Выученная беспомощность. Почему россияне разуверились в своей способности изменить к лучшему ситуацию в стране
Молодой человек на фонаре во время протестов в сентябре 2018 года. Фото: Alexander Zemlianichenko / TASS / Scanpix / Leta
Минувшее лето и нынешняя осень принесли сильнейшую за последние годы волну протестов и массовых проявлений гражданской активности и солидарности общества. Это несанкционированные протестные акции в Москве из-за недопуска независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму, «мусорные» протесты в Шиесе и не только, борьба за сквер в Екатеринбурге, дело Голунова. Вызвали они и небывалую по жесткости, если не сказать жестокости, реакцию властей с разгонами протестующих, значительную часть которых составляли люди молодые; уголовным преследованием демонстрантов; уже становящимся легендарным «московским делом»; многомиллионными исками к организаторам протестов; разгромом Фонда борьбы с коррупцией.
При этом, как это было в случае с Павлом Устиновым, власти, казалось бы, проявляют гибкость и способность уступить, а в других случаях, как с Данилой Беглецом, — показательную непреклонность. Какова психологическая подоплека таких взаимоотношений власти и граждан? Как прочесть мотивы власти, принимающей, казалось бы, непоследовательные или противоречивые решения? Как воспринимаются эти решения участниками протестов, да и просто обычными гражданами, прежде всего молодыми людьми? Об этом мы поговорили c московским экзистенциальным психологом, блогером, автором книг «Быть жертвой больше не выгодно», «От невежества к многообразию» Вероникой Хлебовой.
Вероника Хлебова. Фото: личный архив
- Если рассматривать реакцию властей на акции протеста как систему сигналов, что за послание они передают обществу?
Я так расшифровываю это послание: «Вы здесь никто и ничего не решаете. Здесь решаем мы. Ваши интересы нам не интересны». Это созвучно позиции тираничных родителей по отношению к детям-жертвам. Народ считается недееспособным, как ребёнок. Власти, как взрослые, решают, как ему жить, что он будет есть и как одеваться. Как это стало возможным? Здесь мы подходим к характерному российскому феномену — высокая толерантность к насилию. Это психологическая подоплёка того, что происходит в России.
Представьте себе, что мы живём в обществе, в котором люди умеют нести ответственность. Например, ребёнок растёт в семье, где родители могут признавать свои ошибки, могут его замечать и принимать в расчёт. На практике это выражается в каждодневных бытовых ситуациях: например, ребёнок чего-то не хочет, и родители обращают на это внимание. Не слушаются, не подчиняются ему, а просто принимают в расчёт. Например, дают ему обратную связь: я вижу, что ты не хочешь надевать эту шапку, идти в этот кружок, встречаться с бабушкой. И в какие-то моменты родители всё-таки принимают решение в пользу ребёнка.
Как ни удивительно, именно такие маленькие вещи и формируют у ребёнка ощущение, что он значим, он имеет ценность для родителей, и они на него реагируют как на важного, значимого члена семьи. Теперь посмотрим, что происходит на самом деле. Идеи в голове родителей сформированы на основе их собственного опыта: к ним никто особо не прислушивался, в основном, их заставляли — и они заставляют, не обращают внимания на то, что ребёнку тяжело, не признают свои ошибки.
Происходит срыв личных границ, ребёнку внушают: твоё мнение неважно, не значимо, важно то, что думаем мы, и ты будешь нам подчиняться. Такая позиция имеет не только семейное значение, но и формирует мироощущение ребёнка. Он привыкает к тому, что он не значим, к нему никто прислушиваться не будет, сам к себе не прислушивается, ищет какие-то авторитеты, сильную руку. Вырастая, он переносит эту позицию в отношения и с начальством, и с властью.
- Как люди воспринимают эту позицию власти и почему?
