Мария Строева «Спектр»/DELFI: Все герои этого материала — очень хорошие телевизионщики: выпускающий редактор, репортер, продюсер и ведущие. Всех я знаю уже очень много лет. Мы работали вместе на российском телевидении и дружили. Мы дружим до сих пор, только я с 2014 года не работаю на российском телевидении, а они — остались. Работают на разных телеканалах, которые объединяет то, что все они — государственные. Я очень благодарна за то, что коллеги согласились говорить со мной о российском телевидении, хоть и анонимно. Многие отказались, с извинениями — но отказались. Ни имен, ни точного названия телеканалов здесь не будет, по всем понятным причинам. А то, что наши взгляды не во всем совпадают — так это случается даже с друзьями. И разводит их порою в разные стороны, города и страны.

* * *

А.В., выпускающий редактор вечерней информационно-аналитической программы. До этого долго и очень успешно работала ведущей новостей:

- Я не то чтобы совсем сменила телевизионный жанр, политика у нас в программе  тоже есть. Но в несколько блегченном виде. Это политика не ради политики, а тогда, когда она оказывает какой-то влияние на жизнь людей. То есть, мы берем какое-то заявление Путина (или еще кого-то), и оно становится просто поводом поговорить о той или иной проблеме. Дальше — грубо говоря — передаем слово людям. Делаем или репортаж на эту тему, или стрит-токи, или обсуждаем тему с экспертами — предпочтительно с разными взглядами. В целом мне работается неплохо. Народ, в основном, профессиональный, совсем нет интриг, подсиживаний и всяких других гадостей.  На летучках часто ржем, спорим. То есть, всё очень демократично.

Правда, есть одна важная штука. Когда я оцениваю свою нынешнюю работу, мне все время приходится добавлять «по нынешним временам, по нынешним временам». Прямо как присказка. Я даже не уверена, что могу объективно оценить свою работу в отрыве от сегодняшних реалий.

Телецентр «Останкино». Фото: Artyom Geodakyan / TASS / Scanpix / Leta

- Вам запрещают о чем-то конкретном говорить?

- Запретных тем мало. Прям уж совсем запретных. По сути, всего две на моей памяти. «Платон» сначала давали во весь рост, потом в одночасье зарубили, «нельзя ваще». (Речь идет о российской системе взимания платы с грузовиков, имеющих разрешённую максимальную массу свыше 12 тонн. Название «Платон» является сокращением от словосочетания «плата за тонны». Введение системы привело к массовым забастовкам дальнобойщиков, — прим. «Спектра»). И  сейчас это Шиес (Город в Архангельской области, протестующий против строительства мусорного полигона, куда предполагается вывозить мусор из Москвы, — прим. «Спектра»). Еще Навального не упоминаем и про Украину не говорим. Ну, то есть как. Если там в Минске что-то обсуждают, можем коротко. Разгоны московских протестов давали очень мало. Хотя опять же: ну, типа, «по нынешним временам» бывает же и остро! Нас несколько раз «МБХ Медиа» цитировало, наших экспертов. Или пишут соцсети о каком-то провале в медицине, люди возмущаются — почему никто не говорит? А мы обговорились просто! А нас не видели.. Так тоже довольно часто бывает.

«Русский Север — не свалка». Как жители Архангельской области заставили власти приостановить строительство мусорного полигона

 — Ты довольна результатами своей работы?

- Мы в конце года в Итогах все время даем такую подборку — кому где помогли, что после наших эфиров сдвинулось. Кому-то квартиру дали, где-то трубу утеплили, где-то дом расселили. Нам это приятно очень, что-то сделали для людей.

- Вы обсуждаете нынешние политические реалии в коллективе? Или на это запрет?

- В коллективе острые политические темы и внутрироссийскую ситуацию мы, конечно, обсуждаем, что ты! И очень бурно! Голоса у нас разделены примерно так: 10 процентов за Кремль, а остальные 90 — против. Вроде искренне, хотя — кто сейчас знает.

На митинги многие сотрудники ходили. Слышала, в «Вестях» обьявляли: кого на митинге поймают, сразу уволят. У нас такого не было. У нас, к счастью, нормальный коллектив, поэтому я и тут. Все обсуждаем, причем не кулуарно, тихо, в курилке, а громко, в голос, прямо в ньюс-руме. 

