Бывший госсекретарь РСФСР и близкий соратник Бориса Ельцина Геннадий Бурбулис, чья подпись стоит под Беловежскими соглашениями согласился побеседовать с корреспондентом «Спектра» о 25-летней годовщине принятия Конституции в новой России, о том, как за это время изменилась сама страна и окружающий ее мир, расстановка сил в нем, о милитаризме и новой гонке вооружений, недостатке политической мысли и воли, а главное о том, что свобода оказалась труднейшим из уроков.

— Добрый день, спасибо, что согласились на эту беседу. 12 декабря в России отмечают 25-летия «Ельцинской Конституции» — нынешняя Россия готова жить по этой конституции?

—  Нынешняя Россия представляет собой многомерный, многоуровневый и многоликий социум. Действительно, в этом году мы осмысливаем, по крайней мере, какая-то часть людей празднует, 25-летие принятия Конституции. Конституции, которая была принята в тяжелейших условиях глубочайшего государственного кризиса с угрозой военного мятежа и отказа от исторических завоеваний 1990−1991 годов. Но из этих испытаний удалось выйти достойно, была в конечном счете разработана конституция, которая была принята на всенародном голосовании 12 декабря. И сегодня она является неоценимым фундаментом для России настоящего и будущего. Это гражданская Библия российского социума, несмотря на некоторые зазоры с точки зрения федеративного устройства и распределения полномочий по ветвям власти, с учетом практики президентского правления. Мы видим, как в мире личные особенности главы государства часто превращаются в псевдоинституциональную традицию. Люди разрабатывают и принимают конституции, на основании ее норм формируют органы власти и доверяют их конкретным личностям, а эти личности в рамках своего властного вожделения, миропонимания и, как им кажется, безусловных ценностей создают угрозы в том числе и вооруженного противостояния, с чего мы и начали нашу беседу. 

- Возьмем уровень избирателя.

- Мы находимся на зачаточной стадии конституционно-мировоззренческого понимания своих прав и ответственности. Сегодня наша конституция — документ для личного пользования. А юбилей — это повод для самопознания своего конституционного «я». У меня есть идея, которую пока не удалось отстоять. В России паспорт гражданина получают в 14 лет. Я предлагаю ввести государственный ритуал: вручать гражданам вместе с паспортом именной текст конституции РФ. Возможно, это станет первым случаем, когда в конкретной семье появится текст конституции. И они смогу в нее заглядывать и без колебаний освоить первые две главы. Считаю эту идею очевидной, востребованной и легко реализуемой. Надеюсь, что придет время и мы это сделаем.

Фото TASS/Scanpix/LETA

- Теперь о еще одной памятной дате. Лишь месяц назад мир отмечал столетие окончания Первой мировой войны, торжества проходили во Франции на фоне предложения президента этой страны Эмманюэля Макрона создать единые вооруженные силы Европы. Политическое противостояние между странами очевидно есть, насколько вероятна возможность того, по вашему мнению, что это может вылиться в военный конфликт?

- Я называю это крайне опасной и во многих отношениях провокативной тенденцией. Речь идет о колоссальном дефиците вдумчивого, аргументированного и целенаправленного осмысления того, в каком состоянии сегодня находится глобальный мир и его ведущее базовое пространство в виде западно-европейской цивилизации. Мы все втянулись в ложное, компенсаторное реагирование на неопределенность, разнообразие и сложности, которыми сегодня перегружено мировое сообщество. Я это определяю, как эпоху глобальных транcформаций, имеющую свои яркие тенденции и закономерности. И они обидно и преступно недоосмыслены. Что происходит с европейским сообществом, американской цивилизацией, нашим постсоветским имперским пространством? Нет до сих пор понятного, четкого и аргументированного вывода. И эта неопределенность легко заглатывается политическими субъектами недообразованных, но властно заряженных и принимающих решения лиц. У Виктора Гюго есть потрясающая максима: «Есть то, что сильнее всех армий мира. Это идея, время которой наступило». Я и мои коллеги по Балтийско-Черноморскому Форуму имеем свой уникальный опыт властного управления своими странами в сложнейший период перехода от постсоветского к демократически-европейскому устройству. У нас существует потребность не бросаться, зажмурив глаза, в соблазн национализма, популизма и наивного прагматизма. Не секрет, что многие страны большой Европы сегодня спекулируют на угрозах национальному суверенитету и территориальной безопасности, разогревают надгосударственные структуры для гонки вооружений на новом этапе.

