Добро там принимают за слабость. Бьют своих, чтоб чужие боялись. Обманывают других, чтобы другие не обманули их. Такие установки на жизнь получают русские и латыши, оказавшиеся в тюрьме. А потом они выходят и… Художник и добровольный тюремный капеллан Мартиньш и его единомышленник Эдуард, прошедший сквозь тюремные жернова, взялись за создание новых возможностей для тех, кто оступился — Центра ресоциализации «Открытый дом святого Луки», в котором все свои. 

Во тьме за окнами переливается всеми огнями благополучной жизни салон «Мерседес» под Островным мостом в Риге. Зал бывшей женской ночлежки на улице Барддзиню окутывает теплом и источает дух свежепомытых полов. Зрительные ряды, явно заимствованные из некоего упраздненного ДК, скрипят в такт нервных поерзываний заждавшейся публики. Такого внимания к своим персонам эти люди, еще вчера никому не нужные и вычеркнутые из общества, похоже, не ощущали давно.

В гостях у Центра ресоциализации — плейбэк-театр «Дилижанс» с интерактивным действом под названием «Свои — Чужие». Собравшихся просят делиться чувствами, каково это — быть чужими? Публика уже разогрета личными историями самих актеров. Анна записалась в группу йоги, а там — все по-латышски и все на головах стоять умеют: «Сложно». Наталья только в этом году узнала от подруги-латышки, что в Латвии есть общий праздник Звездная ночь: «А сколько я еще не знаю в Латвии?» Вероника вышла замуж в латышскую семью и ничего не понимала: «Выучила язык и стала своей». Лена устроилась на работу в латышский коллектив и все время молчала, чтобы не спалиться. Дайнис вообще всюду чувствовал себя чужим — в хоре, в танцевальном коллективе, а в театре с русскими актрисами он расслабился…

После такого доверительного вступления зал стал своим. А что такое свои? Зрители наперебой делятся ощущениями: свои — это когда уважение, принятие, доверие, когда семья, друзья, родные, когда из одной деревни или района… Это комфортно и надежно. Со своими можно в разведку. Правда, их и ранить легче. А иногда с ними даже труднее, чем с чужими.

В следующем акте актеры попросят публику делиться историями «чужие — свои».  Что могут рассказать люди, которые не понаслышке знают формулу «не верь, не бойся, не проси»? 

Самый смелый — Серега. Он вспомнил себя в школе. После началки учеников разделили на два потока — «приличных» и неблагополучных. Одни, мягко говоря, недолюбливали других. Бывали драки. Мама Сереги решила перевести сына к «нормальным» детям.

«Зря она это придумала — для них я был „бомжом“, они пинали мой портфель под одобряющее молчание учительницы, а на физкультуре никто не хотел брать меня в свою команду. Я их ненавидел. А потом собрал вокруг себя группу таких же изгоев, и мы поменяли правила игры… Теперь уже они тупо боялись меня и ненавидели молча». 

Актриса «Дилижанса» Евгения взялась изобразить гамму чувств Сереги: сперва — больно ему, потом — больно другим. Серега, очевидно, удовлетворен сотрудничеством. 

Следующая история — на латышском языке. Молодой парень рассказывает, как работал в Англии, а потом его кинули свои. Он оказался на окраине Лондона с тяжелой сумкой, без пенса в кармане и без возможности позвонить единственному в Лондоне другу. Осталось одно — идти пешком к посольству Латвии, к своим. Шел он целый день — сквозь гетто, чайна-таун, литовские кварталы… А когда дошел, обнаружил, что посольство не работает — свои празднуют День провозглашения декларации о независимости. А вокруг — чужие. В отчаянии отбежав от посольства несколько шагов, парень неожиданно столкнулся с тем самым единственным лондонским другом: свой! 

