Прошел месяц с того момента, как 23 июня в Махачкале и Дербенте, в День Святой Троицы, небольшая группа террористов из пяти человек совершила нападения на православные храмы и синагоги в двух городах Дагестана. Другой целью преступников стали полицейские. Всего погибло 17 правоохранителей и 5 гражданских лиц. Более 40 жителей республики получили ранения.

66-летнему Николаю Котельникову, настоятелю Церкви Покрова Святой Богородицы в Дербенте, террористы перерезали горло. Не пощадили преступники и охранников синагоги в Дербенте Рейзуддина Исмаилова и Ражуддина Магомедова. В Махачкале охранник Свято-Успенского кафедрального собора Михаил Вавилин погиб, попытавшись остановить нападавших. В руках у Михаила был лишь газовый пистолет. Возможно, благодаря его действиям прихожане успели спрятаться в различных помещениях храма. Никто из них не пострадал.

Среди ликвидированных боевиков оказались родственники главы Сергокалинского района Дагестана, что стало мрачным «сюрпризом» для руководства республики и послужило поводом для Рамзана Кадырова вспомнить о кровной мести. Против уже бывшего руководителя района могут завести уголовное дело по статье о пособничестве терроризму, но пока же его заподозрили лишь в экономических преступлениях и задержали по статье за отмывание денег.

Трагедия в Дагестане вызвала и другие реакции. Чиновники высокого ранга вновь заговорили о запрете ношения женщинами никабов в России. Соответствующий законопроект был внесён в Госдуму ещё до событий в Дагестане. Муфтият республики, не дожидаясь решения российского парламента, объявил о временном запрете никабов в регионе. Роскомнадзор 7 июля начал замедлять работу WhatsApp в республике за отказ мессенджера «пресекать распространение призывов к участию в экстремистских акциях».

Главный редактор «Кавказского узла» Григорий Шведов и журналист дагестанского издания «Новое дело» Идрис Юсупов в интервью журналу «Спектр» поделились своими соображениями о причинах свершившегося преступления и при какой обстановке в республике оно было совершено.

Кровавое воскресенье. В Дербенте и Махачкале вооруженные боевики напали на православные храмы и синагоги, также произошла стрельба на границе с Абхазией, есть погибшие и раненые — все, что известно, коротко

На вопросы «Спектра» отвечает Идрис Юсупов, журналист дагестанского издания «Новое дело»

- Можно ли сказать, что случившийся теракт явился полной неожиданностью или какие-то предпосылки для него были: затянувшийся конфликт в местных элитах, резкое обострение социальных проблем, какой-то резонансный судебный процесс?

- Какой-то причины, лежащей на поверхности, для теракта не могу назвать. Это полная неожиданность. Обуславливать организацию или проведение терактов какими-то экономическими причинами или политической борьбой можно было в далёком прошлом — когда боевиков в своих целях в том числе могли использовать и представители каких-то кланов, чтобы дестабилизировать ситуацию или устранить конкурентов. Серьезная «зачистка» вооруженного подполья на Северном Кавказе прошла в период подготовки к Олимпиаде в Сочи, когда власть показала, что может очень быстро и эффективно решить проблему терроризма силовым образом.

Последние случаи нападений, которые до этого теракта были в республике, связаны уже с ИГИЛ. В них принимали участие молодые ребята 18–20 лет, которые нападали на полицейских, часто с ножом, а не пистолетом или автоматом. Их сразу ликвидировали.

После этих инцидентов был довольно значительный перерыв, режим контртеррористической операции у нас давно не вводился. Можно сказать, что этот теракт был неожиданным, как по самому факту случившегося, так и по форме проведения и большому количеству жертв. До этого у нас не было случаев нападений на синагоги и церкви.