- Вам не кажется, что в России тема актуализируется больше, чем в других странах?

- Да, и для этого есть зримые предпосылки. Россия — Грузия, Россия — Украина — это не просто раздражитель, а системный и крайне опасный способ одностороннего решения проблем, которые имеют универсальный характер. И первый, кто достает из кобуры своего политического бессилия пистолет, безусловно, имеет не только преимущество перед оппонентами, а провоцирует этот стиль мышления и поведения. Самое важное и сложное сегодня, и тут вернемся к важности Первой мировой войны для европейцев, это глубокая потребность в том, что я называю культурой памяти. До конца не осознаны историко-культурные обстоятельства, когда ПМВ возникла в условиях безупречно благостных, когда даже царская Россия имела потрясающие темпы экономического развития. Но война возникла, как непродуманная игра, когда не понимали не только дальних последствий, но и ответственности за то, что могло произойти. Мне очень близка тема юбилеев, которые ориентируют вдумчивых людей на осмысление нашего прошлого. И понятие культуры памяти мне кажется сегодня ключевым, в том числе и для понимания того, что будет с Россией, Европой, нашим ближнем зарубежьем через 10−15 лет. Мы должны суметь переосмыслить и аккумулировать в осмысленные и убедительные выводы опыт прошлого и уроки настоящего — что с нами происходит, кто мы сегодня, во что мы верим и что мы должны делать. Это классические вопросы жизни каждого конкретного человека. Тем более наций, страны и государства. Отсутствие последовательного ответа на каждый из этих вопросов порождает эту игру в войну. Но для одних — это попытка ложным образом мобилизовать население для решения внутренних проблем. Для других — амбициозная игра мускулами при отсутствии мыслительной силы, разума. И меня очень тревожит это состояние, но я знаю и вижу, что из него есть выход.  

Слева направо: Дональд Трамп, Ангела Меркель, Эммануэль Макрон, супруга Макрона и Владимир Путин на праздновании в Париже 100-летия со дня окончания Первой мировой войны. Фото REUTERS/Scanpix/LETA

Я приветствовал этот юбилей, потому что внимание к тем событиям позволяет заново осмыслить уникальный финал той войны. Начинали войну, как легкую забаву, а пришли к тому, что закончился период имперского самоосознания, самооорганизации и взаимозаигрывающего межимперского диалога. Распад империй, возникновение качественно нового пространства и последствия, которыми на сегодняшний день эти события перегружены — очень важная проблемная позиция, на мой взгляд, для предотвращения того, что нагнетается сегодня в гонке вооружений XXI-го века.

Мы обязаны, не стесняясь, признаться друг другу в том, что современная мировая политика больна. Это скатывание к дебилизации миропонимания, деградации политической элиты, которая должна по определению прогнозировать текущие события и расставлять мировоззренческие зеркала-подсказки. Я очень переживаю за эту системную болезнь, примеры которой у всех на слуху  — от Орбана до Эрдогана, и от Путина до Трампа. Посередине есть странности польской национальной политики, есть травма английского «брексита» и пример нынешнего премьер-министра, которая показывает, как испаряется дух черчильского предвидения. Это создает ситуацию проблемного раскола европейского сообщества.

- Такой раскол, как вы это называете, можно при желании обнаружить везде. В России — власть и непризнаваемая властью оппозиция, в крупных странах Европы по-разному смотрят на решение, к примеру, проблемы беженцев. К этому можно добавить, что один из главных оппонентов Ангелы Меркель на выборах главы ее партии — сторонник так называемой системы «ведущей культуры». 

Геннадий Бурбулис. Фото Julius Kalinskas/Scanpix/LETA

- Это все узнаваемые, болезненные и опасные тенденции. Мы не можем просто наблюдать за этим и обязаны распознать, иметь опережающую систему прогнозирования на причины накапливания дестабилизирующих на уровне конкретного социума процессов. Почему сегодня есть тенденция усталости от идей и лозунгов традиционных направлений? Почему тянет к зеленым, националистам разной модальности и агрессивности? Почему интерес к стабильности уступает этим опасным тенденциям выхода из неудовлетворенности? Такую диагностику нужно проводить целенаправленно, качественно менять направленность университетского сообщества на то, чтобы эта болезнь не приобрела неизлечимые формы. У Освальда Шпенглера был прогноз в его работе «Закат Европы» (а это 1918 год), что через 100 лет история может повториться.