Зрители все активнее делятся переживаниями. Гиртс рассказывает, как сделал предложение любимой, а ее семья вдруг отвергла его, теперь они чужие, а жена — скорее с ними, чем с мужем… Еще один Сергей откровенничает о своей патологической тяге к вранью, как в каждой новой компании он рассказывал про свою жизнь новые небылицы, а когда ложь вскрывалась — свои превращались в чужих…  

Актеры собирают и изображают чувства: свой — чужой — свой — чужой… В зрительных рядах — ни одного горящего экрана телефона. Жизнь в игре оказывается куда более увлекательной, чем игра в жизни. «Приезжайте еще!» — зовут артистов зрители. 

После мероприятия руководитель центра «Открытый дом святого Луки» Мартиньш Круклис приглашает всех на чай-кофе: «Чувствуйте себя как дома!»  Тот самый Гиртс оказывается искусным поваром — его кулинарным изыскам из простейших продуктов место на банкете представительского уровня. Гиртс довольно потирает руки: «Я как-то и президента Латвии кормил… А если у меня будет все оборудование и штат — я такого наколдую!»

Предприятие SvLAB Bistro, которым руководит Гиртс, — это лишь одно из малых предприятий, которые на базе Центра ресоциализации планируют развернуть Мартиньш Круклис, его соратник Эдуард Сосков и их единомышленники.  

Мартиньш.  «Я неправильный христианин. Не проблема сцепиться с кем-то в тюрьме…»

Жил был художник один — Мартиньш. Закончил Академию художеств, жил, завел семью, творил под псевдонимом Тиф Битмап, имел успех… А потом задумался о смысле жизни. Зачем ему бесконечные стеллажи с картинами? С какой целью он их создает? Что будет потом, когда место на стеллажах закончится? Купит мастерскую побольше? Экзистенциальные размышления привели Мартиньша к вере. Отучившись на пасторального консультанта, стал искать место, где может принести больше пользы. Так и попал в тюрьму.

Мартиньш считает, что современное общество в Латвии очень жестоко. Кадр из видео «Спектр. Пресс»

«Связавшись с Управлением местами заключения, я сообщил, что я тот редкий человек, который хочет добровольно попасть в тюрьму, — вспоминает с улыбкой Мартиньш. — Мне разрешили. А через какое-то время я почувствовал там себя как дома. Не то что бы сильно нравилось, но ощутил себя нужным… Конечно, поначалу я совершил распространенную ошибку: решил нести людям свет, спасать, показывать, как надо жить. Это не работало, пока я не понял, что иду туда не нести, а получать. Это они мне нужны! А взамен я даю им то, что надо им — человека, который просто будет рядом, выслушает, поделится мыслями, поговорит о простейших вещах, поддержит в трудную минуту. Им важно, что я прихожу добровольно и общаюсь без морализаторства и тыкания в то, что они совершили в прошлом. Ведь за тем очевидно плохим, что они сделали, может быть хороший человек, который имеет право на выход. Зачастую они сами не верят, что могут быть хорошими». 

Мартиньш считает, что для христианской среды он не совсем правильный. «Я неправильный христианин. Для меня не проблема сцепиться с кем-то в тюрьме, схватить за шкирку. Я не боюсь кому-то не понравиться. Я живой человек. И мне не интересно изображать кого-то лучше, чем я есть. Делюсь с ними своими заботами и проблемами. Они видят, что не только у них что-то не получается — так шаг за шагом появляется доверие».

Мартиньш препарирует современную систему преступления и наказания Латвии: «Наше общество безжалостно. По сути, оно на подростковой стадии развития: люди думают о себе, а интересы общества в целом их мало волнуют… Большинство заключенных на вопрос, за что сидишь, ответят: ни за что! Они и вправду толком не понимают, что такого сделали. Многие думают, что надо впредь делать то же, но осторожнее. Признать ошибку — это для них проявить слабость, что в тюрьме недопустимо. Надеюсь, что и в Латвии постепенно возобладает система restorative justice, которая в 1970-х годах началась в Америке — там больше внимания уделяется возмещению причиненного ущерба, а не наказанию».