Примечание «Спектра»:

В действительности ранее в Дагестане уже были нападения на религиозные объекты. 18 февраля 2018 года 22-летний Халил Халилов, присягнувший ИГИЛ, совершил нападение на прихожан храма Великомученика Георгия Победоносца в Кизляре (Дагестан). В результате погибло пять женщин, несколько человек были ранены. Террорист был убит в перестрелке с полицейскими.

19 мая 2018 года четверо боевиков пытались захватить в Грозном (Чечня) прихожан Михайло-Архангельской церкви. Осуществить план террористам не удалось. В схватке с ними во дворе церкви были убиты два сотрудника полиции. Кроме того, погиб один прихожанин. Боевиков ликвидировали на следующий день в ходе спецоперации на границе Чечни и Ингушетии.

Атака была спланирована и проведена одновременно сразу в двух городах, при этом проведена малой группой. Не было никакого предварительного видеообращения, как не было и заявления, которые организаторы публикуют даже в случае ликвидации исполнителей. Очень много специфических черт у этого теракта, которыми он отличается от других.

Необычным был и сам формат этой группы. В неё входили жители одного района, родственники между собой. Возможно, они не имели контактов с международными террористическими организациями, которые действовали на Северном Кавказе. Это могла быть группа, которая «варилась» внутри себя и радикализировалась настолько, что совершила то, что вообще никак не соответствует исламу. Согласно его нормам, даже во время ведения войны запрещены убийства женщин, детей, священнослужителей, нападения на храмы…

- При этом террористы явно подчеркивали «религиозную» подоплеку своих действий. Всё произошло на Троицу, в Дербенте был убит священник отец Николай, а главными объектами нападения стали церкви и синагоги. Как бы Вы оценили влияние в Дагестане наиболее радикальных ветвей ислама или запрещенных в РФ группировок?

- В первую очередь, отмечу, что не могу соотнести этот теракт хоть каким-то образом с исламом, кроме того, что сами исполнители считали себя мусульманами. И их самостоятельная трактовка аятов Корана тоже может не соответствовать исламу, оправдывать теракт.

Я сомневаюсь, что в республике, на Кавказе, в России осталось хоть мало-мальски значимое количество радикалов, готовых пойти на такого рода теракт. У правоохранительной системы уже налажена методика определения членов террористических или экстремистских групп. Думаю, теракт 23 июня стал неожиданным и для силовиков именно потому, что эта группа не обнаружила связи с какой-то радикальной террористической организацией. Они видимо ни с кем ничего не согласовывали, не связывались, то есть именно на этапе подготовки теракта их сложно было вычислить.

- Все участники террористических атак — выходцы из Сергокалинского района Дагестана. Это объясняется тем, что они знали друг друга с детства или в этом районе сложилась особая обстановка, которая могла подтолкнуть их к террору?

- Да, они были выходцами из одного района. В группе был один сын главы района Магомеда Омарова, племянник чиновника, родственники между собой. Я бы не стал привязывать то, что случилось, к тому, что террористы родились именно в Сергокалинском районе. История показывает, что у нас боевиками могли становиться выходцы из любых районов, национальностей и социальных статусов. К ним присоединялись и люди обеспеченные и малоимущие, дети чиновников и сотрудников правоохранительных органов. Случалось, и сами бывшие силовики примыкали к боевикам. Траектория радикализации довольно своеобразна.

Теракт в Дагестане 23 июня 2024 года. Фото AP/Scanpix/Leta

- Что вы имеете в виду под этим термином?

- Я про общий процесс радикализации, в котором есть несколько этапов. Под него могут попасть люди из самых разных социальных слоёв, потому что основа там больше идеологическая, а не имущественная или социальная. Эксперты могут рассказать подробно, как человек проникается этой идеологией, зачастую не имея знаний об исламе или формируя ложное представление. Происходит изменение поведения: человек перестаёт посещать мечети и общаться с родными. У него меняется круг общения. Далее группа, в которую он входит, может выносить такфир (обвинение в неверии) другим мусульманам. Это сообщество примыкает к какой-то запрещенной организации, дает присягу её руководителю, берет в руки оружие…
В данном случае, я не знаю, кто был у них организатором и что сподвигло именно выходцев из Сергокалинского района на такое преступление. Нужно разбираться. Для этого потребуется серьёзная аналитическая работа: как эти люди жили, как они оказались вместе, какие отношения у них были, в какие мечети они ходили, а потом перестали, как общались с родственниками и знакомыми.

