Когда появились фотографии активиста Сани, облившего мочой работы Стерджеса, я не выдержал и написал уполномоченной по правам детей Анне Кузнецовой, которая накануне требовала закрыть выставку и грозила ее организаторам прокуратурой.

Я спросил Кузнецову, нравится ли ей происходящее. Она ответила, что не нравится, и что любые споры нужно решать спокойно и по закону.

На мою реплику, что и этот Саня, и пришедшие на выставку «Офицеры России» на фоне ее высказываний воспринимаются как ее единомышленники и союзники, Кузнецова отшутилась — мол, это что же, если у матушки много детей, она теперь и мнения высказать не может?

Спрашивать дальше было бесполезно: очевидно, человек все понимает и человеку неловко. Ресурс «чего вы на нее набросились, давайте дождемся первых шагов на должности» уже не работает — как сказал бы Виктор Шендерович, некролог уже безнадежно испорчен.

Казалось бы, могла же промолчать. «Офицеры России» прекрасно справились бы без нее; никто бы и не заметил, что уполномоченная не высказалась про выставку — дети на фотографиях иностранные, московским детям вход на выставку воспрещен (на афишах стояло 18+), да и вообще, вся история ведь ровно потому резонансная, что о ней высказались Мизулина, Кузнецова и Общественная палата.

Галерея Люмьер (Центра фотографии имени братьев Люмьер, — прим. «Спектра») — совсем не Манеж, Стерджес — совсем не Серов как минимум в том смысле, что километровой очереди на него нет и быть не может. Никто бы и не заметил.

Дело, конечно, не в Стерджесе. Вообще можно представить, как лихорадочно та же Мизулина или кто-нибудь из околокремлевских пиарщиков или извечных сетевых активистов в эти дни изучал афишу московских развлечений — нужно было обязательно найти что-нибудь, что стало бы поводом для скандала. Москва большая, культурная жизнь в ней вполне богатая, и если результатом лихорадочных поисков стала рассчитанная на узкий круг фотоманов выставка в частной галерее, значит, с общественной нравственностью в Москве все на нормальном советском уровне — прицепиться не к чему. А им надо, обязательно надо было прицепиться.

Кому им? Им всем, и Мизулиной, и Кузнецовой, и Цветкову. Тем, кто получает зарплату именно за то, что, столкувшись с подлинным или мнимым нарушением нравственных устоев, начинает вращать глазами и голосить, что не допустит.

В России это индустрия: ловля школьниц, танцующих тверк, и бездомных, жарящих яичницу на вечном огне — это такая нелетальная бескровная охота, трофеем в которой выступают, конечно, никакие не тверкующие школьницы и даже не фотограф Стерджес, а деньги, должности и паблисити — сколько карьер за четыре года сделано на защите чувств верующих и памяти ветеранов (Анну Кузнецову, между прочим, оскорбили не только голые дети на фотографиях, но и льготы для ветеранов ВОВ в галерее Люмьер — как говорится, комбо), сколько бюджетов освоено. Естественно, что все выгодополучатели духовной кампанейщины готовы тратить свои силы на защиту, но на защиту не скреп, а самих себя — своего нынешнего положения и своих возможностей.

Послевыборные перестановки в Кремле помещают в группу риска прежде всего тех, кто был успешен во взаимодействии с прежним, уходящим начальством. Проснуться и узнать, что «Офицеры России» больше не нужны — да, очевидно, для Антона Цветкова это самый страшный ночной кошмар, превосходящий любую террористическую атаку. И мы прекрасно понимаем, что именно сейчас, в эти дни перестали отвечать те телефоны, по которым на протяжении многих предыдущих лет Цветков согласовывал всю свою активность и торговался о ее оплате. Конечно, именно сейчас ему обязательно нужно продемонстрировать, если говорить языком протокола, неопределенному кругу лиц свои возможности — организационные, силовые, политические, какие угодно.

Активисты общественной организации «Офицеры России» у здания Центра фотографии имени братьев Люмьер. Фото AFP/Scanpix

В картинках с этой выставки ведь главное не то, что развешано по стенам, а вот эти курточки «оперативного молодежного отряда» — смотрите, мол, сколько у меня людей, и все в курточках, разве можно без меня обойтись?

Весь скандал вокруг выставки Стерджеса — он именно об этом, а вовсе не о  (как все почему-то пишут) делегировании государством своего права на насилие черт знает кому. Нет, своим правом на насилие российское государство именно что дорожит, распределяя его только между теми, кому доверяет (см. донецко-луганский опыт, когда в какой-то момент начался последовательный отстрел всех командиров, которые почему-то решили, что у них вообще есть какие-то права) — это может быть чеченское МВД, как в деле Немцова, это может быть корпоративная служба безопасности, как в деле Кашина, или в петербургских нападениях на активистов; в любом случае конечная ответственность и за наемников на войне, и за громил в подворотне остается за властью.

Цветков (и тем более Мизулина с Кузнецовой) наемники совсем другого рода. Их работа — создавать видимость общественного консерватизма, возмущаться, ругаться; в случае конкретного Цветкова, посвятившего значительную часть своей карьеры выдавливанию из общественных советов силовых ведомств «классических» правозащитников и замене их собой, речь идет еще и об имитации общественного контроля за полицией и тюрьмами. Не ищите общественность там, где ее нет — общественность на зарплате у власти общественностью быть перестает, но и властью не становится. Это вообще, строго говоря, никто. «Папа, ты кем работаешь?» — «Никем».

Выступление «Офицеров» у галереи Люмьер если и говорит нам о чем-то, то только о том, что ненаемных профессиональных носителей оскорбляемых чувств в обществе или не существует, или критически мало (до этой выставки две недели вообще никому не было дела).

Перестанут платить Цветкову — не станет Цветкова, исчезнет госзаказ на Мизулину — не станет и Мизулиной. В 2012 году еще можно было предполагать, что дай русскому народу волю, он сам с удовольствием разорвет на кусочки девушек из Pussy Riot.

В 2016-м мы видим, что это миф, и что никто никого не разорвет. Возмущенной общественности в России не существует, есть только подментованные получиновники, от которых вообще ничего не останется при любом сколько-нибудь серьезном политическом потрясении.

Цветков пугает, а нам не страшно.