Задержание в Москве после окончания разрешенного митинга. Фото Sergei Savostyanov/TASS/Scanpix/Leta

* * *

С.Л., один из лучших российских репортеров «старой школы» и один из немногих такого уровня и стольких регалий, оставшийся до сих пор в строю. Не один раз бывал на войне. Стоял у истоков создания российского телевидения. Сегодня работает на одном из самых печально известных с точки зрения внедрения российской пропаганды телеканале:

- Самая большая и самая серьезная проблема — переизбыток того, что сегодня считается «профессионализмом». Люди с такой «квалификацией» пугают. Молодые редакторы и продюсеры, считающие, что главное в сегодняшних новостях — «кто, когда, где, с кем, сколько раз и куда». Разница между наличием образования и реальной образованностью — огромна. Любимый вопрос, который задают мне редакторы, начальники и продюсеры:"Откуда вы все это знаете?» Стандартный ответ: «Я там был и всех этих людей знаю лично».

Исчезла специализированная журналистика. Практически не осталось на телевидении и на радио людей, разбирающихся в медицине, физике, механике. Вопрос «знаете ли вы, как поршень входит в цилиндр?» — вызывает похабную улыбку и туман в глазах, предполагающий ответ «ну я-то знаю, вводили…» 

Журналистское сообщество, пришедшее сегодня на телевидение и на радио, панически всего боится, но больше всего  — начальства. Появилось новое поколение «пионеров», способных выполнить любую глупость, лишь бы платили деньги… Цензура денег оказалась страшнее советской цензуры.

- А ты тоже боишься? На тебя не похоже.

- Что касается меня лично, то я оказался, пожалуй, единственным человеком на телеканале, который, мало того, что не согласует ни с кем тексты, но еще их и не пишет. Я просто встаю в кадр и сходу наговариваю любой сюжет, на любую тему, не переписывая его потом. Придя в Гостелерадио 37 лет тому назад, за эти 37 лет я не получил ни одного опровержения, что бы я ни делал и где бы я это ни делал… Новые медиа привыкли и приучили себя ориентироваться на начальственный взгляд, либо бросаться на него с кулаками. Зачастую в хамско-плебейском тоне спорят с властью. «Эхо Москвы», позиционирующее себя как оппозиционное медиа, сегодня больше всего похоже на хама из подворотни, который кидается на прохожих с текстом — вы говно, вы не понимаете, что у нас французского сыра не хватает!

Владимир Путин на выставке продукции Республики Адыгея. Фото Mikhail Klimentyev//TASS/Scanpix/LETA

Свобода — это потрясающее ощущение, но ей нужно уметь пользоваться. Свобода — это прежде всего ответственность за каждую букву, которую ты произносишь. Деньги приходят и уходят — репутация остается… Мне не стыдно ни за одно слово, ни за одну тему, которые я говорил или поднимал в течение 37 лет моей работы в журналистике.

- То есть, сегодня ты доволен тем, что ты делаешь?

- Маш, когда у меня министры в прямом эфире формулируют концепции и потом, будучи мне обязанными за мысли, появившиеся в результате этих разговоров, делают эти концепции госпрограммами  — мне не стыдно… Я занимаюсь техникой, механикой, наукой… Я не буду заставлять их придумывать «закон Димы Яковлева»… Но я в честном разговоре заставляю их внутренне задумываться, а не врут ли они сами себе.

Люди ненавидят сегодня свою собственную историю, историю своей страны. Пытаясь выковыривать все самое гнусное, что было… Гнусное было у всех, во всем мире, и этим нельзя гордиться… Мейерхольд писал доносы на Таирова. Страшное время вытащило из людей страшные дела..

Но не только из них состояла и состоит наша жизнь. И обо всем нужно и можно говорить. Просто нужно выбирать слова…

* * *

Т.В., очень близкий мне человек, предельно честна сама с собой и с другими, до жесткости. В работе — педант и перфекционист. Сегодня работает продюсером на одном из самых известных центральных телеканалов.  