- Будут ли кадровые перестановки в правоохранительных органах Дагестана после такого провала?

— Это зависит от того, какие выводы будут сделаны и кем. Глава Дагестана Сергей Меликов отметил, что он не может вмешиваться в работу правоохранительных органов. Сложно винить только правоохранителей, которые действуют в рамках системы предотвращение терактов и ликвидации их последствий. Она заточена под определённые привычные «силовые» алгоритмы и механизмы, а тут они столкнулись с упущением в идеологической сфере. У нас в Дагестане довольно сложная ситуация с профилактикой такого рода преступлений, потому что она нуждается в тонкой работе. Власти, видимо, плохо понимают, как её вести.

Проблема усугубляется ещё и тем, что у нас долгое время функционировала система нарушений при проведении профилактического учёта, который ведет полиция. Во время борьбы с радикализмом и экстремизмом 10−15 лет назад на этот учет стали ставить всех, кто посещал мечети, не относящиеся к официальному духовенству. Сам министр внутренних дел республики Абдурашид Магомедов заявлял, что в Дагестане проживают несколько десятков тысяч «экстремистов» — представляете, что они могли бы тут натворить, если бы это было так на самом деле? Работа по этому учету со стороны МВД носила формальный характер.

При этом прихожане многих мечетей не нарушали закон, к ним не было никаких претензий, но их ставили на учёт, за ними организовывали полицейский надзор, массово нарушались их права. Людям могли позвонить участковый или оперативник и заявить, раз ты пошел в такую-то мечеть, то мы тебя вносим в «черные списки». Или больше туда ни ногой.

- Известно, сколько сейчас людей стоит на этом учете?

- У нас министр МВД каждый год отчитывается перед Народным собранием. По его выступлениям можно отследить эту динамику. Количество стоящих на официальном профучете сейчас порядка 13 тысяч человек. Понятно, что там есть и судимые уголовники, и наркоманы. Речь идет о всех «подучетниках», но, исходя из открытых данных, основную часть составляет именно учёт по категории «экстремизм».

Это история началась ещё когда не было федерального закона № 182 «Об основах системы профилактики правонарушений в РФ». До этого МВД действовало по инструкции с грифом ДСП — для служебного пользования. Но после того, как был принят закон, проблема не исчезла.

Я предполагаю, что сейчас действует какой-то секретный приказ, по которому этот профилактический учет продолжается в прежнем виде. К чему это привело, мы видим. Если людей преследовать за то, что они ходят в мечети, то у них не будет возможности обсудить какие-то возникающие вопросы с имамом. Они замыкаются в себе, ищут единомышленников в интернете. Возникают такие группы, как та, что устроила теракт.

Напомню, что незадолго до теракта в Дагестане проводилось серьезное совещание по вопросам «антитеррористической защищенности объектов транспортного комплекса, гостиниц, иных мест массового пребывания людей» на уровне Национального антитеррористического комитета России. Оно состоялось в Махачкале 19 июня и в нем принимали участие глава Дагестана Сергей Меликов, замдиректора ФСБ России, руководство НАК, местные силовики. Запланированное мероприятие было проведено, а через несколько дней произошел теракт. Это заставляет задуматься о проблеме радикализации, с которой не справятся только правоохранительные органы.

Беда в том, что в Дагестане зачастую складывается парадоксальная ситуация, когда человек может оказаться между двух огней. С одной стороны, имама, который не принадлежит к официальному духовенству и занимается противодействием радикализации могут преследовать силовики, а с другой — игиловцы, потому что он объясняет своим прихожанам заблуждения сторонников радикального ислама. И речь идет не только о духовенстве.