Люди на это соглашаются, потому что, во-первых, это привычка с детства, которая потом переносится на начальство, которого все боятся, которому лучше знать. Дальше это соединяется с нашим внутренним тираном, который рад, что в стране есть сильная рука и все вокруг нас боятся. Есть люди, которые не могут выдерживать ежедневное столкновение с тем, что от них ничего не зависит — и они выключают себя из политических процессов. Есть те, кто всё видит и выходит на улицы, рискуя своей свободой.
Но до гражданских свобод нужно дорасти. Люди, которые пикетируют, которые донатят структуры, оппозиционные власти — это отчаянное меньшинство. Пока есть страх за себя и за близких, гражданские свободы не будут приоритетом. Вот когда важнее становится достоинство, тогда уже ничто не помешает выступить за свои права, несмотря на все риски.
- Традиционно принято считать, что бунт против родителей — удел подростков, к тому же часто делается акцент на том, что участники протестов — это школьники и студенты, не знающие реальной жизни и проблем.
Власти выгодно выставить протест как движение дураков, отщепенцев и детей. Если говорить объективно, в акциях действительно участвовали не только зрелые люди. Было немало школьников и студентов, которые просто «за справедливость». Но дураками их назвать нельзя. Они — тот андерсоновский мальчик, который крикнул: «А король-то голый!» в то время, как взрослые умные люди делали вид, что он великолепно одет. У них сохранился честный взгляд, они видят реальность.
Может быть, потому что это очередное непоротое поколение, может быть, потому что они ещё не обременены имуществом, которое могут отжать, и детьми, которых надо кормить. Возможно, их позиция не настолько вызревшая, как у взрослых участников протестов, но от этого она не становится менее значимой. И те, кто называет её несерьёзной, не ценной, делают это с позиции тираничного родителя, который не уважает ребёнка и не думает, что с ним нужно считаться.
- Как в обществе считывается это послание власти?
Конечно же, люди всегда надеются на перемены к лучшему. Многие приняли за положительный знак то, что Павлу Устинову дали условный срок, что выпустили на свободу ещё нескольких фигурантов московского дела. Но потом власть чётко дала понять, что в целом всё останется по-прежнему. И на одного Устинова появилось четверо новых, которых посадили в кутузку. Начались репрессии против Льва Пономарёва, исключили Шульман и Чикова из СПЧ. Нам снова показывают, что на нас плевать хотели.
Люди, которые ждали другой реакции, и видят, что репрессии ужесточаются, сейчас должны переварить это. Они могут столкнуться с разочарованием, и это надо пережить, с бессилием, отчаянием, апатией, депрессией — и это тоже надо пережить. Я думаю, что сейчас момент, когда закаляется сталь: кто-то выдержит и пойдёт вперёд с большей решимостью, а кто-то сломается и отойдёт в сторону.
- Как наше внутреннее состояние влияет на положение дел в стране?
Как сказал политолог Григорий Юдин, нас заставили поверить, что от нас ничего не зависит, и мы поверили. Наша апатия и ощущение бессмысленности, например, выборов, которые фальсифицируют, связана с тем, что мы туда не ходим. Но масштаб подтасовок не настолько велик, как нам кажется, и даже эта махина не сможет ничего сделать, если мы все придём на выборы. Если люди, способные чувствовать, чтó происходит на самом деле, но которые сейчас условно вне политики, придут на выборы и проголосуют, расклад сил может измениться.
Парадокс заключается в том, что у нас есть ресурсы для изменения ситуации, но именно из-за того, что мы не верим в это, всё остаётся по-прежнему. Протест против сложившегося порядка — удел единиц. Отсутствие веры в возможность перемен — позиция жертвы, и это напоминает мне состояние маленького беспомощного ребёнка, который сталкивался с равнодушием и всемогуществом взрослых, и они всегда были сильнее. Хорхе Букай описывает, как однажды слонёнка привязали к колышку; он дёргал верёвку, чтобы освободиться, но сил не хватало. И потом, когда он стал большим взрослым слоном и уже легко мог выдернуть этот колышек, он уже не предпринимал усилий, потому что помнил, что это бесполезно.
