«Лондон абсолютно подходил бы мне, если бы от него можно было пешком дойти до моего родного города и Театральной улицы».
Тамара Карсавина
Сложно представить, что Лондон, который уже не первое десятилетие остается таким желанным и престижным городом для российской эмиграции (а до недавних пор – еще и удобной «прачечной» для их денег), в первую волну был далеко не самым популярным направлением. Это сейчас нас привлекает в британской столице ее мультикультурность и универсальный язык, но в начале ХХ века русское дворянство и интеллигенция были скорее франкофонами, а британское общество казалось слишком закрытым, чтобы туда стремилась толпа растерянных белых эмигрантов.
Нет даже точных данных о количестве людей, приехавших в страну в 1920-х. «Рекорд малочисленности русской эмиграции побит самой богатой и могущественной страной Европы - Англией (…) Общее количество русских в Англии – 15 000», – так в 1922 году писали в пражском журнале «Воля России». А исследователь Чапин-Хантингдон считал, что в Англии после Октябрьской революции находилось около 10 000 русских беженцев разного социального происхождения. Много это или мало? Сравните с Берлином, куда приехало более 300 000 человек (что уж говорить про Париж).
Самая активная миграция в Британию случилась уже в начале Второй мировой войны – для многих эмигрантов, особенно евреев, это было самой безопасной точкой рядом с Европой. В начале 1940-х туда уехали, например, Ида Рубинштейн, которая работала в Британии в открытом на ее же деньги госпитале для раненных, или Мура Закревская, переехавшая к своему партнеру Герберту Уэллсу и поэтому успешно вошедшая даже в самые закрытые английские круги интеллектуалов. Мимоходом в Лондон заезжали и Тэффи, и Марина Цветаева, и Ирина Одоевцева, но никто из них не задерживался на острове.
О том, сколько человек действительно осели в Британии, нам говорят данные английской контрразведки от 1942 года, которые были рассекречены намного позже. Там говорилось, что «в Англии имеется около 3000 белоэмигрантов, из которых большинство вполне приспособились к английским условиям и около 50% приняли английское подданство». Это подтверждает и исследовательница, профессор Ольга Казнина, которая пишет, что в Великобритании «эмиграция недолго вела обособленное существование, она быстрее слилась с английской средой».
Возможно, причина как раз в том, что община была не такой большой, как в Париже или Берлине, так что единственным способом выживания была ассимиляция. Хотя лично я ставлю на удивительную магию Лондона: оказавшись там, тебе действительно хочется поскорее стать частью его жизни, даже если каждую неделю ты наведываешься в русский магазин Kalinka за творогом и гречкой.
Когда меня спрашивают, почему же я не переезжаю в Лондон, если так его люблю, я всегда шутливо отвечаю, что непременно бы это сделала, если бы имела не две, а 365 почек: я бы продавала по одной каждый день, чтобы позволить себе жизнь в Британии. Стереотип (отчасти справедливый), что Лондон такой дорогой, что переезд туда может позволить себе только элита, был распространен и 100 лет назад. До сих пор считается, что основное ядро русской эмиграции в Англию в те годы составляла аристократия (в частности, потомки Пушкина, княжеские семьи и даже члены царской семьи). Но правда заключается в том, что, как и сейчас, там оказывают самые разные люди.
«Здесь были генералы и офицеры, обладавшие если не средствами к существованию, то, по крайней мере, образованием, знанием языков; но были и простые солдаты, из крестьян, никогда до этого не выезжавшие в Европу, не говорившие ни на одном европейском языке», - пишет Ольга Казнина. Для их поддержки в 1919 году был создан «Комитет помощи русским беженцам», помогавший эмигрантам устроиться в Англии, найти работу и жилье. Но выживать даже аристократии было тяжело: княжна Екатерина Голицына рассказывает, что первые годы ее тетя «жила на деньги, которые получала от продажи жемчуга в Cartier. На одной из фотографий ее можно увидеть в длинных жемчужных серьгах, которые со временем становились все короче и короче».