Глава Чечни Рамзан Кадыров во время своего обращения о кровной мести после теракта в Дагестане. Кадр видео из социальных сетей Кадырова.

- 25 июня Рамзан Кадырова провел совещание, на котором обсуждались теракты в Дагестане. По его итогам, он сделал заявление на чеченском языке, которое звучит, как угроза кровной местью родственникам потенциальных террористов. Как Вы можете прокомментировать это заявление?

- На Северном Кавказе есть своя специфика. Я даже изнутри не воспринимаю его, как единое целое. В Дагестане свои особенности, в Ингушетии — свои, в Чеченской республике — свои. Даже в исламе, который должен быть единым, в разных регионах есть местные трактовки. Очевидны и различия в общественно-политическом устройстве. Принципы организации жизни в Чечне, по сравнению с другими республиками Северного Кавказа, конечно, жестче. Заявление Кадырова тоже отличаются резкостью. Я думаю, ни в одной другой республике такого бы не прозвучало.

Оценивая эти слова с точки зрения ислама, можно констатировать, что в религии нет коллективной ответственности. Сергей Меликов, обсуждая ситуацию, когда среди террористов оказался сын главы района, заявил, что с его точки зрения, отец должен отвечать за сына. Тем более, если ты чиновник такого уровня. Магомеда Омарова сняли с должности, исключили из «Единой России». Привлечь к серьезной ответственности его пока не смогли. Поместили под арест на 10 суток за «мелкое хулиганство». И несколько его родственников, которые тоже не отличались радикализмом, тоже «закрыли» на 10 — 15 суток.
В Чечне у Кадырова более жёсткие методы, авторитарные. Его можно так понимать, что теперь все родственники будут нести ответственность за деятельность одного человека. Это коллективная ответственность, которой нет в исламе. Если это воспринимать, как призыв к кровной мести, то она тоже не является исламской традицией, а относится к каким-то доисламским языческим обычаям. С точки зрения соблюдения норм права тоже, конечно, есть здесь вопросы, но опять-таки нельзя забывать про специфику Чеченской республики. Я не думаю, что в других регионах Северного Кавказа такая практика будет использована.

* * *

На вопросы «Спектра» отвечает Григорий Шведов, главный редактор «Кавказского узла»

- Можно ли сказать, что в Дагестане накапливалась какая-то «горючая смесь», ставшая причиной трагедии 23 июня, или данный теракт произошел потому, что в один ужасный день группа людей решила таким образом проявить свои религиозные или политические убеждения?

- Честно признаюсь, что у меня нет короткого и просто ответа на этот вопрос. Здесь нужно вспомнить предысторию. В Дагестане подобного рода теракты совершались многократно долгие годы. Последний ужасный теракт, простите за банальность, но иначе не скажешь, произошел на фоне тринадцатимесячного «молчания» людей, которые используют насилие против собственно государства. В республике больше года вообще не фиксировалась террористическая активность. Вот такой фон: длительное затишье после очень интенсивного использования терроризма в Дагестане. Если сопоставить эти два аспекта, основываясь на истории прошлых нападений в Дербенте и в Махачкале, конечно, какие-то корни трагедии 23 июня в новейшей истории республики есть. При этом, какого-то связующего элемента между нынешним терактом и предыдущими я не вижу.

В отличии от экстремизма, где такая связь прослеживается. Не буду оригинален, речь о погромах в аэропорту Махачкалы, иных антиизраильских выступлениях осенью прошлого года. Они были «сложносочинёнными»: с одной стороны, антисемитскими, с другой, направленными против тех, кто приехал из Израиля, а не против местных евреев. Одной из главными причин тех событий явилась плохая работа спецслужб. Они должны были готовиться, ведь многие призывы были опубликованы в соцсетях. Даже на «Кавказском Узле» был об этом материал.