Выученная беспомощность — вот что иллюстрирует состояние, в котором общество находится сейчас. У нас на самом деле есть ресурсы, но мы не верим, что они сработают. Возможность-невозможность перемен — не объективная данность, это вопрос веры в то, что у нас есть силы, опоры на себя.
- Люди, которые позиционируют себя вне политики, действительно равнодушны к происходящему, или их всё устраивает?
Есть большая группа людей, я думаю, их процентов 30−40, которые видят, что происходит в стране, но молчат. Нужно понимать, почему они делают вид, будто им не нужны гражданские права. Представьте, что вы постоянно, каждый день на протяжении 20 лет сталкиваетесь с тем, что вы никто и звать вас никак, что ваше мнение ничего не значит. Это огромная нагрузка для психики.
Замечать это — значит постоянно жить в состоянии гнева, бессилия, ощущения, что с тобой не считаются. Нужно иметь очень сильную психику, чтобы такое выдерживать. Потому что иначе придётся сталкиваться с собственным гневом, отчаянием, придётся искать выход. А выход тут очевиден: бороться за собственные права, отстаивать их. Это взрослая позиция, но ведь нам ужасно страшно: есть риск оказаться в тюрьме, страх, что будут пытать, разорят. Чтобы прийти к этому, нужно иметь очень сильные внутренние опоры, настоящее собственное достоинство.
Девушка на акции за свободный интернет, апрель 2018 г. Фото: Mikhail Tereshchenko / TASS / Scanpix / Leta
- Какие психологические процессы при этом происходят?
Происходит вытеснение, замораживание. И хотя мой внутренний гражданский активист бунтует против этого, я должна сказать, что это более-менее здоровый процесс, насколько здоровой может быть защита. Это попытка защитить себя, и мы не можем людей за это обвинять. Но плата за это — нецелостность, отказ от части себя, отказ замечать свои значимые потребности. Можно это сравнить с раной: поначалу она ужасно выглядит, нарывает и болит, а потом на её месте образуется шрам. Это способ тела выжить, потому что иначе мы бы умирали. Очень грубая аналогия с тем, что происходит с нами в обществе: нам наносится ущерб, и мы должны каким-то образом с этим обойтись.
Мы видим, что происходит с людьми, которые вышли на защиту гражданских прав, видим, что происходит сейчас в судах, и это, конечно, пугает. Психике нужно как-то справиться с этим страхом, пережить этот ущерб. И происходит вытеснение.
- И тогда уже остаётся выбор — реальная эмиграция или внутренняя?
Да, вы очень здорово это сформулировали. Часть людей уезжает, часть остаётся и делает вид, что они вне политики, что их это не касается, лишь бы не сталкиваться с этими тяжелейшими переживаниями.
- Этих людей легко понять: им есть за что бороться, но есть и что терять. Что вы как психолог могли бы им сказать?
Сказала бы им правду: я понимаю, чего вы боитесь, понимаю, от чего вы защищаетесь. Понимаю, что ситуация для вас могла бы сложиться иначе, если бы вы видели поддержку большего количества людей. Важно, чтобы вы честно себе сказали, что за выбор делаете и почему. Чтобы не искали оправданий, а просто были честны с самими собой: почему вы делаете тот или иной выбор. Это глубоко гражданская позиция: взять на себя ответственность за свой выбор.
Хочется призвать этих людей искать опоры не в защитах, а в том, что ведёт к жизни, не к смерти. Думать о том, что я могу сделать — не в направлении ухода от реальности, а в направлении к себе, к своим ценностям. Искать людей, называющих вещи своими именами. Поддерживать их. Искать возможности для посильного вклада, чтобы уважать самого себя. Пускай это будут совсем небольшие шаги: для кого-то поставить лайк — это уже выразить гражданскую позицию. У кого мужества прибыло — сделать репост, сделать донат. Есть очень много форм, которые не требуют выхода на улицы, причём они довольно эффективны. Когда мы что-то делаем, мы перестаём трусить. Сделайте что-нибудь для собственного достоинства.
