, на котором держатся все процессы в редакции. Мы с Галей попросили ее занять мое место. Благодаря ей, несмотря на тяжелейший кризис, „Медуза“ продолжала работать как часы. Я не представляю, каких сил ей стоили эти несколько месяцев. И я бы никогда в жизни не решился вернуться в кресло главного редактора, если бы Таня не сказала мне: „Я человек Колпакова. Я жду, когда ты вернешься“. Звучит пафосно, но было именно так.

Галя тоже уговаривала меня снова стать главным редактором. „Я одна не вытяну“, — говорила она. И я вернулся.

„За ягодицы“. Иван Колпаков вернулся в кресло главреда „Медузы“ после обвинения в харассменте — вся история коротко

За последние два года я попытался смириться с тем, что от меня отвернулись многие люди. Я рад, что среди тех, кто отвернулся, не было ни одного по-настоящему близкого для меня человека. Мне больно, что я потерял людей, к которым хорошо относился и которые казались мне друзьями.

Я постарался простить себя за ту глупую шутку. И за то, что мы, основатели „Медузы“, не смогли достойно справиться с этой ситуацией.

Я всегда верил, что у каждого человека есть право на ошибку. Мне бы хотелось, чтобы мы позволяли друг другу исправлять ошибки и начинать все заново. Как бы то ни было, я за свою ошибку заплатил сполна. Не проходит ни одного дня, чтобы мне не напомнили о том, какой я мерзавец. И это пиздец, который всегда со мной.

Еще раз простите все, кого я ранил, обидел, задел, проигнорировал. Бывшие сотрудники, бывшие друзья. Простите, дорогие журналисты „Медузы“, что вам продолжают напоминать об этой истории, как бы хорошо вы ни работали. Это несправедливо.

День за днем я переживаю события того времени. По-настоящему я хочу только одного: чтобы то, что случилось, поскорее стало прошлым».

Илья Красильщик. Фото с его страницы в Facebook

В тот же вечер Колпакову ответил Красильщик, который так же в сети Facebook опубликовал пост со своим рассказом о тех событиях (стиль и орфография автора сохранены):

Илья Красильщик:

«Как же 8/X190bl9fPUNILVImYW1wO2VpZD1BUkQxQThkZ1lBY2VRblMtcWZoUkZnNnQ3ZzZfaktKb3RZOW92MlQ5bDZLRVAtR28xSTZqVjc0NGxqSzBKNldudzY5NnZuc0NvamNGWXBPcyZhbXA7aGNfcmVmPUFSUWZkcFFpdTZxWHA1LXJIRFhBZTdiR3lwTTFPRXVCNmlYUVgxeE9jcmpsVXBZbDBld0VGek5LWGhWZUVHS18yb3MmYW1wO2ZyZWY9bmYmYW1wO19feHRzX18lNUIwJTVEPTY4LkFSQVY0Qi1QTGk5TUgwaTFra0s4NkQ5QmJEVElZMUI2NXpqb21SdVNRVHVpaDU5VVZ3eTlsX09pN1IxSGVIU2pHXzFYQ0VsQ25LU2ZJOFpiejFfSTQyYTdCcGJ6UXNOeVlnM2N5Z3JGOFlQZ3pwckpNUTNhdWZkLWRHaFdRVGZBVWE0Q1pocmR5bC13M2dIVGwxbzROLVYwd1JkejIyRGZfaXRnR1loeWJITUU5V2J1aFl1M3VKQkdMUDdJYWF0LTl2Q0FBNFJLSE1UTXZkSGFvREQyT0tYdFNHenIzcUk0NllDMTdmZHBPbUF6V2xtVERFMnNkM2hPcEZYTEpuQ0ozdy01UTE3RGlCRjBzRF9JaXZObFFfeGdXSlZJanlTN0FJRFREMnppXzNqbzRTZW9SMWktcmNZQXpwVUU0RmV2TWtpd3VVX2VHSlZRSUNvUVpyQk1jQSIgdGFyZ2V0PSJfYmxhbmsiIHJlbD0ibm9vcGVuZXIgbm9yZWZlcnJlciI=>не хочется в это лезть, но там в некотором роде сообщается, что я своим уходом развалил Медузу. Я старательно ничего не говорил, но теперь вся история вернулась, невозможно больше ни о чем думать.

