Информация такая штука, что ее нельзя хранить в закупоренной стеклянной банке. Все равно просачивается. Кто-то где-то что-то кому-то сказал. Кто-то где-то что-то услышал. Кто-то стал свидетелем разговора за соседним столиком в кафе (это, кстати, реальный случай, один раз меня предупредили об интересе к моей персоне со стороны, скажем так, иррегулярных формирований именно таким образом).

Иногда, бывает, эта информация даже доходит до тех, кому она нужна.

Информация о готовящейся травле дошла до меня с нескольких сторон. Мне было сказано, что будут отрабатывать меня и Божену Рынску. За пост в Фейсбуке. С неправильным скорблением. Отрабатывать из всех орудий. Через два дня. С привлечением «Лайфа», «Первого канала» и пр. Но «мер физического воздействия» пока, вроде бы, не планируется. 

Я усмехнулся. На черта лысого я кому нужен…

Вышло все ровно так, как и предупреждали. Как по писанному.

Это не была самая первая травля, которую устраивали по отношению ко мне, все это длится уже годами, за которые чего только не было: и слежки, и амбалов в подъезде, и уголовных дел, и фильмов про «семнадцать друзей хунты», и той же травли — но на этот раз она была самой мощной. Самой концентрированной. Человеку постороннему тяжело поверить, что против какого-то блогера могут быть привлечены такие ресурсы. Депутат Милонов, сенатор Клинцевич, липовые поддельные штрафы, полоумки из НОДа, ольгинские боты, «Московский комсомолец», «Комсомольская правда», «расстрелять как бешеных собак», законопроекты об уголовном преследовании за недостаточную скорбь и прочее, и прочее, и прочее. Противостоять такому потоку дерьма невозможно. 

Следующий раз, когда предупредили, был в начале февраля. Тут уже была конкретика. Названы даты. Будь осторожен. Готовятся провокации. Под провокациями подразумеваются «уже любые провокации».

В этот раз я уже не усмехался. 

Собрал чемодан. Определился с отъездом. Но… Не уехал. Прочитал о том, что отравлен Владимир Кара-Мурза — во второй раз. Все точно так же. И какой-то невероятный, дичайший, животный протест выполз откуда-то из района желудка и заполнил собой весь мозг. Выдавив все рациональное. Выразился этот протест в одном слове: «хер».

Хер!

Не уеду. Не сейчас. Не в этот раз. Плевать. Делайте, что хотите. Это мой дом. Это моя дверь. Хотите войти? Ок. Попробуйте.

Кстати, такой расслабон наступил после того, как решение принято. Страха нет. Напряженности нет. Ты готов ко всему. Плевать. Какая-то придурковатая веселость идиотской улыбкой блуждает по лицу. Приходите. Я здесь. 

Но меры предосторожности, необходимые в такой ситуации, конечно же, принял. Ну, знаете — вывезти семью, проглотить флешки, закопать телефон — вот это все, что делает человек в ожидании гостей.

Ровно в назначенные даты по пяти адресам прошли облавы. Марк Гальперин, которому выпиливали дверь болгаркой, прыгал с балкона. Пойман, отвезен в ФСБ. Журналистка Ольга Сапронова, бравшая у него интервью, задержана, доставлена на Лубянку. В их квартирах прошли обыски. В квартире бывшей жены Марка прошли обыски. Гальперина вечером, все же, отпустили — хотя в это никто уже не верил — но на следующий же день снова взяли в «Сбербанке» и все-таки посадили на десять суток.

Ко мне в тот день не пришли.

В тот день вычеркнули меня из этого списка облав. 

Я думаю, меня в какой-то степени спасает то, что я успел достичь достаточного уровня публичности. Когда проблемы от посадки будут перевешивать выгоды. Это в регионах людей можно сажать за лайк, за пост, за фотографию, за что угодно. Их никто не знает, шумихи не будет, помощи не дождешься. В столицах и с публичными людьми это, безусловно, сложнее. 