- Нынешнее мое место работы — абсолютная случайность. Никогда не думала, что окажусь на одном из основных федеральных телеканалов. Всегда бежала от «официоза». Более интересными для меня были обычные человеческие истории, «маленькие подвиги» простых людей. Этим и занималась на предыдущем месте работы. Но во время одного из очередных рабочих споров с начальством на предыдущей работе, написала заявление об уходе, А жизненная ситуация такова, что просто не имею права не работать хотя бы один день. Поэтому сразу отправила резюме по разным адресам. В тот же день позвонили с федерального телеканала. Вот так осознание того, что оставила семью без единственного источника дохода и поиски работы привели меня на федеральный телеканал, в итоговую информационную программу.

Признаюсь, меня это изначально озадачило. Политика. Федеральный телеканал. Значит — официоз, от которого я все время бежала. Но вновь «уходить в никуда» позволить себе уже не могла. Да и новый коллектив оказался очень дружелюбный, отзывчивый и суперпрофессиональный.

- То есть, ты довольна, тебе комфортно?

- Ты знаешь, меня приятно удивило то, что ожидаемого пафосного официоза не оказалось. По крайней мере — для меня. Освещали ли деятельность первых лиц? Естественно. Это информация, без нее никак. Осталась. Продолжаю здесь работать. По инерции? Скорее, да.

- А цензура?

- Цензура — скорее внутренняя. Были ли пожелания от руководства записать те или иные интервью? Естественно, как и в любой редакции. Просто потому что этот человек — важный ньюсмейкер, его точка зрения интересна всем. Это рейтинги. Но никогда не было прямой «указивки»: кого и по какой теме писать. Корпоративная этика — естественно присутствует. Но опять же, это есть во всех мировых СМИ. Ты можешь работать в государственной компании, значит, работаешь на государство. В коммерческой — учитываешь чьи-то интересы. 

А если уж говорить о цензуре и давлении, то с прямыми указаниями и откровенной цензурой сталкивалась как раз на уважаемой оппозиционной радиостанции, финансируемой Госдепартаментом.

Госдеп США. Фото AFP/Scanpix/LETA

Именно там я не имела права в качестве ведущей читать новости, не «одобренные сверху». Получается, что, работая в государственных, в коммерческих и даже в оппозиционных СМИ, большее давление, как ни странно, я ощущала именно в последних. Поэтому если уж говорить о пропаганде, она, скорее, именно там… (По всей видимости, моя собеседница не отдает себе отчета в том, что сравнивает, по сути, два госСМИ, одно из которых финансируется российским государством, а другое США, прим. — «Спектра»).

Я понимаю, что ты хотела что-то другое услышать и вряд ли ты можешь это использовать. Но это мой опыт.

- Да нет же, мне очень интересно, и я хотела услышать именно то, что ты скажешь. И использовать мне можно абсолютно все в рамках закона. Только я не очень понимаю в таком случае твое определение пропаганды.

- Ну вот смотри. Я сейчас занимаюсь в основном «международкой». Приходится много общаться с представителями зарубежных СМИ, иностранными экспертами. К сожалению, розовые очки по поводу свободы западной прессы у меня слетели очень быстро. Увы, сталкивалась и с односторонним подходом, и с подачей информации в виде абсолютной истины (что, как мне кажется, не согласуется с принципами журналистики). Признаюсь, пару раз было дикое желание позвонить в кое-какие редакции со словами: «да что вы пишите! Я лично общалась с этим человеком. А вы говорите, что такого не было. И говорил он мне совсем другое». И предоставить запись этой беседы. Полную..

Или испытываешь дикое удивление, когда звонишь в очень демократическую свободную страну, просишь о комментарии, а в ответ слышишь: «Мы все понимаем. Не под запись — все расскажем. Но комментировать на камеру не можем. Простите. Если мы вам дадим комментарий, у нас будут проблемы». Это не преувеличение. И не единичный факт. И это позволяет мне говорить, что в каких-то сферах свободы слова в России даже больше, чем на Западе. 

Закон о врагах народа. Зачем Кремль переходит к тотальному контролю за частной жизнью граждан

- А на какие вопросы отказались отвечать в очень свободной стране?