Я категорически отвергаю реальность угрозы выхода из противоречий через военный конфликт. Это нужно учитывать, работать, но алармистски и фаталистски к ней относиться недопустимо, поскольку все равно все в наших руках. Обратим внимание на заход Макрона — это культура памяти, мы собираемся в начале XXI-го века, чтобы осмыслить, что произошло с человечеством в начале XX-го века. Собираемся все, что очень важно. При этом, на фоне настойчивого позиционирования необходимости выхода из-под пресса сегодняшней внешней политики США, заново возрождается идея вооруженных сил Европы. Долгое время бродила идея вооруженных сил ООН. Понятно, что нынешний облик НАТО содержит в себе тоже немало угроз. И понятно, что демонстративная публичная «игра» в опасные вооруженные состязания между странами (Россией и США) — это разогрев опасной и трудноконтролируемой угрозы, которая накапливается. Французы хотят выйти из-под влияния натовского американского генералитета. Конечно, в этом есть определенный пережиток последствий ВМВ, который складывался во благо. И 8 декабря 1991 года мы подписывали соглашение о создании Содружество Независимых Государств и обеспечивали мирный распад советской тоталитарной империи, обоюдное согласие отказа от ядерных арсеналов Украины, Беларуси и Казахстана, окончание холодной войны. Сейчас же мы возвращаемся к тем же интересам, навыкам и привычкам, но на качественно ином техническом уровне противостояния. Это огромная беда и трагедия XXI-го века, когда мы начинаем себя вести так примитивно. 

- Беларусь, Украина, Казахстан… Но Россия не отказалась от ядерного оружия. На Западе Россию обвиняют в имперскости, несоответствии ценностям, нарушении международного права. Адекватны ли действия России? Для стран Запада, кажется, ответ на этот вопрос ясен. Может быть, ее действия стали причиной разрушения сложившейся после крушения СССР системы? 

- Такие оценки имеют основания, что для меня горько и обидно. Я персонально отвечаю перед моей современной Родиной за опасную тенденцию вопреки тому, что мы создавали под руководством президента Ельцина и всем нашим демократическим и либеральным сообществом. И в этом смысле я хочу поделиться личным и дорогим для меня опытом. Я был очень рад личному знакомству с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, когда мы сотрудничали в статусе народных депутатов Верховного совета СССР в межрегиональной депутатской группе. Помимо всего, что известно, мне было очень дорого общаться с ним на тему безопасности мирового сообщества, о границах атомного вооружения и принципиальности идеи обоюдного сдерживания. Передо мною был гениальный ученый, своими руками и талантом создававший смертоносное оружие, направленное на самозащиту СССР. Со временем Сахаров понимает, что в этом состязании победителя не будет, и что для судьбы конкретного человека, государства, народа есть другое оружие — это нравственное, духовное самосознание, которое имеет значительно больше возможностей предупреждать и нейтрализовывать эти угрозы. Вот опыт человека, для которого смыслом жизни стало отстаивание ценности конкретной личности, ее прав и свобод, как высшей ценности главного, непобедимого духовного оружия над безграмотностью, агрессивностью, попытками решения проблем жизнеобеспечения, борьбой за ресурсы и т.д. 

Андрей Сахаров. Фото RIA Novosti/Scanpix/LETA

Есть еще один пример из сегодняшнего дня. При всей двусмысленности публичных отношений в современном Китае, принятая на последнем съезде программа партии включает в себя два базовых пункта. Через 25 лет в Китае должно быть создано полноценное общество среднего достатка. Представьте, обеспечить 1 млрд людей в рамках жизнедеятельности, когда совершенно меняются возможности человека. Но есть второй пункт — содействовать и достичь согласованного мира между странами, народами и государствами в ближайшие 50 лет. Казалось бы, это должно рассматриваться на заседаниях ООН, в Совете безопасности ООН в первую очередь, но какие мы сделали шаги к солидарному миротворчеству? Какие у нас сегодня есть методы распознавания конфликтов, в том числе угроз жизни человеку, нации или территории? Конфликты разрастаются, люди гибнут, и мы оказываемся бессильны, но это бессилие не может быть хроническим. 