И уж тем более надо было готовиться к нападениям на объекты религиозного культа после погромов и массовых выступлений, которые прошли в трех республиках СКФО. В Нальчике 29 октября (Кабардино-Балкария) как раз произошел поджог еврейского культурного центра. Несмотря на это, к нападениям на религиозные иудейские объекты силовики оказались не готовы, хотя именно опыт поджога был повторен террористами.

Вторая причина — это растущее возмущение и недовольство в разных сообществах, джамаатах Дагестана политикой Израиля. В республике увеличивался спрос на насилие и на ненависть по отношению к евреям, в первую очередь к выходцам из Израиля, но не только к ним.

Хочу через запятую сказать, что и нападение на православный собор в Дагестане во время религиозного праздника (Масленницы в просторечии) тоже не первый раз произошло. В 2018-м году в республике, как и в Чечне, такое уже случалось, поэтому и к этому силовики были обязаны готовиться. Да, 2018-й год был давно, но давайте отметим повторяемость модели осени 2023 и весны 2018 в событиях лета 2024 года.

Кадр видео из аэропорта Махачкалы, где жители Дагестана прорвались на летное поле в поисках якобы прилетевших из Тель-Авива евреев, 29 октября 2023 года. Фото Telegram/@askrasul/AFP/Scanpix/Leta

- Глава республики заявил 1 июля, что один из причастных к теракту был замечен во время беспорядков в аэропорту в Махачкале, о которых Вы только что говорили. Меликов настойчиво проводит связь между этими событиями со своего первого выступления в Народном собрании 25 июня. Вы с ним согласны?

- Я не уверен, что заявления Меликова соответствует действительности на уровне персоналий. Грань между экстремизмом и терроризмом довольно серьёзная. Я сомневаюсь, что кто-то был замешан в том осеннем нападении и участвовал в этом теракте. Исключить, конечно, нельзя, но хотелось бы посмотреть видеодоказательства. Очень большое отличие между присутствием в толпе, которая действует на кураже, громит всё, что попадается под руку и целенаправленным расстрелом полицейских, нападением на религиозные объекты. Я считаю, что разница слишком велика.

С другой стороны, я вижу, что в основе этих двух событий лежит ненависть к иудаизму, к религиозным евреям. Из этой общей основы появились разные «ростки». Одни — это бытовой антисемитизм. Другой — насилие без оружия в руках (нападения в аэропорту, в гостинице Хасавюрта). Совершенно отдельный «росток» от того же корня — это уже вооружённое нападение террористов. Корни общие, но все-таки это совершенно разные «продукты».

- Вы уже не раз упомянули правоохранительные органы, которые проглядели самые страшные «ростки». Силовики сегодня ведут в Дагестане работу «для галочки» или они все-таки занимаются какими-то серьёзными вещами и благодаря этому, например, теракты не происходят раз в два-три месяца?

- Не могу согласиться, что превентивная работа силовиков, а победные реляций мы слышим довольно часто, является успешной, поэтому такого рода печальные события не происходит ежемесячно. С другой стороны, не стоит вдаваться в другую крайность. Все-таки нельзя сказать, что они абсолютно всё делают для «галочки». Истина, мне кажется где-то посередине.
Что конкретно я имею в виду? Давайте вспомним другой значимый теракт — в Крокусе. Говоря о победных реляциях, я подразумеваю, в частности, пресс-релиз ФСБ. Он появился после того, как это ведомство провело спецоперацию в Дагестане. В этом документе эфэсбэшники утверждали, что они нашли прямую связь дагестанских боевиков с теми, кто осуществил теракт в «Крокусе». Это говорит о том, что кто-то из силовиков работает в «поле».

Обстановка у «Крокус сити холла» утром 23 марта. Кадр видео ТАСС

Интересно, что эта информация появилась на фоне многочисленных заявлений первых российских лиц о том, что теракт в Подмосковье «организован Украиной».

