Мы эмигрировали из России 8 мая 2022 года на стареньком автомобиле Фольксваген Гольф, принадлежащем моей жене. За почти полтора года, прошедшие с тех пор, жена возвращалась на этой машине в Россию всего один раз — в августе того же года, чтобы забрать собаку, которую мы не смогли увезти с собой первой ходкой, когда ехали с тремя детьми и полным багажником детской одежды и игрушек.

Теперь пёс лежит на диване в гостиной в нашей квартире в Риге, смотрит на меня выразительными собачьими глазами и, предположим, говорит:

— Что-что? Какой там запрет ввели?

— Евросоюз решил, что запрещено въезжать в Европу на машинах с российскими номерами.

— То есть если бы такой запрет ввели до того, как вы меня забрали, я бы так и остался в России? Без вас?

— Ну, не знаю, пёс, наверное, мы придумали бы какой-то другой способ привезти тебя, хотя это, конечно, было бы неудобно, очень неудобно.

— И что? Я бы остался один на улице? Лето же кончалось. Бабушка же не могла забрать меня с дачи в Москву. Я же большой, а бабушкина квартира маленькая. Я бы скитался. Питался бы на помойках. Отморозил бы лапы, и меня покусал бы бешеный лис.

— Пёс, не драматизируй. Вечно ты драматизируешь. И перестань, пожалуйста, смотреть на меня таким трагическим взглядом. Конечно, нигде бы ты не скитался. Конечно, мы нашли бы способ забрать тебя. И никакой бешеный лис не покусал бы тебя, во-первых, а во-вторых, у тебя есть прививка от бешенства.

— Летом двадцать второго года была прививка. Но я бы скитался, прививка бы просрочилась, новую некому было бы сделать, и меня бы покусал бешеный лис.

— Пёс, прекрати! Мы бы не бросили тебя!

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press

— В это, предположим, я верю. Я только не понимаю, зачем Евросоюзу вводить санкции против собак.

— Евросоюз хочет помешать режиму Путина финансировать войну.

— Как тот факт, что я живу с хозяевами и у меня есть еда и прививка от бешенства, помогает Путину финансировать войну?

— Ты тут вообще ни при чём, пёс. Евросоюз хочет, чтобы путинские олигархи не могли приезжать в Европу на своих машинах.

— Булшит! Все путинские олигархи, кто хотел, уже давно в Юрмале, или в Лондоне, или где ты ещё говорил?

— Или в Ницце…

— Вот именно! И ты видел, на каких они ездят машинах?

— Обычно на Порше, пёс, ты прав.

— То есть они уже давно все тут на своих Порше, а запрет на ввоз машин вводят только теперь? Много Россия производит машин?

— Россия совсем не производит машин, пёс, по крайне мере таких, которые можно было бы продать в Европе. Нет никаких русских машин, которые можно было бы привезти в Европу, продать и на вырученные деньги поддержать войну.

— А вашу машину, ну, ту, на которой вы меня привезли, можно продать?

— Нет, пёс, машину с русскими номерами, по крайней мере в Латвии, продать никак нельзя. Можно только переправить в Россию и продать там. Ты же знаешь, мы бы хотели избавиться от Гольфа. В Риге машина нам не нужна, за город можно поехать на электричке или на каршеринге. Мы бы мечтали продать машину, но это невозможно.

— Тогда зачем запрещать их ввоз?

— Я не знаю, пёс. Этот запрет кажется мне абсурдным.

— Ты просто боишься смотреть правде в глаза. Это запрет против собак. Единственный его смысл в том, чтобы очень трудно было привезти из России в Европу собаку. Чтобы такие, как я, скитались и чтобы нас всех покусал бешеный лис. Это ж надо! Все европейские страны ополчились на русских собачек!

— Нет, пёс, не все. Финляндия отказалась.

— Вот! Финны — нормальные парни! Вы их захватили в тридцать девятом году, а они тем не менее не пытаются выместить обиду на русских псах.

Иллюстрация Алиса Кананен/Spektr. Press