По наблюдениям Мартиньша, средний «сиделец» Латвии — мужчина 25–45 лет, подорвавший  здоровье на какой-нибудь зависимости. Зачастую с низким уровнем образования. Впрочем, есть и уникальные личности. Например, Мартиньш познакомился с архитектором, который сидел четыре года в ожидании приговора, а потом получил ровно тот срок, который уже провел в тюрьме.

По мнению Мартиньша, сегодня эти люди становятся балластом для общества, которое, следуя своим предубеждениям и стереотипам, и после наказания продолжает держать людей в моральной изоляции. А если тебя не принимают, постепенно перестаешь принимать и ты — так начинает расти пропасть. Общество зачастую не утруждает себя погружением в проблемы бывших заключенных — предпочитает просто держаться подальше. В итоге человек не может устроиться на работу, от него отворачиваются близкие и друзья. И что ему остается? Мартиньш уверен, что таким образом цель наказания — уменьшить вред от содеянного — не только не достигается, а наоборот, вред нарастает. 

Вот с такими мыслями Мартиньш и принялся за самый важный креативный проект и хэппенинг своей жизни — создание места, которое дает людям второй (третий, четвертый) шанс. Он убежден, что такой шанс заслуживает каждый, кто отбыл положенное заключение: если человек отсидел, то он такой, как все, его прошлое нельзя вспоминать.

Оступившиеся люди здесь находят место, где могут проявить все хорошее, на что они способны. Для общества это возможность убедиться, что стереотипы далеко не всегда истина. Для государства — тратить меньше денег, ведь лучше потратить небольшие деньги на профилактику рецидива преступлений, чем огромные — на устранения последствий.

Центр «Открытый дом святого Луки». Под небом голубым есть город золотой…

Стеклянные окна в пол, расписные стены, живописные кирпичи, уютная терраса, ухоженный дворик, где летом показывают кино — красивый культурный центр, куда любой может зайти, выпить чай, кофе, съесть простое блюдо, поработать за своим компьютером, встретиться с кем-то,  принять участие в мероприятии. Параллельно — несколько социальных предприятий, в которых оступившиеся люди могут начать свой путь в нормальную жизнь — столярная мастерская, кулинарный цех, студия дизайна… Таким Мартиньш видит ближайшее будущее центра.   

«Наш центр задуман не как благотворительность или богадельня, а как социально-культурное предприятие, — поясняет Мартиньш. — Самоокупаемое и даже прибыльное. При центре есть психолог, юрист, соцработник. Здесь каждый может почувствовать себя своим, быть понятым и принятым несмотря на то, что он сделал. Удачные примеры таких я видел в Англии, Германии и Нидерландах. Моя мечта — объединить в этой работе все, чему я учился и что делал в своей жизни: искусство, пасторальную и организационную работу».

Началось все, как положено, с хаоса. Понемногу мечта обрастает реальностью. Рижская дума дала помещения — без арендной платы, но коммуналку платить надо, а это за 800 кв. м. Рижское ремесленное училище закупило новое оборудование, а старые станки достались центру.  Мартиньш договорился через капеллана латвийской армии и посольства США, чтобы солдаты латвийской армии вместе с американскими военнослужащими помогли перевезти оборудование — для транспортировки требовалась особая техника. Вышли на мебельную компанию, которая готова давать заказы для столярной мастерской. Центр существует за счет добровольных пожертвований. Кроме того, услуги по ресоциализации закупает у него государство. 