В заявлении ФСБ указывается, что речь шла о задержании людей в Дагестане, которые снабжали деньгами и оружием террористов. Никакой Украины там и близко не было. Это, конечно, не отметает возможность какого-то «украинского следа», но это яркая другая версия. Прорабатывали ее местные спецслужбы или из Москвы запретили, в силу противоречия с позицией Кремля, я не знаю.

На фоне этой истории можно оценить работу спецслужб. С одной стороны, мы видим три провала: Крокус, захват заложников в ростовском СИЗО и теракты в Дагестане. С другой стороны, перед силовиками ставится задача искать концы на Украине. Можно ли при этом винить правоохранителей в том, что они работают плохо, если стоит задача искать там, где они искать не могут. Я не знаю, какие службы в России отвечают за поиск организаторов терактов в другой стране, но явно не те, которые работают в Дагестане или в Московской области. Провалы спецслужб безусловны, но очевидно, что работа на Северном Кавказе (не только в Дагестане) после «Крокуса» была проведена. Есть ощущение, что её результаты противоречат «генеральной линии партии», согласно которой всё зло идет из Украины.

- За кошмар в «Крокусе» взяла на себя ответственность одна из ветвей ИГИЛ, в Ростове террористы использовали её символику, но никто из международных исламских группировок не взял на себя ответственность за случившееся в Дагестане. Значит ли это, что в республике у них нет своих последователей?

- Я могу высказать только предположения на этот счёт. Есть точка зрения, что террористы в Дагестане не могли быть причастны к ИГИЛ, поскольку не давали баят (клятву) «исламскому государству». Подтверждаю, что многие годы действительно перед нападением боевики давали такую присягу. Записывали соответствующее видео. Потом всё усложнилось, и кто-то стал записывать аудио заявления.

Со временем репрессивную машину стали всё интенсивнее использовать против боевиков на Северном Кавказе. Делали это очень активно, в том числе и против их родственников, что резко усложнило участие радикалов в террористической деятельности. Я, конечно, против нарушений прав человека, но вынужден признать, что жесткие методы оказались довольно эффективным для пресечения массового участия боевиков в организации атак.

Группу, которая провела последний теракт, называют замкнутой, герметичной. В регионе подобные сообщества называются «спящими ячейками», но не исключено, что нет больше никакой координирующей структуры, которой надо дать клятву. Ситуация очень сильно изменилась, по сравнению с тем временем, когда ИГИЛ контролировало большую часть территории Сирии и Ирака. Мы уже не раз видели нападения террористического характера, за которые никто не брал на себя ответственность. Правда, они были гораздо примитивнее по своей организации. Например, многочисленные нападения с ножами в России и в других странах. Далеко не все из них сопровождались какими-то заявлениями.
События в Махачкале и Дербенте 23 июня, конечно, гораздо более сложные. Кажется, что за ними могла бы стоять какая-то структура для её планирования, но я считаю, что никакой помощи нападавшим в стратегии и материально техническом обеспечении не требовалось. В Дагестане террористы вполне могли справиться сами, исходя из того, что мы знаем про этих людей.

- После 23 июня очень много говорили про семью одного из террористов — Омара Омарова. Его отец — Магомед Омаров — возглавлял до трагедии Сергокалинский район. В чём феномен этой семьи? Или нет никакого феномена?

- Годами складывавшийся стереотип, согласно которому с оружием в руках на улицу выходят какие-то обездоленные люди, не имеющие никаких ресурсов, абсолютно ошибочный. К боевикам и террористам уже многие годы примыкали люди и влиятельные, и состоятельные, и даже довольно знаменитые спортсмены. Например, Ибрагим Гаджидадаев — двукратный чемпион Европы и чемпион мира по ушу-саньда. Он был гораздо более известен в мире спорта, чем принимавший участие в теракте боец ММА Гаджимурад Кагиров, который создал проблемы своими тренировками школе единоборств им. Абдулманапа Нурмагомедова.

