Журналист из Брянска Алексей Карелин в январе поездил по территориям, подконтрольным ДНР, посетил Тельманово, Донецк, пообщался с теми, кто воевал и продолжает воевать на стороне самопровозглашенной республики, а теперь привыкает к относительно мирной жизни в условиях перемирия. О нескольких из таких встреч, он рассказывает в материале для «Спектра».

Едем из Тельманово в Донецк на старенькой «девятке». Танкист Грузин, совершенно непохожий на грузина, гонит, не переключая скоростей. Ямы, трещины на дороге — все равно. Машина грохочет, дребезжит и охает, но водитель беспощаден, лишь порой издаст извиняющееся «ай». Грузин не является кадровым военным, но в ДНР имеет звание старшего лейтенанта и награды, в числе которых медаль от Игоря Стрелкова «за службу в танковых войсках».

‒ Огорчает то, что движение, которое поднималось с самого начала подутихло, — говорит Грузин, который рассказал, что начал воевать почти с самого начала. — Начинает вмешиваться политика. Когда мы в четырнадцатом году пошли в наступление, в прямом смысле, с палками, камнями, нас остановили, сказали: «Нельзя». А чего нельзя? Как нельзя? Вот мою жену взять. Мы познакомились в Марьинке, она сама с Краматорска. Краматорск — это Украина. Получается, сейчас перемирие, то бишь домой вернуться нельзя, здесь жилья нету.

‒ А чем до войны занимался?

‒ Станцию техобслуживания держал, воевать сильно не хотел. Как-то людей убивать, знаешь… не мое.

‒ А сейчас?

‒ Я скажу так: раньше я шел за Донбасс, а сейчас это просто работа. Я не вижу идеологии. Знаешь, какая разница между боевым и кадровым офицером? Кадровый офицер идет в наступление, когда численность личного состава превышает противника в три раза. И так же техника. Нам говорят: «Мы в наступление не можем идти». Как не можем? А давайте вспомним четырнадцатый год, когда нас семьдесят человек и один танк, и мы прем на десять танков, — горячится Грузин. — И никто не дал заднюю, вернулось тридцать людей всего лишь. А их стояло больше тысячи. Духом брали. Понимаешь, о чем я? «Мы не можем». Как не можем? Ты скажи «фас» — тут все готовы.

‒ Тогда будут большие потери. Командование людей бережет.

‒ Зачем? Все, кто пришел в ополчение, они изначально готовились к этому. Каждый, кто пришел, уже давно себя похоронил, и родственники его похоронили. Я шел в ополчение когда, мне мать на стол паспорт положила — все, давай. То есть мать была уже готова. Я был готов. А потом нам говорят: все, нельзя воевать, дальше политика. Все, успокоились, лапки кверху, да? А тут многие кто с Авдеевки, кто со Славянска, кто с Краматорска. Война закончилась, а куда ему? Он говорит, я не могу ни ребенка увидеть, ни дом свой отвоевать. Опять политика.

‒ Сейчас много молодых, новых людей пришло в армию, они служат за деньги.

‒ Раньше я в пятой бригаде был, в первом батальоне танковом. Сейчас перешел в первый славянский. Когда пришел, думал, это роботы. Они: нет, мы — танкисты. Роботы — это наркоманы, алкоголики, те, что провинились. Их арестовывали, и они копали окопы. 

‒ И алкоголиков не увольняют?

‒ Так вот в чем причина, из-за чего я ругаюсь! Старые, которые прошли, короче, Крым-Рым, их поувольняли, они сидят дома. А понабирали… И когда я в Моспино должен был вывести на позицию свою роту танковую, десять человек написало рапорта, прикинь. Об увольнении по собственному желанию. Я говорю: «Какого?…» А он: «Я пришел сюда не умирать, я пришел сюда деньги получать». Нормально? Мои люди из батальона, из которого я пришел, они веселились, танцевали, что в бой пойдут. Им ни деньги, ни еды, ни солярки не надо. Они сами все найдут. Щас большинство таких, которые пришли подметать, в наряд пойти поохранять, сторожем побыть. А в боевых условиях повернешься: «Вася, ты где?» А Вася уже далеко. Шутки шутками, а меня в бою так бросали…

 Может, я такой дурной был… Моему экипажу, что не скажешь — мы всегда на приколе были, веселились. ГРУшникам (бойцам ГРУ ДНР — прим. «Спектра») ставят задачу: взять старый терминал и вышку, продержаться три часа, потом уйти оттуда. Командир ихний сказал, я не пойду и людей не поведу.