Все эти проблемы, впрочем, почти не коснулись главной героини нашей новой истории, которая переехала в Лондон хоть и из-за революции, но уже в статусе абсолютной мировой звезды – и продолжала ею быть до конца своих дней. Речь идет, конечно, об одной из главных балерин начала ХХ века Тамаре Карсавиной.
Хотя с жизнью на вырученные в ломбардах деньги она была знакома не понаслышке. Так Тамара провела все детство и юность: ее отец Платон Карсавин был солистом Мариинского театра, который в 36 лет вышел на пенсию и работал учителем танцев – слишком консервативным, а потому не слишком удачливым. В моду входили новые танцы, а он оставался приверженцем классической школы, поэтому зарабатывал совсем мало. Кстати, конфликт между модой и классикой будет преследовать его дочь долгие годы, и в итоге она придет к компромиссу с собой, сохраняя в танце базовые балетные принципы, но ломая многие шаблоны.
Не удивительно, что Карсавин не хотел, чтобы дети шли по его стопам. На карьере балерины, как ни странно, настояла мать Тамары, дворянка и интеллектуалка Анна Хомякова, сыгравшая ключевую роль в формировании не только профессионального будущего, но и характера Карсавиной. В мемуарах «Театральная улица» (которые я горячо рекомендую) Карсавина описывает мать женщиной деловой и строгой, холодной и даже пугающей. Именно она занималась их нехитрым хозяйством и бесконечно носила в ломбарды украшения и даже танцевальные награды мужа.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
К решению о балетной карьере дочери она подошла с тем же спокойным расчетом: «Прекрасная карьера для женщины (…) Даже если она и не станет великой танцовщицей, все же жалованье, которое получают артистки кордебалета, намного больше, чем любая образованная девушка может заработать где-либо в другом месте. Это поможет ей обрести независимость». Именно мать воспитала в будущей балерине удивительную трудоспособность, выдержку и поразительную для такого таланта скромность. И умение филигранно контролировать свои эмоции – в доме Анны Хомяковой плакать и тем более ныть было нельзя.
(Возможно, именно благодаря этому качеству Карсавина спустя много лет так легко вольется в британский свет, – умение вести себя англичане ценят не меньше, чем врожденные таланты).
Отец был гораздо нежнее – ровно до той минуты, пока не стал преподавателем танцев для Тамары, превратившись в жесткого и требовательного педагога. До такой степени, что ей нельзя было сесть или попить воды. Как бы мы сегодня к этому ни относились, именно так в те времена растили великих балерин. Карсавина поступила в Императорское балетное училище и затем попала в Мариинский театр, где прошла путь от кордебалета до первых ролей.
Звучит так просто, но в реальности за этим коротким предложением – долгие годы изнурительной ломки своего тела, боли, репетиций, театральных интриг, конкуренции и провалов. В ее книге есть показательный момент: Тамара говорит, что забыла о боли, когда дантист сказал ей иметь терпение, потому что «у будущей примы-балерины должны быть хорошие зубы».
Первые годы ее карьеры складывались не слишком успешно: несколько неудачных премьер и негативные отзывы критиков. Главной звездой в те годы считалась не она, а Анна Павлова. Хотя Тамара быстро обрела своих поклонников: в балете они делились на элитные первые ряды, где сидели богатые зрители и театралы, и на «детей райка», то есть галерку с «простым народом», – так вот Карсавину поначалу обожали именно вторые. А в 1904 году она стала совсем сдавать, потому что заболела малярией. Им с матерью пришлось поехать на лечение в Италию, и эта первая заграничная поездка стала поворотным моментом в ее карьере. Оправившись от болезни, Карсавина стала ученицей итальянской балетной примы Катарины Беретты. Она падала в обмороки прямо на занятиях, но все равно продолжала работать – и вернулась в Петербург профессионалкой нового уровня.