«Как только мы видим, что человек готов работать, сразу сообщаем тем, кому нужны рабочие руки, — рассказывает Мартиньш. — Важно, чтобы они научились делать что-то для других и себя, а мы выступим неким гарантом доверия. Так постепенно и выстроится новая жизнь — работа, семья, дом…» 

Символ «Открытого дома святого Луки» — крылатый телец, олицетворяющий в христианстве настойчивость, силу и жертвенность, окрыленную надеждой и творчеством. Он закреплен за святым Лукой — апостолом, евангелистом, художником и врачом. По преданию, Лука написал первую икону Пресвятой Богородицы. Неудивительно, что художник и врачеватель душ Мартиньш выбрал именно Луку. В своем предприятии он тоже видит большой фактор жертвенности: «А на чем еще строится хорошее и крепкое дело? В рекламном бизнесе, которым я сейчас зарабатываю на жизнь, это называется историей, сюжетом. Чем больше трудностей, тем интереснее твой рассказ. Никого не взволнует, если ты пришел, увидел, победил, а вот если ночей не спал, не ел, пострадал — это интригует. Тут сходятся христианская и секулярная стороны». 

Эдуард.  «Несколько поколений должно смениться, чтобы и тюрьма заговорила по-латышски»

Телефон Эдуарда взрывается гимном Латвии… Он деловито объясняет кому-то, куда идти и что делать. О том, с какими проблемами сталкивается человек, вышедший из тюрьмы, Эдуард хорошо знает — у самого были проблемы с законом, отсидел свое сполна. Но вспоминать прошлое в подробностях не хочет — смотрит в будущее. Женился недавно, пошел учиться на соцработника в Латвийской христианской академии.

«В тюрьме среда обострена настолько, что на первое место выходит инстинкт выживания, — рассказывает Эдуард. — Доброту там принимают за слабость. Бей своих, чтоб чужие боялись. Обмани другого, а то придет другой — обманет тебя. Сытый голодному не товарищ. Не верь, не бойся не проси — там это до сих пор актуально».

Эдуард сам отбыл наказание и знает, насколько обострена среда в тюрьме. Кадр из видео «Спектр. Пресс»

По его наблюдениям, отсидевшие зачастую лелеют неоправданно радужные ожидания насчет жизни на свободе: мол, выйду, буду зарабатывать тысячу и заживу по-новому. На деле выясняется, что никому этот человек не нужен, никто его особо не ждет, да и сам он толком ничего не умеет. Нередко бывшие заключенные лишены элементарных социальных навыков: «Допустим, к 40 годам у него 20–25 лет отсижено, — поясняет Эдуард. — В тюрьме как? Разбудили, завтрак, прогулка, обед, душ, ужин… Даже свет за них выключают. К тому же процентов 80 — зависимые от алкоголя или наркотиков. Такой человек выходит на волю и думает: дай оттянусь — расслабляется, теряет над собой контроль, и понеслась…» 

Эдуард стал помогать — за ручку водил по всем инстанциям, договаривался о работе, записывал на учет к семейному врачу,  пристраивал на ночлег.

«Тюрьма прививает такое отношение к жизни: мне все должны, я жертва, у меня обиды и претензии, или я буду использовать людей и радоваться, если удастся развести, — вспоминает он о начале своей деятельности. — Просить такой человек не умеет — не верит, что кто-то что-то будет для него делать бескорыстно, он ведь и сам так относился к людям… Мне без разницы, что у них в прошлом — детей нам не крестить! Стараюсь всех оценивать по делам».  

Лет семь назад, во время общих походов по тюрьмам он познакомился с Мартиньшем. Решили делать общее дело. «Мартиньш — латыш, я русский, но мы с ним на одном языке говорим! — уверен Эдуард. — Бывает, наши взгляды не сходятся, но мы всегда найдем общее решение».  Он рассказывает, что тюрьма — точно не то место, где людей делят на русских и латышей, но пока, по советской традиции, язык внутритюремного общения — русский. «Несколько поколений должно смениться, чтобы и тюрьма заговорила по-латышски», — считает Эдуард.

«Эдуард очень душевный, он профи в социальных делах, помогает решать огромное количество вопросов, остроумный, дружелюбный. Он один из тех, кто стабильно встал на ноги, — говорит о своем соратнике Мартиньш. — У него еще есть признаки из прошлого — он видит вокруг врагов, видит больше вину общества, чем свою, но он стабильно движется в позитивном направлении и видит, что так жить интереснее».