Не пошли даже «сомалийцы», а Грузин согласился за бутылку водки.

‒ Короче, приколов много было. Доходило до такой степени… 24 августа 14-го года на День независимости Украины поехали мы брать мариупольское направление: Доля, Еленовка. Короче, мы первый выстрел сделали, второй — клинит. С ПКТ пробуем — клинит. Я был тогда командиром танка. Говорю, уходим за бугор, пытаемся отремонтировать. Уходим, ремонтируемся — не получается. Смотрю, отступают все наши. Прибегает командир, который наступлением командует. Танкисты, говорит, заводимся, поехали. Я говорю, ехать, как трактор? Пулемет не стреляет, пушка не стреляет. А он мне: танкисты, заводитесь, башнями ворочайте, просто пугайте. Я сзади на БМП за вами, пехота — все. Броней прикрывайте. Можешь себе представить? Смотришь в прицел на укроповские танки и думаешь: «Господи, хоть бы пронесло».

В Марьинке пришел к нам боец — пацан молодой, двадцать один год, наводчик. Кроме него, мы все обстрелянные. Бой шел двенадцать часов. И вот мы в третий раз приезжаем перезаряжаться, наводчик подходит ко мне как к командиру, говорит: «Грузин, я не поеду, я боюсь». Я ему руку пожал. Спасибо, говорю, за вовремя принятое решение. Насколько надо быть смелым человеком, чтобы не бросить меня с боя, а перед боем сказать мне, шо я боюсь. Я уважаю таких людей.

‒ Кто отстает, боится, тот погибает, — возвращается Грузин к прежней теме. — Кто с нами вперед идет, как тебе объяснить… Я не храбростью добился. Мне терять нечего. И мой экипаж, хоть сейчас позвоню, как три молодца будут стоять. Такие же самые оторвы. Из-за чего, наверное, и славы добились, и званий, короче, не в этом дело. Просто терять нечего. Я себя давно приговорил. Умрешь, так умрешь.

‒ Но сейчас-то у тебя семья.

‒ Сейчас — другое дело. А еще знаешь что? Когда погиб мой друг детства, с которым мы пошли воевать, у меня должок остался. Многие ребята поуходили с войны. А я отдам должок, тогда все.

 

«Надо же кому-то»

Путиловский мост. Где-то под его обломками танк, уже не разобрать.

Кругом безлюдная тишина. Ни одного здания, на котором война не поставила бы печать. В стороне от моста — частный сектор, убогие старые хаты.

‒ Там старик один живет, — говорит Брат. — Иногда навещаем, продукты приносим. Тебе туда нельзя.

Ополченцу двадцать девять, воюет около полутора лет. За оружие взялся вслед за младшими братьями. На все вопросы отвечает неохотно, лаконично. Семья еще в начале войны уехала в Минск. С женой виделся только на Новый год, сама приехала.

‒ Если бы я поехал в Минск, меня депортировали бы в Украину. Мои братья пошли воевать, и меня взяли бы как пособника террористов. Да и надо же кому-то Донбасс защищать. К тому же у меня одна квартира в Укропии, вторая квартира в Укропии, дом, мать там, — с горечью произносит Брат.

‒ И каково матери?

‒ Боюсь даже представить.

‒ Не поддерживаете связь?

‒ Нельзя.

‒ Почему? Засекают?

‒ Есть доброжелатели, — вздыхает Брат, — которые могут подсказать, что это мама террориста.

‒ Приходилось убивать людей?

‒ Не хочу об этом.

Международный институт предпринимательства похож на декорацию из постапокалиптического фильма. Снег под ногами натужно скрипит. Чернеют открытые люки. У ограды нагло задрал хвост обломок снаряда.

‒ У нас сейчас Центр занятости заработал, уже четырнадцать тысяч работают, — продолжает Брат. — А то к нам даже молодежь приходила за едой. Но все равно платят мало, в среднем две тысячи (украинских гривен, примерно 70 евро или 6000 рублей — прим. «Спектра»).

‒ А что думаешь о перемирии?

‒ Хорошо, что люди не гибнут. С другой стороны, нас обстреливают, а мы сидим и ответить не можем. И домой не вернуться, — в голосе сквозит разочарование и усталость.