- Разные случаи бывали. Вот ты в Чехии — мне один чешский стрингер, например, сказал, что обязан начальству докладывать обо всем, что он снимает для российского телеканала.

- Ну, так если он работает на чешском телевидении, то у него контракт и, конечно, он должен ставить начальство в известность, что и для кого «на сторону» снимает.

- Или вот возьми Прибалтику. Люди отказываются говорить о коллаборационизме во время Второй мировой. Я понимаю бабушку и дедушку, которые со слезами на глазах говорили мне лично: «Мы боимся! Мы тогда так от них настрадались. Не хотим, чтобы у нас были проблемы сейчас». Или говорим с узницей концлагеря Саласписа, у нее там погибли оба братика, она чудом осталась жива, а ее теперь уверяют, что это был не концлагерь.

Существует две конфликтующие трактовки роли концентрационного лагеря Куртенгоф в латвийском Саласпилсе. В советское время его официальная называли «лагерем смерти», в котором были казнены более ста тысяч человек, а у малолетних заключенных брали кровь для немецких солдат. В независимой Латвии историки подчеркивают, что лагерь в разное время исполнял разные функции, о чем свидетельствует, к примеру, то, что по нацистской номенклатуре он проходил как «Расширенная полицейская тюрьма и воспитательно-трудовой лагерь», однако в архивах Германии Куртенгоф проходит именно как концентрационный лагерь. По их данным, он никогда не был лагерем смерти, как всем известный Освенцим, куда узников свозили непосредственно для массового уничтожения. Они утверждают, что Куртенгоф выполнял функцию распределительного пункта, через который в другие лагеря были отправлены 22−23 тысячи заключенных. Тем не менее, по версии латвийских историков, в самом лагере могли быть убиты около трех тысяч человек. Они также ставят под сомнения, что кровь у заключенных детей брали для немецких солдат, ссылаясь на отсутствие каких-либо материальных или документальных подтверждений показаний выживших заключенных. Эти разногласия являются дополнительным обстоятельством, осложняющим отношения между Латвией и Россией. В Латвии при этом действует недавно отреставрированный мемориал узникам лагеря Куртенгоф в Саласпилсе. Прим. «Спектра».

В Германии снимали одного еврея: его ударили, повалили, выкрикивая антисемитские лозунги. На его дверях нарисовали свастику. Маш, он благодарил нас потом за то, что мы не «вырезали» его слова! Потому что немецкие СМИ его отредактировали так, что он сам не понял, что сказал. («Спектру» не удалось найти этого сюжета в немецких СМИ) А поговори с немцами о миграционной политике — ведь тоже будет либо толерантно, либо никак!

- Так если толерантно к мигрантам и толерантность возведена в абсолют — почему так нетолерантно к евреям? Ты не видишь в этом противоречия? Да еще и в Германии? Не кажется ли тебе, что вы все же несколько предвзято отбираете информацию?

- Я тебе честно скажу. На просьбы дать комментарий я неоднократно слышала «мне еще тут жить и работать». Я теперь когда что-то читаю в ИноСМИ, всегда сразу прикидываю: кому это выгодно. Не думаю, что тебе дадут это написать. Сейчас у тех, кто там (за границей) и у тех, кто здесь, подчас совершенно иное восприятие одних и тех же событий. И почему-то априори считается, что правы те, кто там..

- А ты считаешь, что правы те, кто здесь? Как вообще коллектив относится к происходящему, к различным политическим событиям в стране? Между собой говорите?

- Да, между собой обсуждаем иногда. Можем и похихикать над чем-то, никаких табу нет. И коллектив у нас такой.. Каждый со своим мнением, что называется «на все случаи жизни». Есть и «государственники», и нейтральные — вроде меня. Есть и абсолютно согласные, например, с тем, что написал в своем письме Егор Жуков. Обсуждаем то, что интересно. И спорим. Но, как правило, когда собираемся где-то после работы. А это нечасто происходит, к сожалению. На работе же совершенно нет времени, загрузка 100 процентов.