Идеологию терроризма разделяли самые разные люди, поэтому нет ничего удивительного, что в большой семье Омарова (у него 8 сыновей) произошло нечто подобное. Степень влиятельности главы района не стоит преувеличивать, но встроен в вертикаль власти он был плотно, ведь избирали его главой трижды.

- Сразу после теракта, анализируя их причины, Сергей Меликов вспомнил про кланы. В некоторых публикациях семью Омаровых причисляли к одному из них. Как в Дагестане изменилась ситуация с клановостью за последние 15 — 20 лет?

- Она очень сильно изменилась. Можно сказать, что самыми значительными событиями в этой сфере стали аресты 2018 года. Они поставили, если так можно выразиться, жирное многоточие в деятельности влиятельных республиканских кланов. Среди многих, за решёткой оказались бывший премьер-министр Дагестана Абдусамад Гамидов и руководитель фонда обязательного медицинского страхования республики Магомед Сулейманов. К их сообществу некоторые и причислили Омаровых из-за его связей с Гамидовым. Согласно данным «Кавказского узла» и других экспертов, Омаров не принадлежал к мекегинскому клану или не играл в нем заметной роли.

Федеральный центр тогда не просто выявлял коррумпированных чиновников в республике, а ещё и адресно занимался теми, кто составлял наиболее существенные неформальные группы. Таким образом, влияние кланов было серьёзно ослаблено. Эта политика проявлялась ещё и в назначении определенного типа глав Дагестана. В республику стали присылать глав, которые не были с ней плотно связаны или не имели своего клана: Владимира Васильева, Рамазана Абдулатипова, Сергея Меликова.

«Виновата Украина». Первые реакции на антисемитскую акцию в аэропорту Махачкалы

— Муфтий Дагестана несколько дней назад временно запретил ношение никабов, о которых негативно отзывался Меликов. Какой эффект это произведет? Женщины снимут никабы? Последует ли вообще что-нибудь за этим?

— Сначала надо вспомнить, что инициатива имеет федеральные корни. Законопроект о запрете на ношение никабов и иной религиозной одежды 28 мая внес в парламент экс-кандидата в президенты РФ, вице-спикер Госдумы Владислав Даванков. С аналогичным предложением в начале июня выступили и законодатели-коммунисты.

29 июня глава Следственного комитета Александр Бастрыкин на Международном молодежном юридическом форуме в Санкт-Петербурге поддержал идею запрета никабов в России. На законодательном уровне данный вопрос будет решаться в Думе осенью. В Бельгии и Франции, например, приняты нормативные акты по этому поводу, а у нас регулирование пытаются ввести по линии религиозной.

Запрет никабов в Дагестане — глупое действие, которое может лишь усилить напряжение в республике, а не ослабить его. Дагестан — это совсем не Чечня. Духовное управление мусульман Дагестана не имеет никаких ресурсов, чтобы повлиять на десятки тысяч религиозных женщин, если их мужья, отцы или даже имамы их мечетей захотят поддержать ношение никабов.

Муфтий недавно подтвердил, что он назначает лишь часть имамов. Сам он утверждает, что большую часть, но многие эксперты скажут, что это не так. Подсчитать очень сложно. В результате, только в той части мечетей, где прислушиваются к словам муфтия, имамы могут создать какие-то проблемы женщинам, которые будут носить никабы.

Без использования административного давления и правоохранительных органов последствия этого запрета будут минимальны. Если спецслужбы начнут его использовать, чтобы творить преследования в рамках вольной трактовки административного или уголовного кодекса, тогда мы сможем увидеть эффект, далеко выходящий за пределы той части мечетей, которые регулируются духовным управление мусульман Дагестана. И тогда нас может ожидать много разных негативных последствий. Надеюсь, силовики это понимают.