Возвращаемся на блокпост. Высокий чумазый ополченец сорока лет — Шахтер — воюет с буржуйкой, никак не может закрыть.

Подходит пожилая пара. Дедушка дружелюбно спрашивает:

‒ Ребятки, там нет растяжек? Мы прогуляться хотим.

‒ Нельзя, — говорит Брат.

Старик удивляется:

‒ Да мы тут пятьдесят лет прожили. Ходят же собак кормить.

‒ Кто ходит, мы их всех знаем.

‒ Да пропусти, — вмешивается Шахтер.

‒ Не положено, Шах. У нас и людей мало. Это ж надо сопровождение выделять.

‒ Да ладно, — машет старик. — Мы ж так, погулять хотели. Ладно б по делу.

‒ Больно на все это смотреть, — жалуется его жена.

Сколь Шахтер ни груб, а перед стариками стало стыдно.

‒ Мы б могли их пустить, — оправдывается он, — а вдруг бомбить начали бы.

‒ Да я все понимаю. Война. 

 

«Народ столкнули лбами»

‒ Вам Южный по пути, да? — спрашиваю у водителя, к которому меня подсадил Брат.

‒ А с чего ты взял? — смеется незнакомец. — Тебе до Южного надо? Ну, подкину до Южного.

‒ Вы тоже военный, — водитель одет не по форме, но в бушлате.

‒ Военный. С передовой линии еду домой. Отдохнуть чуть-чуть надо.

Включено радио, играет веселая музыка, и «передовая» звучит не так уж страшно.

‒ А вы кем служите?

Водитель смотрит на меня с подозрением и легким испугом.

‒ Да нас сейчас постоянно меняют, в другой батальон кидают. Противотанковая рота у нас, стрелок. Позывной Сосна, с первого дня.

‒ Почему Сосна?

‒ Что первое на ум пришло. Меня только по позывному знают.

‒ Много осталось, кто с самого начала воевал?

‒ Я с самого начала.

‒ Говорят, что многих увольняют, нанимают молодых.

‒ Да всякое бывает. Я, честно говоря, тоже устал. Никому мы уже не нужны. Раньше не платили зарплату, мы воевали, знали, за шо воевали. А теперь мы не знаем. Скажем так. Поэтому многие уходят. И брат у меня тоже служил — уволился. Тоже надоело ему. Просто ничего не происходит. Мы сидим, и все: ни вперед, ни назад. Не даем врагу зайти на нашу территорию, как пограничники, и все.

Сосна спокойный, глаза добрые — не скажешь, что давно на войне.

‒ Молодых приходит много?

‒ У нас штат укомплектован. Рядом ребята — туда требуются. У меня скоро будет два года, а мне еще военного билета не дали. А кто-то приходит на службу, вообще понятия не имеет, что это такое. И ему сразу дают военный билет. Где справедливость? У меня с этой войной семья развалилась.

‒ Уехали куда-то?

‒ Нет, здесь живут. Просто жена сказала: меня не устраивает так жить. За гражданского замуж вышла, и меня бросила. И ребенок есть… Вот так бывает. А если б войны не было, то, может, и не было б такого. Но я, честно говоря, не жалею ни о чем.

‒ Думаете, если бы Украина осталась единой, было бы лучше?

‒ Да как-то ж жили. Взяли народ, столкнули лбами, и все.

‒ А вы за оружие сами взялись?

‒ Да.

‒ Получается, теперь жалеете?

‒ Потому что я все видел, как оно начиналось, поэтому и взялся за оружие.

‒ Но лучше бы не брался?

‒ Сейчас, да, уже так думаю.

‒ И многие в вашем окружении такого мнения?

‒ Большинство.

‒ Не думаете увольняться?

‒ Я в августе контракт подписал, до конца лета служить. Хотя можно рапорт написать и уволиться в любой момент.

‒ В Россию уехать не думали?

‒ А что я там буду делать? Кто нас там ждет? — обреченно спрашивает Сосна. — У меня много знакомых в Россию уехало и вернулось обратно: ни работы нету, ничего.

‒ Что думаете, дальше будет?

‒ Не знаю. Сейчас весна начнется… У меня раньше было нормально все: и фирма была, и деньги были, все было. А сейчас — только зарплата несчастная. Ну что, буду думать, может, фирму новую открою. Как-то надо начинать жизнь.