Я на самом деле ценю Ванины извинения и слова про то, что он всех подвел. Это сложно говорить, это важно. Но прошло полтора года, а очень многие их ждали тогда, это бы сильно помогло. Но тогда было по-другому. Тогда генеральный директор издания и его 100% владелец (что делает довольно бессмысленным борьбу с ним) вместо беспристрастного разруливания ситуации занялся поиском предателей и пятой колонны внутри издания. И я понимаю, как по-человечески сложно было занять беспристрастную позицию, но я не понимаю, как можно было в течение нескольких недель разговаривать в редакции словами (сейчас почти точные цитаты) „За этим столом сидит предатель“ и „Всем молчать!“. Галя решила, что главная проблема, в том, что редакция не выступает единым фронтом поддержки. Это называлось расколом в редакции. Я совершенно уверен, что раскола не было — люди придерживались разных позиций, но продолжали работать и нормально общаться. Вторая проблема для Гали — кто слил новость BBC. Сопровождалось это все вызовом на ковер особенно провинившихся и посмевших усомниться в линии партии (которая заключалась в том, что во всем виноват Н.). Что, как мне кажется, тоже губительный взгляд на происходящее, потому что как бы ни вел себя Н., проблема не с него началась и не в нем была.

Хоффман, Спейси и британский министр. Скандал с Вайнштейном открыл охоту на развратников по всему миру

Мне и тогда, и сейчас кажется, что хуже случившегося на вечеринке (хотя вообще-то главный редактор издания, которое топит против сексизма и за феминизм, хватает девушек за попу) было то, как ближайшие мои тогда коллеги, то есть Ваня и Галя, стали на это реагировать. К сожалению, то, что я увидел, меня совершенно разрушило — буквально, я приходил домой каждый день и по два часа рыдал в подушку. Прорыдавшись, я понял, что у меня нет никакой ни веры, ни сил дальше продолжать работать в режиме „три дружных основателя“ и сказал, что я плавно уйду, но так, чтобы сохранить издание. Меня в предательстве, спасибо, не обвинили, зато через несколько дней после этого в предательстве была обвинена Катя (там у Вани очень мягко пересказан сюжет, все было жестче). Ну и тут извините, я понял, что есть в жизни какие-то важные приоритеты, и я не могу иметь дел с Галей больше никаких. С Ваней мои отношения сохранялись, пока я не получил от него письмо с проклятиями.

Правильно ди было уйти? Я считаю, да. Повредило ли это Медузе? Конечно. Привел ли мой уход к исходу других сотрудников? Наверное, он развязал им руки, потому что когда вы вместе строите такую халабуду 4 года в другом городе, уйти очень сложно, у тебя ощущение, что ты подводишь других. Когда ушел я, наверное, другим стало проще это делать. Никто не уходил за мной — я не работаю в медиа, не управлял редакцией, а все сотрудники, которые работали в моих отделах (разработка, дизайн, коммерция, натив), остались работать еще очень долго и большинство до сих пор работает. Впрочем, я понимаю каждого, кто ушел, — когда всех разделили на своих и чужих, а чужих автоматически зачислили в предателей (а многим сказали это в лицо), работать действительно не очень хочется. Повторюсь, важно, что деление на своих и чужих существовало только в голове основателей, потому что, практически все нынешние и бывшие сотрудники между собой прекрасно общались, общаются и я никогда не замечал между ними какого-либо серьезного конфликта. Но к сожалению, вот эта идея, что есть свои надежные солдаты из Ленты.ру и вот эти ненадежные интеллигенты из Афиши (неважно, что в Медузе из Афише было 2,5 человека) — вот эта идея была очень мощной и страшно разрушительной. И до степени смешения напоминало то, как думает наше государство о несогласных.

Развал той Медузы я считаю полностью виной менеджмента, этой системы трех основателей, которая не справилась в прямом эфире, этих невыстроенных процессов (чего стоит только добавление на единственный важный совет директоров за полгода нескольких новых участников накануне СД), этой семейственности отношений, этой куче ненужных эмоций. Впрочем, без этого Медуза бы и не возникла. Как сказал один очень умный и много повидавший мой знакомый — Медуза была коммуной. Коммуны недолговечны. Все так. Я переживаю по этому поводу до сих пор.

