«Хороший врач всегда и везде будет нужен», — говорил мой папа 20 лет назад, когда я выбирала профессию. Я знала, что ему очень хотелось добавить: «В отличие от плохого журналиста». Но он держался, хотя мысль о том, что я могу прервать нашу медицинскую династию ради какой-то малоперспективной писанины, давалась ему тяжело. Тем более, образ выдающейся женщины-хирурга в моей семье был канонизирован бабушкой: суровый взгляд, скальпель, белый халат поверх платья, шпильки и красная помада. А правильные ролевые модели в науке я наблюдала все детство в кабинете деда-профессора, который считал, что нет более трудоспособных и упорных ученых, чем женщины. Кафедра биохимии в медицинском университете, которую он мечтал передать мне (но я не удалась), в итоге перешла именно его ученице.

Сто лет назад такого разговора в среднестатистическом доме на просторах Российской империи просто не могло случиться: женская карьера в медицине ограничивалась тяжелым трудом медсестры и нянечки. Девушки до революции практически не могли получать высшее образование в точных науках, а без диплома врачом работать было невозможно ни тогда, ни сейчас. (Конечно, если вы не светила в области инстаграм-медицины, где можно нажать на точку на пятке и вылечить рак. Впрочем, тогда тоже были знахарки в деревнях, лечившие травками и изгнанием бесов из распутниц).

Правда, для женщин, мечтающих о медицинской карьере, в те времена было одно исключительное место — Петроградский женский медицинский институт. Он открылся в 1897 году и стал первым в России и в Европе учебным заведением, где женщины могли получить высшее медицинское образование. Открыли его на деньги меценатки Лидии Шанявской, а потом его финансировала одна из выпускниц, представительница семьи Нобелей — Марта Нобель-Олейникова. А еще там училась и работала девушка, которая впоследствии станет одним из самых известных русскоязычных онкологов в мире. Но о ней я расскажу чуть позже.

«Только в порядке исключения, некоторые из них, принадлежавшие к привилегированной части российского общества, имели возможность получить образование, которое рассматривалось, исключительно, как «символ женской эмансипации» и важное условие их интеллектуальной и экономической независимости, — пишет исследовательница Юлия Баркова в своей работе об эмигрантках-медиках. — В связи с этим многие российские женщины уезжали на учебу за границу, где их свободно принимали университеты Швейцарии, Германии и Франции. Так, во второй половине XIX века на ряде факультетов европейских университетов большинство студенток-женщин составляли россиянки».

К концу XIX века в России Женский медицинский институт так и остался исключением, тогда как в Европе обучение женщин в университетах стало нормой. Вера Гедройц, легендарный хирург и героиня одной из колонок этого цикла, смогла совершить все свои врачебные подвиги только потому, что сначала уехала в Швейцарию получать образование. А еще потому, что была исключительно смелым человеком, который не только в профессии, но и в личной жизни плевать хотел на все стереотипы. Гедройц почти всю жизнь проработала на родине, она не была эмигранткой. Но насколько для белой эмиграции был актуален тезис «хороший врач везде нужен»?

Если говорить о женщинах, то именно для них в этом смысле открывались за границей совершенно другие возможности. И не только в плане образования, но и для реализации своих идей и амбиций. Например, не врач, но психолог Елена Антипова пыталась заниматься коррекционной педагогикой в Петрограде в начале 1920-х — но ее никто не поддержал. В итоге, через весь мир от Петрограда, в Бразилии, ей стоят памятники за революцию, совершенную в образовательной системе страны, а швейцарские и французские ученые считали за честь работать рядом с ней.

Другой вопрос, что таких женщин даже за границей были единицы: Юлия Баркова утверждает, что в 1920−30-е годы насчитывалось всего несколько десятков русскоязычных женщин, занимающихся за границей наукой в принципе. Из них около двух десятков были связаны с медициной (были учеными или практикующими врачами). Плюс большое количество эмигранток шли медсестрами в госпитали — это о них Нина Берберова писала: «Сидеть при уборных в ночных ресторанах? Или идти на сверхурочные курсы медсестер и, окончив их  (иностранки с волчьими паспортами), иметь право наняться госпитальной прислугой в городских больницах Лаэнека и ВальЛе-Граса и выносить подкладные судна?».

Этим они, конечно, могли заниматься и на родине. Возможность работать и возможность строить карьеру — разные вещи, и когда мы говорим о женщинах на рынке труда, этот нюанс становится принципиальным. Причем до сих пор. Поэтому куда более интересны истории эмигранток, которые сумели добиться в мировой медицине — хотелось бы написать «по-настоящему впечатляющих успехов», но скажем точнее: заняли то место, которого они по праву заслуживали.

Ту самую девушку, которая училась в Петроградском медицинском институте, звали Надежда Добровольская. В историю она вошла под фамилией Добровольская-Завадская (вторая часть — по мужу-поэту), но главное — как выдающийся онколог, генетик, хирург и радиобиолог. Родилась в городе Казатин в Киевской губернии, училась в гимназии в Киеве, которую закончила с золотой медалью и уже тогда показывала большие амбиции, а затем поступила в институт. Пометка на полях: оба учебных заведения были специализированно женскими, то есть в любом случае прав на равноценное образование тогда не было.