Читая о невероятном упорстве Тамары, невозможно не вспомнить другую танцовщицу той эпохи – Иду Рубинштейн, которая с таким же упрямством падала и поднималась ради театра.
Вернувшись в Россию, Карсавина впервые сталкивается с политикой: в 1905 году, поддавшись революционным настроениям, она вместе с хореографом Михаилом Фокиным и балериной Анной Павловой входит в комитет из двенадцати артистов балета, который требовал самоуправления в театре. Политический активизм вообще не понравился Тамаре – в мемуарах она признавалась, что смутно понимала, что делает, просто следуя за своими товарищами по сцене. Но акционизм быстро закончился, и как будто все пошло своим чередом (очень скоро Тамара узнает, что это было обманчивое впечатление).
Тем более, что в ее жизни тогда появился главный партнер по сцене – Вацлав Нижинский, человек-бабочка, который мог буквально парить в воздухе во время выступления. С ним она в следующие годы станцует десятки главных дуэтов в своей карьере. В те же годы она впервые выезжала на гастроли – в Варшаву и Прагу, где впервые увидела, как бурно на нее реагировала иностранная публика.
Но по-настоящему все изменилось, когда в ее жизни появился Дягилев. Именно он сделал все, чтобы Карсавина стала мировой звездой (как, собственно, и Анна Павлова, Лидия Лопухова, Ида Рубинштейн, Михаил Фокин, Вацлав Нижинский и многие другие участники Русских сезонов). Балерина подробно вспоминала, как готовились их первые спектакли в Париже: они репетировали на каких-то досках вместо сцены, под крики хамоватых французских строителей и шум инструментов. Это сегодня вокруг дягилевского театра есть ореол элитарности, но на самом деле, начинала их труппа в 1909 году на одних лишь слабоумии и отваге, почти без денег, но зато с верой в талант друг друга и предприимчивость их лидера. И у них все получилось: «Русские сезоны» взорвали сначала Париж, потом Лондон, потом весь мир.
Вот как об этом пишет сама Тамара Карсавина: «Лето 1909 года стало свидетелем нашествия русского искусства на Европу, точнее говоря, на Западную Европу. Любой русский, когда говорит о странах, расположенных к западу от нашей границы, называет их «Европой», инстинктивно отделяя себя от них. Очень мало было известно о нас за пределами нашей страны (…) Россия, грубая и изысканная, примитивная и утонченная, страна великих познаний и ужасающего невежества; Россия огромных масштабов, неудивительно, что Европа даже не пытается понять тебя, если даже для своих собственных детей ты остаешься загадкой».
Удивительно, насколько ее слова звучат актуально и сегодня. Карсавина вообще точна в формулировках.
Как и в движениях. В начале ХХ века на Императорском фарфоровом заводе даже была сделана статуэтка балерины, где она изображена стоящей только на одном пальце. Во Франции ее назвали «La Karsavina», что можно как перевести как «Та самая Карсавина». Неудивительно, ведь в «Русских сезонах» у них сложилась команда мечты: Дягилев все гениально организовывал, Фокин придумывал новый балет, ломая шаблоны и модернизируя танец (вы же помните, что они творили с Идой Рубинштейн). Но именно Тамара воплощала на сцене его главные идеи - в «Клеопатре», «Шахерезаде», «Петрушке», «Сильфидах», «Видении Розы» и культовой «Жар-птице». Сама балерина ничего не говорила об этом в мемуарах, но есть слухи, что Фокин делал ей предложение трижды – и каждый раз получал отказ.
Иллюстрация Екатерина Балеевская/Spektr.Press
Зато Карсавина приняла предложение от Лондона («в школе я так любила Диккенса!»), где должна была танцевать целый сезон. «Я не знала ни единой души в Англии и не понимала ни слова по-английски (…) Кому не знакомо это странное чувство: ощущение пустоты в том месте, где должно находиться сердце, и постоянная внутренняя дрожь, точное место которой невозможно определить?». С городом балерина, несмотря на тяжелые условия работы (по два спектакля в день), быстро «примирилась» и нашла там друзей и поклонников. Вообще, вопреки стереотипам, именно Лондон был главной столицей Русских сезонов: на него пришлось 47% всех дягилевских постановок, а на Париж – только 41%.