Егор Жуков. Фото: Sergei Bobylev / TASS / Scanpix / Leta

* * *

Т.К., яркий и амбициозный телеведущий, работает на федеральном канале, занимается аналитикой и деловой информацией:

- На сегодняшний день канал не дает мне полностью реализоваться. Не дает. Канал нуждается в инвестициях. В том числе в людей, однако последовательной работы по «управлению человеческим капиталом» не ведется. Вместе с тем, канал предоставляет достаточное количество времени для занятия собственными проектами, чем и занимаюсь.

С цензурой на канале ни разу не сталкивался. А вот самоцензуры достаточно — все знают, где в стране «двойные сплошные» и какие темы, каких персонажей лучше за яйца не дергать.

Мне вообще комфортно всегда и везде — иначе зачем это все?

- Тебя устраивает творческий коллектив, в котором ты работаешь?

- Ну, я бы оценил его на 7 из 10. Но в целом проектами, уровень профессионализма существенно упал, как и в целом в профессии. И это раздражает. Профессионалов все меньше, все держится на «старой школе». А существенная ее часть ушла из журналистики и нормально себя чувствует. Их, правда, очень не хвататет. 

- На меня намекаешь?

- Да, в том числе. Большая часть юных дарований сегодня — это дно, и многие «старички» не выдерживают и скатываются на этот уровень тоже. Я со слезами вспоминаю, как у нас раньше тексты писали, вычитывали и правили. И это не только наша проблема, нашего канала, это повсеместно.

* * *

К. П., очень умный, очень остроумный, представитель молодой генерации телеведущих, отлично работает в прямом эфире, сотрудник государственного регионального канала:

 — Я тебе так скажу. Удивительно, но факт, (без хвастовства или попытки выглядеть лучше кого-либо из своих коллег по цеху), порой я чувствую себя последним оплотом настоящей журналистики. Так меня учили и воспитали — журналист обязан говорить о фактах, проверенных и подтвержденных. Без эмоций или какой-либо личной позиции. И именно это я и стараюсь делать. Без «красивых» заголовков, которые «продают новость» и без спешки, понимая необходимость проверки поступающей информации. Телеканал мне эту возможность дает, хотя и в довольно странном формате. Часто меняется руководство, которое объясняет нам, для кого мы работаем, кто наш зритель. От этого меняется стилистка твоего материала.

Условно говоря, рассказывать о заморозке пенсионных накоплений и пенсионной реформе Марье Ивановне, 65-летней пенсионерке и молодому дерзкому менеджеру Андрею 23-х лет — это две большие разницы.

Плакат участников акции протеста против пенсионной реформы. Фото TASS/Scanpix/LETA

В этом плане телеканал как бы бросает тебе вызов — каждый раз открываешь в себе новые возможности и варианты подхода к зрителю. Но минус у этого тоже большой — моральная и ментальная усталость, вызванная необходимостью постоянной перезагрузки.

- А в целом как обстановка на телеканале?

-К сожалению, два больших минуса современного ТВ — это разброд и шатание. Креативный продюсер дает свое видение. Главный режиссер объясняет, как это все, с его точки зрения, показывать. Главный оператор выставляет тебя там, где ты все это должен говорить. А ты стоишь и думаешь: вашу мать, а меня хоть кто-нибудь спросил? То, что вы предлагаете, в моем формате — не работает! Я не могу это делать ТАК, как вы просите. Вы на всех летучках говорите, что мы не просто подставки для микрофона, а реальные и самостоятельные боевые единицы, но зачем вы загоняете нас в такие узкие рамки, из которых не выйти? Но мало кто это слышит. Это же телевидение — форма должна превалировать над содержанием. И это бесит. Очень.

- С цензурой сталкиваешься?

- Цензура сегодня существует в двух форматах. Первая — это здравый смысл. Самый простой вариант — нельзя назвать коррупционером, извращенцем и вором какого-нибудь чиновника, если у тебя нет 100% доказательства этого. Ты знаешь о нем все — но ты не можешь это доказать. И ты прекрасно понимаешь — да, можно рассказать, бомбануть, тебя «залайкают» и ты получишь свои 15 минут славы. Но и пару миллионов штрафа, а может и пару-тройку лет условно. Ибо в суде тебе очень быстро объяснят — мальчик, не балуй.