Третий пример. Вы вспомнили в разговоре о Германии. Германия для России очень важный субъект европейской и мировой политики, это страна-лидер на пространстве Европы и раздражитель для самолюбия Трампа. Меркель оказалась одной из немногих, кто принял на себя удар и ответственность за миграционный взрыв. Она безусловно понимала угрозу. С ее уникальным опытом в немецкой политике она догадывалась, что это будет не так просто убедить принять потоки мигрантов и распорядиться ими внутри Германии без угрозы для нации. По большому счету она взяла на себя ответственность и рисковала. Позитивного пока ничего не получилось, и ее оппоненты делают эту проблему аргументом для пересмотра правил внутри страны и в международном плане. Это означает, что мир утратил устойчивую способность к солидарной безопасности, потерял потребность и желание начинать каждый день с вопроса о способах укрепления солидарного миропорядка. 

- А он его имел? Последние 30 лет, к примеру, можно было вести речь о солидарности?

- Большим раздражителем для того, чтобы этот мир получал свое многоликое проявление в разных уголках земного шара, явилась, как я это называю, американская трагедия XXI-го века. Это нарушение классической стабильности политической системы США, выборы Дональда Трампа, которые привели к урнам ни разу в жизни не голосовавших избирателей. Это агрессивная подмена стилистики образцового американского опыта и неожиданное, опасное проявление, когда государство такого уровня возглавляет человек с нулевым опытом мыслительной и политически ответственной деятельности, который переносит навыки своей жизни в государственную и международную политику. Не будь такого потрясения, не было бы резонансных проявлений где бы то ни было. Конечно, когда кремлевский режим столь агрессивно реагируют на естественное желание Украины приобщиться к европейской системе. В таких условиях появляется образ Революции достоинства и одновременно «зеленые человечки» в качестве зловещего противодействия этому. В том числе и для того, чтобы отвлечь внимание. В результате Россия оказывается в Сирии, с энтузиазмом включается в военное противостояние, получая в некотором смысле моральный импульс. Мы же понимаем, что сирийская история перегружена не только внутриисламским моментом, но и американским влиянием. Создается узел, посредством которого мы, как через увеличительное стекло, рассматриваем эту болезнь. 

Мы с коллегами создали в декабре 2016 года Международный центр Балтийско-Черноморских исследований и консенсусных практик, когда 15 глав бывшего советского пространства объединились, разделив ответственность за происходящее в наших странах и Европе, взяв в качестве духовного пароля «через диалог к доверию, консенсусу и миру», порою в невыносимых условиях. Без этого у нас нет будущего, ни у Украины, ни у России. Устойчивость европейского сообщества сегодня нанизана на нитках, и мы не можем не обращать на это внимания. Да, сейчас нужен союз, нужен исторический гуманизм XXI века. Ценность человеческой жизни первостепенна, все политические сиюминутные интересы теряют свою значимость. Партийные институты демократии и высший критерий избирательного права деградировали, поскольку с легкостью меняются мировоззренческие акценты, сущность политических и социальных объединений. По большому счету, новый миропорядок может быть создан на идее солидарной безопасности и миротворчества. Человек, его права и достоинство — это высшая ценность. Это первая статья Декларации прав и свобод человека, 100 лет которой мы скоро будем отмечать. Мне очень интересно, в какой форме будет ритаулизирована эта дата. 

Декларация была принята с условиях духовного подъема. Я ее тоже называю гражданской Библией человечества по системе ее ценностей. Ее первая статья звучит как молитва: «Все люди рождаются равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом, совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства». Это возрожденческая гуманистическая платформа нашей общей жизнедеятельности. Она звучит молитвенным образом и в условиях неопределенности и сложности, с чего мы начали беседу, повышается качество веры. Веры светской, как воли к совершенству, обязанности каждого из нас. И тем более, люди, наделенные властными полномочиями, должны следовать этим заповедям. 