Чем активнее развивалась международная карьера Карсавиной, тем больше упреков она слышала в родном Мариинском театре. Они с Дягилевым гастролировали по всему миру – и даже накануне Первой мировой войны доехали до Южной Америки. В какой-то момент балерина выяснила, что на одно и то же время стоят ее выступления в Лондон и Париже – и только представьте себе величину ее мирового авторитета и успеха, если в итоге лондонский театр подвинул все выступления на несколько месяцев ради нее.
Но затем пришла Первая мировая война – до 1918 года Карсавина была в России, потому что, как сама писала, не хотела покидать родину в тяжелые минуты. В мемуарах она рассказывала, что театр в эти дни оставался важным способом отвлекать испуганных людей: хлеба не было, но были зрелища. Одновременно с этим она не могла не видеть перемен в обществе и политике, которые стали непосредственно влиять на театр, как и на все аспекты ее жизни. Тогда, как и сейчас, рано или поздно все мы перестаем быть «вне политики».
За это время Тамара вышла замуж второй раз – за английского дипломата Генри Брюса и родила сына Никиту. С началом революции она окончательно поняла, что находиться в стране опасно, и как только британскому посольству можно было выехать – они с мужем бежали из страны: буквально на тайных лодках, по поддельным паспортам, прячась в деревнях от «красных», с настоящим риском для жизни.
Сначала они поселились в Париже, потому что в 20-е годы «Русские сезоны» продолжались (правда, уже без Фокина, который уехал работать в Америку). У Дягилева была антреприза и в Лондоне -- в одном из лучших театров города -- «Альгамбре», он сегодня называет «Одеон». В 1924 году к труппе присоединился в качестве хореографа тот самый Джордж Баланчин, которого мы хорошо знаем по истории Варвары Каринской, -- в его постановках танцевала Карсавина. Она окончательно переехала в Лондон только после смерти Дягилева в 1929 году.
И еще два года танцевала в местном «Балле Рамберт»: между прочим, ей было 44 года. Свой последний танец она исполнила в 1932 году – к этому моменту Анны Павловой уже не было в живых. Их троих (вместе с Лидией Лопуховой) называли «грациями Лондона». Но на «пенсии» Карсавиной не сиделось: еще в начале 1920-х она оказалась в числе основателей Королевской академии танца (RAD), там она активно преподавала, в 1931 году помогла создать The Royal Ballet, а в 1930—1955 годах занимала должность вице-президента RAD.
И, конечно, почти до конца своих дней она преподавала детям, передавала азы великого русского балета британским девочкам и мальчикам. В британских источниках про нее пишут, что она была одним из тех людей, которые создали современный британский балет. А сама скромно, как и всегда, жила в Хэмпстеде на зарплату педагога и небольшую пенсию, которую назначила ей после смерти Генри Брюса ее подруга/соперница (в балете никогда точно не знаешь) Лидия Лопухова.
С годами выучила английский до такого уровня, что смогла написать в Британии мемуары (которые, к сожалению, заканчиваются ее переездом в Европу после революции). В них Карсавина так писала про свой новый дом:
«Удочерившая меня страна, ты великодушна и бесконечно терпима к иностранцам, но в глубине души всегда немного удивляешься, когда видишь, что иноплеменник пользуется ножом и вилкой точно так же, как ты. Ты с готовность прощаешь необъяснимые странности чужеземцев, даже их опоздания к обеду, но ты никогда не примешь чужеземца всерьез до тех пор, пока какой-нибудь заслуживающий доверия поручитель не представит его тебе. Если же представление сделано должным образом, вы не найдете более верной в своих привязанностях страны, чем Англия».