Слово на стене. С чего начал свою работу закон об обязательном уважении к власти

Второй вид цензуры — самоцензура. И вот это самое страшное. Когда ты можешь рассказать о какой-то важной истории, у тебя есть факты и все материалы, чтобы вызвать отклик и эмоцию в людях. Но вот тут ты сам себя остановишь. Потому что у тебя кредиты, ипотека, жена, дети, хочется работать. Может быть даже ничего тебе и не будет — ведь ты не скажешь ни слова неправды, не нанесешь оскорблений, а просто расскажешь сухие факты… Но высокое начальство очень сильно, плотно и хорошо держится на своих местах. И ты знаешь, их телефонные номера есть у людей, которые могут им позвонить и спросить, а что это ваш мальчик там такие вещи рассказывает. И тут ты такой задумываешься. А сможет ли твой руководитель сказать в ответ: «а зачем вы звоните, у нас свобода слова»?

Вот так работает самоцензура.

- Коллеги твои чувства разделают?

- Если брать мой локальный коллектив, то есть именно тех людей, с которыми мы уже стали сработавшейся командой — тут все отлично. Тут реально повезло — каждый из нас был точечно отобран и отлично интегрирован в нашу производственную машину. И мы реально чувствуем, когда из-за болезни или отпуска кто-то из нас выбывает.

Если брать коллектив и уровень профессионализма чуть глобальнее и охватить всю команду канала — оценка упадет. Реальный минус в том, что, на мой взгляд, слишком много личного в отношении к отдельным людям. Их оценивают, как любимчиков, а не как профессионалов, которые способны что-то поменять или привнести. Красивое лицо или знакомый тебе журналист, который не будет в кадре что-то изобретать, а будет делать все стабильно, сможет подняться по лестнице карьеры быстрее, в отличие от тех, которые хотят что-то менять, не щадить гостей, а задавать им действительно интересные или острые вопросы.

А по мне — нельзя бояться, что твой вопрос выведет гостя из себя, заставит его нервничать. Нельзя бояться, что он уйдет, ибо не в состоянии ответить. Если ты не делаешь ничего противозаконного или непорядочного, конечно же. 

- Ты видишь себя в журналистике надолго? Прямо дело жизни?

- К сожалению, журналистикой много не заработаешь. Поэтому я постоянно стремлюсь зарабатывать где-то еще и не стесняюсь этого. Уже несколько лет как я активно стараюсь быть «свадебным генералом» — вести корпоративы, мероприятия или даже свадьбы. В этом нет ничего предосудительного. Это такой же честный труд, как и журналистика. Но душа и сердце горят именно тем, что в ЭТОЙ стезе очень хочется продолжать. Ради самого дела. И не важно, будет это телевидение, или youtube. Хочется, получать момент, когда тебя будут помнить — это гордыня и тщеславие, да. Но, что греха таить, хочется.

-Как вы с коллегами оцениваете происходящее в России?

- Большая часть нашего коллектива, по крайней мере, особенно молодые — все в адеквате. Реально понимают и видят хрень. И по новостям и по событиям. Именно поэтому вот мы очень реально бьемся за свой контент. За своего зрителя. Считай — это главный плюс регионального канала. Те, кто смотрят Соловья или Киселя — пусть смотрят. Их выбор. Кто всю бодягу понял и осознал — мы им лучше про другие вещи расскажем, то о чем те как раз молчат. Хоть как-то, но стараемся потроллить. Я однажды подводку про экономические контакты Украины и РФ читал на украинском!

«Танцуя с дьяволом, слушай музыку». Сотрудники российских государственных телеканалов о своей работе, настроении в коллективе и отношении к происходящему

На тему Солсбери и его шпилей мы тоже стебались, я помню. Потому что — ну, нельзя с такими «серьезным щями», как федералы, гнать такую туфту. Стыдно же. 

Но очень паршиво и мерзко на душе — бывает. Бывает. Когда били протестующих в Москве за Голунова и всех остальных — у нас молчание или прямо коротенько…

Паршиво от такого было многим, факт… Знаешь, как говорят: танцуя с дьяволом, слушай музыку.

«Спектр» и DELFI