Тут очень много слов, я на самом деле сказал все своим коллегам 7 декабря 2018 года, и поскольку это была моя единственная речь в жизни, она у меня сохранилась. Вот:

Привет, я ухожу. Я не остаюсь ни в какой роли — ни основателем, ни членом совета директоров. Я буду работать в каком-то другом месте. В каком, не знаю — я никаких деловых переговоров еще ни с кем не вел.

Я вас всех очень люблю, я понимаю, что это удар для компании и я должен объясниться. Я объяснюсь очень осторожно, не хочу делать никаких ярких заявлений, я назову это „неразрешимым конфликтом с другими основателями издания“, хотя конечно это не единственная причина, много чего накопилось, неважно.

Я думал о том, мог бы я сделать по-другому. Что бы я мог сделать? Я мог бы начать воевать, это бы уничтожило компанию и перессорило всех со всеми. Здесь сидят лучше люди, которые делают лучшее издание в стране и одно из лучших на планете. И здесь не должно быть войны. Я месяц назад при других обстоятельствах в той же комнате говорил про прощение, единение и общее дело. И вместе мы сделали великое дело, нужно продолжать его делать и никакой войны здесь быть не может. Я мог бы отойти в сторонку и превратиться в Дмитрия Анатольевича Медведева. Ну я так не могу, извините. Я мог бы уйти медленнее и осторожнее и плавно передать дела. Я так и хотел — к сожалению, так не вышло.

Я скажу последнюю вещь: я считаю, что мы как основатели этого издания не справились. И я прошу у вас прощения».

Фарид Бектемиров. Фото с его страницы в Facebook.

Оба поста, как Ивана Колпакова, так и Ильи Красильщика собрали значительное количество комментариев, пользователи активно выссказывались как в поддержку главного редактора «Медузы», так и выступали со словами уважения в адрес решения Ильи Красильщика покинуть издание. Среди множества комментариев нам показался наиболее интересным пост корреспондента «Газеты. Ру» Фарида Бектемирова, который напсали, каким, по его мнению, должно было бы быть обращение Колпакова (стиль и орфография автора сохранены).

Фарид Бектемиров:

«Как МОГ БЫ выглядеть текст Колпакова в идеальном мире.

„Напишу об этом в первый и, надеюсь, последний раз. Всё, что я здесь сообщу, это правда — и ничего, кроме правды. Я пишу этот текст не для того, чтобы переубедить людей, которые считают меня скотиной и мудаком. Это невозможно, потому что… они как минимум отчасти правы. Да, конечно, слова ‚скотина и мудак‘ не характеризуют меня как личность в целом, но сейчас я осознаю, что я действительно поступал как скотина и мудак, не только в той самой ситуации на корпоративе, но и впоследствии, когда на протяжении двух лет пытался преуменьшать собственную вину и перекладывать её на критиков (‚вы уничтожаете то, что я строил‘) и начисто отказывался признавать своё поведение харассментом.

‚Не создавать сложностей‘. Студенты МГУ потребовали защитить их от харассмента со стороны преподавателей, один из профессоров уже уволился

С тех пор я сильно изменился, прочитал много книг и исследований на тему сексуальных домогательств, узнал о правоприменительной практике в разных странах (кое-где в Европе на меня, например, вполне могли завести административное и даже уголовное дело) и осознал, что сделанное мной было не только ‚отвратительной шуткой‘, но и по определению сексуальным харассментом.

Выяснилось, что я совершенно неправильно понимал это слово. Да, у меня не было намерений склонять эту конкретную женщину к сексу или в принципе этим действием удовлетворить свои сексуальные потребности. Однако даже без этого намерения моё действие было очевидно сексуально-кодированным (каким обычно и является прикосновение к интимным частям тела другого человека), причём я прекрасно знал об этом, поскольку моя шутка (‚могу харассить только тебя‘) была буквально построена на этом факте.

В случае харассмента намерение, как я понял, это в общем-то опциональная вещь. Женщине (и даже мужчине), которую хватает за интимную часть тела другой человек, обычно не сильно важно, что именно у этого человека в голове, есть у него надежда на некое сексуальное продолжение или нет. Это в любом случае нарушение её личных границ с сексуальным подтекстом, то есть харассмент. И я, спустя два года, наконец нашёл в себе силы и смелость это признать.