Хотя, время от времени, пароксизмы активности случаются и здесь. И то Антон Носик получает уголовное дело, то мужа Любови Соболь тыкают шприцем в бедро, то Юлию Латынину обливают дерьмом, то адвоката Ивана Павлова и его «Команду 29» громят, то еще что-то. Случаи перечислять можно десятками. Я всех уже и не вспомню. 

Но информация подтвердилась с точностью до мелочей. 

Поэтому, когда мне в третий раз стало известно, что теперь, вот в этот самый момент, принимается решение, что делать уже со мной — заводить дело и окончательно брать или махнуть рукой на малахольного журналиста и пусть пишет свои постики в Фейсбуке — я, как культурный человек, не стал подвергать людей мукам выбора и решил превентивно покинуть пределы богоспасемого Отечества.

Нет человека — нет проблемы.

Вы там решайте, друзья мои, а я тут пока пиво попью. Заведете дело — ок, я уже здесь. Не заведете — тоже ок. Отдохну, вернусь и продолжим эти игрища.

Прага была выбрана случайно. Собственно, даже и не выбрана. Просто добрые люди предложили пустить меня пожить на коврике какое-то время, это оказалось очень вовремя, и я с радостью принял приглашение. 

Это не эмиграция. Отъезд временный. По крайней мере, я на это надеюсь. Я думаю, что через какое-то время страсти в отношении меня все же утихнут, и я вернусь домой. Я не хочу уезжать. Нет, я сочувствую детям Германии. И полтинника мне не жалко. Не хочу. И все. 

Впрочем, Рустем Адагамов за пивом говорит, что он уезжал точно так же — с одним чемоданом, на пару недель. Пошел уже пятый год. 

В принципе, в России это теперь общепринятая практика. Власть пока взяла курс не на посадки и репрессии — это все лишние проблемы, еще по «Би-Би-Си» расскажут — а на выдавливание диссидентствующих из страны. Пару раз намекнут, потом скажут в открытую, потом надавят, ну, а если ты с десятого раза не поймешь, то в итоге, конечно, посадят. 

По большому счету, моя жизнь изменилась не сильно. В Москве я сидел в квартире и писал посты в Фейсбук. В город без особой необходимости старался не выходить. Жил в своем маленьком гетто. Сейчас я точно так же сижу в квартире и пишу посты в Фейсбук. 

Круга общения, который у меня был там, больше нет. Многие — нет, пожалуй, теперь уже можно сказать, большинство — уехали, ушли во внутреннюю эмиграцию, кто-то посажен, кто-то убит. В Праге за первые четыре дня я своих встретил, пожалуй, больше, чем в Москве за полгода. Работы здесь у меня нет — но ее не было и в России. Вход в большую журналистику инакомыслящим заказан. Собственно, в плане работы российскому журналисту за границей даже проще, чем в Москве. 

Так что, по сути, изменилась только геолокация.

И еще ушла паранойя. Чувство постоянного напряжения, постоянного ожидания опасности. Ареста, арматурки, полоумных патриотов, провокаций, уколов шприцем, отравления «неизвестным веществом», теней в подъезде, не сработавшего ночью лифта, послов за извинениями от регионального хана, автозака во дворе и пр.

Мне теперь совершенно все равно, что про меня говорит Соловьев, какие пассы руками делает Киселев, какую очередную подставу состряпает «Лайф» совместно со службой судебных приставов, какую пену на губах пустит Милонов и какие машины стоят у меня во дворе. Это раньше я вынужден был отслеживать всю эту шушеру, пытаясь по словам и интонациям вычислить вектор развития ситуации и предпринять какие-то меры исходя из изменившейся обстановки. А теперь — просто плевать. Вся эта идиотия отсюда, снаружи, кажется тем, чем она и является на самом деле. Идиотией. 

Я знаю самое главное. Государственный репрессивный аппарат всей своей мощью в этой стране задействован против меня не будет. Мне этого достаточно. 

Собственно, это самое первое чувство, которое приходит при пересечении пограничного контроля. Чувство безопасности. Я больше не оцениваю людей на предмет их потенциальной угрозы.

Я им теперь просто улыбаюсь.