Марк Аврелий, стоик, философ на троне, который управлял во II веке до нашей эры на меритократических основаниях, говорил: «Делай, что должен. И будь, что будет». У него есть и другая формула: «Настоящим не уязвлен, перед будущим не робею». У меня такое ощущение, что мы живем, когда те, кто принимают решения и ведут себя настойчиво агрессивно, настоящим уязвлены и перед будущим робеют. В этой робости и проявляется угроза: Чьи пушки и снаряды сильнее. Что этому можно противопоставить? Максима стоиков-гуманистов XXI-го века, а это сообщество зреет, заключается в том, что веру свою надо отстаивать. И их задача может проявляться в том, чтобы доказывать себе и близким — делай, что должен. И наступит то, на что мы надеемся.

Геннадий Бурбулис. Фото RIA Novosti/Scanpix/LETA

- Вы говорите об отстаивании веры. В Литве и других, окружающих Россию странах, говорят о том, что за свободу надо бороться. Так получилось, что Литва, также и Латвия с Эстонией, остаются традиционным регионом для оттока из России людей, мыслящих иначе. Получается, что всю историю Литва и Россия расходятся в вопросе ценностей, по-разному смотрят на вещи. 

- Вы сказали, что страны Балтии стали жизненным пространством, где ценность свободы реально защищена и сюда устремлены благородные личности в том числе и из России. Мы, и наше поколение, и те, кто немного младше, пережили сложный опыт. Смысл этих жизненных испытаний в том, что только сейчас стала осознаваться вся глубина ценности свободы. Свобода — это не только самая желанная ценность для человеческой жизни. Она и самая сложная для понимания, самая трудная для практического выражения. В этом смысле Андрей Сахаров для меня также является примером стоика XX-го века в условиях противостояния империй в самом их расцвете, который много сделал для культивирования в сознании ценности человеческой жизни.

Для меня очевидно, что насколько свобода желанна, настолько она сложна и для осмысления ее правовой, духовной, институциональной сути. Нет свободы, если ее понимание и жизнедеятельность на основе свободы не осознается как глубинная взаимосвязь свободы и власти. Есть опасный постимперский синдром, когда люди вроде бы обретают свободу, но незаметно для себя начинают ее реализовывать по навыкам тоталитарной системы. Я свободен прежде всего в том смысле, чтобы подчинить себе кого-то. Получается, что большинство воспринимает свободу, как возможность получить рабов современного мира. Свобода здесь употребляется как свобода властвования на основе моих желаний, моих прав, моих интересов над другими. Но в историческом контексте идея и ценность свободы, право как выработанный столетиями институт, закрепляется одной базовой формулой: свободен только тот человек, когда он признает безусловное право свободы другого. 

- Россия, как кажется, глядя из Балтии, не признает этого?

- Получается, что мы недооценили труд свободы, тяжелый для каждого человека труд преодоления в себе постимперской ментальности, когда свобода ассоциировалась с волей, а воля с беззаконием. Мне кажется, что страны Балтии сумели в свой жизненный и исторический опыт вплести 1918 год под аккорд столетнего юбилея независимости. Это тоже результат ПМВ, все идет в связке — империи рушатся и возникает пространство для самореализации и закрепления своего суверенитета на государственно-правовом уровне, а также своей свободы и духовности на нравственном и мировоззренческом уровне. Этот тонкий, сущностный признак свободы во многих своих проявлениях опустошен, а в Литве, Латвии и Эстонии ощущение равного и признаваемого друг у друга чувства свободы было выстрадано настолько, что сегодня закреплено институтами и, невзирая на некоторые личностные моменты, здесь есть пространство для достойного будущего. Хотелось бы, чтобы мои российские сограждане, которые сюда устремляются для самореализации, считали для себя важным содействовать тому, чтобы и в России выросла такая среда и возможность. Призывать возвращаться на национальном уровне мне не хочется, и я вообще противник признания вечности государственного устройства. Государственность всегда содержит в себе предел и вирус борьбы за ресурсы, влияние, борьбы с инакомыслящими, часто подменяя правовую логику свободной жизни ситуативной законностью, когда парламенты принимают не правовые, а отвечающие текущей конъюнктуре, законы, чем ограничивают права и свободы. Это тоже сегодня происходит повсеместно.