Это не помешало Добровольской-Завадской стать практикующим медиком: сначала она работала ординатором в Петербурге, затем — земским врачом в Вятской губернии (первая работа Веры Гедройц, кстати, тоже была в провинции — вероятно, это был стандартный путь для молодых докторов). Но ее страстью была хирургия, поэтому в 1907 году Надежда сначала стала помощницей прозектора, а затем — приват-доцентом кафедры оперативной хирургии в своем институте. Там она занималась уже научной работой, в частности, в 1912 году разработала уникальную методику соединения сосудов различного диаметра.

С 1914 года работала в Обуховской больнице в Петербурге, а к моменту революции, в 1918 году, уже стала первой в России женщиной, возглавившей кафедру хирургии в Воронеже, где продолжала делать открытия в своей области. Звучит как идеальный карьерный взлет, но не все так просто: на этом пути Добровольской не раз отказывали по «непонятным причинам» — в частности, ее не взяли приват-доцентом в университете в Тарту (в Эстонии). Когда началась Гражданская война, Добровольская работала в медицинской службе Белой армии, с которой и была эвакуирована из Крыма в 1920 году. Так началась ее эмиграция.

Сначала они с мужем жили в Египте, затем перебрались во Францию. Как и сейчас, на вопрос «нужен ли везде хороший врач» отвечает бюрократия: конечно, нужен, только получите сначала диплом нашей страны. Ах, вы иностранец? Тогда есть проблемы, конечно. Вот и Добровольская-Завадская поначалу не могла работать в Париже, поэтому устроилась в новую лабораторию в Институте Кюри (где в те же годы начала работать другая эмигрантка и наша героиня Екатерина Шамье). Позже Добровольская возглавит эту лабораторию и будет руководить ею до конца своих дней. Именно тогда в ее жизни появился новый, главный, интерес: лечение онкологических заболеваний и радиология.

В своей научной работе она была новатором и во многом опередила время — некоторые из ее теорий подтвердились только в ХХI веке. Она написала больше 100 научных работ, а в 1937 году Французская Академия наук дала ей премию за исследования в области наследственности рака. Помимо своего вклада непосредственно в медицину, Добровольская-Завадская активно участвовала в жизни научного сообщества, в том числе, поддерживала женщин, которые хотели работать учеными (была членом правления «Русской секции международной федерации университетских женщин»). По сути, она была первопроходцем среди эмигранток, ей одной из первых удалось построить настоящую научную карьеру в Европе.

Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press

«По существу же Н.А. была очень деловым и талантливым ученым, по общему своему мировоззрению она была противницей материализма и сектантства. Еще надо добавить, что она очень болела русскими делами», — писал о ней философ Василий Зеньковский. И добавлял, что Надежда трепетно любила своего мужа, поэта Вениамина Завадского (псевдоним — Корсак), и после его смерти издавала в эмиграции его произведения, хотя в целом он был малоизвестным и средним литератором. При этом в энциклопедии о ней, выдающейся и признанной ученой, написано: «Доктор медицины. Жена В.В. Корсака». Как мы знаем, женщина может добиться каких угодно высот, но главной информацией о ней будет имя мужа.

В те же годы в другой парижской лаборатории — в Институте Пастера — работала еще одна эмигрантка из России, Антонина Гелен (до замужества — Щедрина). Она, выпускница Московского университета, стала во Франции выдающимся иммунологом, разработавшим методику использования вирусов бактериофагов в медицинских целях, заложив таким образом основы одного из методов современной химиотерапии. Написала больше 90 научных работ, а в 1945 году получила за свой вклад в науку премию Французской Медицинской академии. Кстати, Париж считался центром не только белой эмиграции в принципе, но именно там было проще всего вернуться в профессию медикам.

Помимо научной работы, эмигрантки занимались непосредственно врачеванием, причем часто делали это с благотворительными целями. Исследовательница Юлия Баркова приводит в пример доктора Адамову, которая бесплатно помогала «медицинскими консультациями членам «Общества взаимопомощи русским женщинам», созданного в Париже в 1926 г.: читала специальные просветительские лекции и вела курсы медицинского массажа и по уходу за больными».

Кроме того, в Париже был открыт «Русский союз» (община) сестер милосердия имени баронессы Ю. П. Вревской». Имена сотен женщин, которые оказывали помощь пострадавшим в Первую и Вторую мировые войны, к сожалению, практически до нас не дошли, но мы помним, что этим занималась даже Ида Рубинштейн, оставив все свои поместья с павлинами ради работы в лондонском госпитале, который она сама и спонсировала.

Имена двух десятков русскоязычных женщин, которым удалось профессионально заниматься медициной (практически или научно), с трудом гуглятся сегодня, а их огромные заслуги как будто растворились в истории. Но чему я удивляюсь: по данным ВОЗ, в системе здравоохранения до сих пор царит гендерное неравенство: женщины составляют 70% от всех сотрудников больниц, поликлиник, медицинских центров и медпунктов, но занимают только 25% процентов руководящих постов в этой сфере. И еще меньше зарабатывают: именно в медицине разрыв в зарплатах на 25% выше, чем в других областях.

Если не предпринимать специальные меры для того, чтобы женщины могли строить карьеру в медицине, говорит нам ВОЗ, то добиться равноправия в этой сфере нам удастся лишь через 200 лет. Поэтому так важно не допустить, чтобы имена женщин, которые сейчас, преодолев все бюрократические и языковые барьеры, строят карьеру в международной медицине и науке, были стерты историей и забыты.

Иллюстрация Екатерина Балеевская / Spektr. Press