Тот факт, что эта женщина ещё и косвенно от меня зависела, что на том злосчастном танцполе я всё-таки был главным редактором, стоящим в иерархической лестнице выше большинства остальных потных, весёлых, дружелюбных, пляшущих людей, дополнительно отягчает мой поступок. Сейчас я прихожу к выводу, что будь на месте той женщины, скажем, уважаемая мной Галина Тимченко, или чемпионка мира по боксу Наталья Рагозина, или, не дай бог, Алина Кабаева, за которую меня бы зарыли прямо на том же танцполе, я поступил бы иначе. Как бы сильно я ни напился и к каким бы циничным шуткам ни привык в своей журналисткой практике, я бы никогда не посмел прикоснуться к этим женщинам без их согласия или пошутить подобным образом. Я посмел это сделать только в отношении жены подчинённого, и теперь, узнав о существовании понятия ‚дисбаланс власти‘, я понял, насколько это было неправильно.

Ещё мне очень стыдно за своё последующее поведение. За то, что так сильно жалел себя, что в итоге обвинил своих критиков в том, что они уничтожили ‚Медузу‘ (хотя и с ‚Медузой‘, и со мной по большому счёту ничего не случилось, и уж точно не критики были виноваты в произошедшем). За то, что не пытался прервать потоки говна в адрес пострадавшей, её мужа и людей, которые их защищали, со стороны моих друзей и знакомых. За то, что лайкал и одобрял любые попытки обеления себя любимого, хотя нуждался не в них, а в переосмыслении своего поведения. За то, что позволил определять мою вину совету директоров, члены которого, как и я, совершенно не понимали серьёзность ситуации и в итоге своим решением нанесли ‚Медузе‘ огромный репутационный ущерб. За то, что вернулся на пост, когда всё улеглось, несмотря на свой пафосный уход, в очередной раз доказав, что ни моё раскаяние, ни позиция ‚Медузы‘ не были искренними.

Да, сравнивать меня как личность со Слуцким и уж тем более с Вайнштейном откровенно неправильно. Эти люди на протяжении многих лет неоднократно приставали к женщинам на рабочем месте и склоняли их к сексу. У меня такого паттерна поведения не было. Но в конкретной ситуации я не уверен, что жена моего подчинённого, которую я ‚ущипнул за попу‘ и над которой так отвратительно пошутил, чувствовала себя в этот момент лучше и защищённее, чем Фарида Рустамова, которую Слуцкий (по его словам, тоже в рамках ‚шутки‘, без намерения продолжить) схватил за лобок. И в этом смысле в этой конкретной истории я был похож на него, и мне от этого очень плохо. Подчеркну: мне плохо не от того, что я попал под лавину критики (это, разумеется, было неприятно, но во многом справедливо), а от того, что я оказался, пусть всего на десять секунд, похож на Слуцкого и прочих харассеров.

‚Как чувствуют себя женщины в присутствии Колпакова?‘ — частый вопрос в твиттере. Я два года думал, что стараюсь делать всё, чтобы они чувствовали себя в полной безопасности. Но теперь понимаю, что пока я нахожусь во главе целой редакции, вернувшись на эту позицию, несмотря на всё произошедшее, женщины в этой редакции просто по определению не смогут чувствовать себя в безопасности. Харассер, отвечающий за безопасность женщин, это такой же нонсенс, как браконьер, отвечающий за сохранение популяции зверей в лесу.

Поэтому я принял решение снова уйти из ‚Медузы‘ и как минимум несколько лет не занимать руководящих должностей ни в каких изданиях, пожертвовать один миллион рублей в разные благотворительные фонды, поддерживающие женщин, и продолжить своё образование в теме борьбы с домогательствами на рабочем месте (я уже записался на специальные курсы). После этого я, возможно, вернусь к своей любимой работе, будучи совсем другим человеком, но не стану загадывать.

Я всегда верил, что у каждого человека есть право на ошибку. Мне бы хотелось, чтобы мы позволяли друг другу исправлять ошибки и начинать всё заново.

Ещё раз простите все, кого я ранил, обидел, задел, проигнорировал. Бывшие сотрудники, бывшие друзья. Простите, дорогие журналисты ‚Медузы‘, что вам продолжают напоминать об этой истории, как бы хорошо вы ни работали. Это несправедливо, и я — причина этой несправедливости.

День за днём я переживаю события того времени. По-настоящему я хочу только одного: чтобы больше никто не повторял моих ошибок, чтобы больше никто не страдал от харассмента“.

***

Но Колпаков написал, как написал».